Живущий в ночи - Дин Кунц

Пелена тумана была такой же густой, как раньше, но теперь он стал значительно светлее. Сквозь его клубы уже угадывались едва различимые огоньки. Это светились дома и уличные фонари, расположенные вдоль берега.

Эти первые признаки цивилизации заставили Орсона радостно – а может, просто облегченно – взвизгнуть, однако даже в городе нам продолжала грозить такая же опасность, как за его пределами.

Оставив мыс позади и очутившись на Эмбаркадеро-уэй, я остановился, вынул из кармана смятую кепку, водрузил ее на голову и лихим рывком натянул по самые брови. Человек-слон надевает свой костюм!

Склонив голову набок, Орсон окинул меня оценивающим взглядом, а затем одобрительно фыркнул. В конце концов, он был собакой человека-слона, поэтому его собственный имидж зависел от того, насколько достойно и изящно подаю себя я.

Благодаря уличным фонарям видимость увеличилась примерно до тридцати метров. Словно призрачные волны древнего и давно пересохшего моря, туман поднимался из залива и растекался по улицам города. Свет преломлялся в каждой его крошечной капельке и отражался в следующей.

Если обезьяны и до сих пор продолжали следовать за нами, то теперь, чтобы оставаться незамеченными, им пришлось бы держаться на гораздо большем расстоянии, нежели они могли позволить себе на пустынном полуострове мыса.

Словно в переложении «Убийства на улице Морг» Эдгара По, им пришлось бы красться по паркам, неосвещенным бульварам, перебираться по балконам, карнизам и крышам домов.

В этот поздний час на улицах не было ни пешеходов, ни машин. Город казался вымершим.

У меня возникло тревожное чувство, что сейчас я вижу Мунлайт-Бей таким, каким ему предстоит стать в недалеком будущем – городом призраков.

Я взобрался на велосипед и покатил вверх по Эмбаркадеро-уэй. Человек, который, заявившись в радиостудию, пытался найти меня через Сашу, ожидал на яхте, стоявшей у причала.

Крутя педали, я вновь вернулся мыслями к обезьянам нового тысячелетия, как окрестил их Бобби. Мне казалось, что я уже определил все главные различия между обычными резусами и этим сверхъестественным отрядом, который скрытно преследовал меня в ночи, и все же мне было страшно пойти до конца и сделать финальный вывод, хоть он и напрашивался сам собой: эти обезьяны были умнее обычных.

Гораздо умнее. В тысячу раз.

Они поняли, для чего Бобби понадобился фотоаппарат, и украли его. А потом украли и второй.

Они узнали мое лицо у куклы, стоявшей среди тридцати других на полке в кабинете Анджелы, и выбрали именно ее, чтобы запугивать меня. Чуть позже они подожгли дом, желая скрыть убийство Анджелы.

Возможно, яйцеголовые в Форт-Уиверне и впрямь занимались разработкой бактериологического оружия, но это не объясняло, почему макаки из их лабораторий значительно превосходили по уму всех своих сородичей, когда-либо скакавших по деревьям.

Да и что означает в данном случае слово «значительно»? Насколько они умнее других? Наверное, не настолько, чтобы выиграть главный приз в телевизионной игре «Поле чудес», и не до такой степени, чтобы преподавать поэзию в университете, успешно руководить музыкальной радиостанцией, отслеживать волны в разных уголках земного шара, и, возможно, их ума не хватило бы даже для того, чтобы написать книгу, ставшую, по признанию «Нью-Йорк таймс», бестселлером. Однако у них могло хватить сообразительности, чтобы превратиться в самую опасную и неконтролируемую чуму, которую когда-либо знало человечество. Представьте, что могли бы наделать крысы и как быстро развелось бы их поголовье, имей они хотя бы половину человеческой смекалки и узнай они, каким способом можно избегать ловушек и крысоловок.

Действительно ли эти животные сбежали из лаборатории, а теперь скрываются и умело избегают пленения? Если так, то первый вопрос – каким образом они сумели стать такими умными? Второй – что им нужно? Что они собираются делать дальше? Почему никто не предпринял попытки выследить их, окружить и вернуть в надежные клетки, откуда они уже никогда не смогли бы убежать?

Или они являются орудием в руках кого-то, затаившегося в Уиверне? Того, кто выдрессировал их так же, как полицейские дрессируют собак, как в военно-морских силах натаскивают дельфинов, чтобы те в случае войны искали вражеские подлодки и даже, как говорят, устанавливали магнитные мины на днища военных кораблей.

В моем мозгу вертелись десятки вопросов, и все они казались одинаково безумными.

В зависимости от ответов на них эффект от появления подобной породы обезьян мог потрясти всю Землю. Для человеческой цивилизации это могло бы иметь самые трагические последствия, особенно учитывая злобность и агрессивность этих существ.

Вполне возможно, когда я разузнаю все факты, – если, конечно, это случится, – мрачные предсказания Анджелы покажутся мне радостным лепетом оптимиста. Впрочем, для нее самой они уже сбылись.

Кроме того, я подозревал, что обезьянами вся эта история далеко не исчерпывается. Они играли всего лишь в одном из актов этой эпической трагедