Рассудите нас люди - Александр Андреев

Я отвел его руку.

— Сядь. Давай лучше выпьем. Лиза, за тобой слово.

Лиза взяла рюмку, приподняла ее.

— Вроде и пить-то не за что. Радости-то немного...

— Мы за тебя выпьем, Лиза, — сказал я. — Потому что ты очень хорошая, славная, красивая и честная, в общем — замечательная.

От такого неожиданного тоста Лиза вдруг порозовела, легко коснулась ладонью виска — не произвольный и девственный жест, выдавший ее смущение.

— Ты уж скажешь, Алеша...

Семен взглянул на меня недоуменно, вопрошающе развел руками.

— Что это ты, ни с того ни с сего?.

— Так вот: захотелось и сказал. Тебе не нравится?

— Почему же, нравится, — сказал он, как-то по-новому оглядывая жену.

— Вот и выпьем за нее, за ее здоровье. Побольше бы таких женщин!

— Спасибо, — прошептала Лиза и залпом выпила рюмку. — Ты, Алеша, хороший парень...

Семен усмехнулся, на крепких его зубах сочно хрустел огурец.

— Что называется — обменялись речами...

— Закуси, Алеша. — Лиза положила на мое блюдце несколько сардин.

— Так вот, Семен, — заговорил я, — насчет того, чтобы побежать туда, где тепло и светло. Ты бы, может быть, и побежал. Наверняка побежал бы под генеральский кров — подальше от забот, от хлопот. Разные люди бывают... Я не побегу.

Семен вдруг, обидевшись, страшно заволновался, оттолкнул от себя тарелку с консервами.

— Почему это ты так обо мне думаешь? Почему ты решил, что я побегу?

— Ты сам сказал.

— Я сказал, что побежал бы на твоем месте. Что касается меня, — нужны они мне, твои тесть и теща! Я знаю, что это такое — жить под неусыпным оком тещи. Врагу своему не пожелаю. Не зашуми, не повернись, ходи на цыпочках, за стол сел не так, ботинки поставил не там, с дочерью обращаешься неласково или еще что-нибудь в этом же роде. Нет, меня туда калачом и даже пол-литром не заманишь. Из милости жить никогда не стану.

— Ну, разошелся, — сказала Лиза, с застенчивой улыбкой наблюдая за мужем. — Пришел уговаривать, а сам настраивает против. Хорош советчик.

Я обнял Семена за плечи.

— Вот ты сам и ответил на вопрос, почему я не побежал за ней. И не побегу.

— Правильно делаешь. — горячо согласился Семен. — Одобряю.

— Семен, — опять предупредила его Лиза.

Он резко обернулся к ней.

— Что Семен!.. Мало ли что мы решим, а жить-то не нам, а ему. Мучайся, но живи!.. Так по-твоему? Не стану вмешиваться в чужую жизнь, пусть сами разбираются... Налей мне. Алеша, еще. — крикнул он, поднимая стопку. — Будь здоров, братишка! Вот так и поступай — наперекор всем!

Лиза немножко захмелела; слабо улыбаясь, она сказала по-матерински, нежно глядя на мужа и как бы извиняясь за него.

— Ты гляди, шальной какой... — Я видел, что ей было приятно сидеть с нами, осознавать, что самое страшное уже позади и что покой, который водворился в ее семье, надежен и прочен. Она едва заметным движением коснулась своей груди, тугой и щедрой, и сказала. — Пойдем, Сема, Женю пора кормить...

На какую-то долю секунды имя это. Женя — самое любимое из всех имен, — вызвало в груди острое и жгучее ощущение. Я даже зажмурился...

— Подождем еще немного. — сказал Семен. — Никогда не дашь поговорить по душам...

Вернулся Петр Гордиенко. Увидев гостей, он немного стушевался.

— Здравствуй, Семен. Здравствуйте, Лиза! Вот уж не ожидал вас здесь встретить.

Что-то непривычное, неспокойное было сегодня в нем. Должно быть, все жизненно важное между ним и Еленой в этот вечер окончательно решилось.

— Выпьешь, Петр? — спросил Семен.

— Конечно, с большой охотой. — Он быстро разделся, сел к столу и пододвинул Семену граненый стакан. — Я не знаю, за что вы здесь пили, если повторюсь — не страшно. — Он был настолько оживлен и шумен, что казался под хмельком.

Я выпью за наших женщин; ни на одной земле нашей планеты нет таких, как у нас, отважных, терпеливых, прекрасных и преданных. Хочется быть таким необыкновенным, таким бесстрашным и таким умным в их глазах. Пошли меня сейчас на самое страшное и невозможное — пойду, не оглядываясь, лишь бы она проводила меня и смотрела мне вслед: умру, но сделаю, выполню! Извините, что я говорю всегда немного возвышенно — по-другому не умею.

Лиза вдруг опустила лицо в ладони и тихо, молча заплакала. Мы трое переглянулись между собой, но не сказали ей ни слова, потому что плакала она не от горя.. Мы выпили, и Семен тихонечко, точно забыв, что он не один, дотронулся до ее пробора.

Лиза приподняла голову. Глаза ее, словно промытые слезами, нестерпимо сияли. Синева их была теплая и глубокая. Она достала платочек и смахнула с ресниц слезы.

— А мы с Алешей поговорить приехали, — сказала она. — Но Сема все дело испортил...

Я невольно рассмеялся над таким наивным и забавным выводом.

— Успокойтесь, Лиза — сказал Петр с мягкой осторожностью в голосе. — Я верю, что Женя и Алеша будут вместе. Быть может, путь к этому «вместе» будет очень длинным и очень нелегким, но он все равно завершится удачей. Два хороших человека не могут не понять друг друга и жить порознь. — Петр обнял меня. — Алеша держится молодцом. Хотя, может быть, я один знаю, как ему тяжко. Через несколько дней мы уедем в Сибирь. Могу заранее сказать вам. что это не самый легкий, но и не самый худший удел в нашей жизни. Давайте еще раз выпьем по этому случаю. Алеша, достань у меня в кармане бутылочку, — сегодня какой-то особенно добрый день.

Я отыскал бутылку и поставил ее рядом с другой, уже наполовину порожней.

— Человеку необходимо помогать в жизни, — громко сказал я, стукнув стаканом о стол. — Это непреложная истина. Без помощи и участия он просто задохнется. Когда я буду сдавать в институт, то мне, я это знаю точно, Петр Гордиенко поможет готовиться к экзаменам. Трифон Будорагин помогает овладевать тайнами профессии. Я им благодарен. Эта помощь возвышает человека. Но когда иному помогают как бы легче прожить жизнь, то это уже не помощь, а обыкновенный разврат. Ни к чему культивировать иждивенческие инстинкты. Вот та правда, за которую я стою. И не станем об этом больше говорить.

— Глядите, Алеша-то у нас совсем захмелел, — сказала Лиза, она смотрела на меня с ласковым участием, — ничего, братишка, это тебе на пользу.

XXII

ЖЕНЯ: Какими словами рассказать мне о моем ужасном, ложном, отчаянном положении?.. Меня измучили одиночество и неясность. Я не знала, куда себя девать. Было такое ощущение, будто я впрыгнула в утлую лодчонку и оттолкнулась от берега. Все мои замыслы рушились. К Алеше вернуться я не могла: я была бы никчемным человечишком, если бы вернулась просто так, ни с чем. Он просто презирал бы меня. А папа все не ехал, и я изнывала от злости на него. А лодка все дальше и дальше отходила от берега, ее уносило на самую стремнину, и я готова была кричать о спасении.

Я буквально кидалась на каждый звонок телефона; надеялась, что позвонит Алеша. Если бы он позвонил и сказал бы слово, только одно слово: вернись, — я побежала бы, бросив все, не оглядываясь. Я уже начала ненавидеть свою просторную квартиру с ее порядком и тишиной, и наша каморка с промороженным оконцем казалась самым прекрасным уголком на земле. Раньше я думала: на свете нет ничего дороже свободы. Она возвышает человека, она опьяняет, как вино. Ни обязательств, ни забот, ни режима! Но оказывается, нельзя быть свободной самой по себе, нельзя быть свободным от прошлого, как бы ни был человек свободным. А прошлое, когда я оставалась одна, подступало вплотную, хватало за плечи и без стеснения поворачивало к себе лицом. И совесть моя как будто съеживалась под строгим, не прощающим взглядом человека, обиженного мною. Я пряталась от этого взгляда, отмахивалась, заслонялась книгами, отгораживалась стенами комнаты. Но он настойчиво преследовал меня, настигал и жег. Я бродила по квартире и повторяла один и тот же вопрос: «Ну, почему он так долго не едет, папа!..»

Один раз за это время позвонила Елена. Мне сейчас страшно вспомнить встречу с ней.

От радости у меня на минуту пропал голос, я задохнулась, и на глаза невольно навернулись слезы: наконец-то вспомнила обо мне! Стула рядом не оказалось, и я села прямо на пол — подогнулись колени. Мама удивленно и осуждающе покачала головой.

Но радость моя была недолгой; голос Елены показался мне чужим, холодным и далеким.

— Ты одна? — спросила она. — Впрочем, все равно. Я сейчас зайду.

Я услышала, как она швырнула трубку. Короткие и частые сигналы, которые затем последовали, словно вонзились в сердце. Я заплакала — сидела в передней на полу и тихо плакала от обиды и несправедливости.

Мама, уходя на работу, остановилась передо мной, покачала головой сурово и сострадательно.

— Встань, — сказала она. — Как только не стыдно так себя вести! Совершенно pacкислa — никакого характера. Смотреть противно! Возьми себя в руки... Положи трубку на место.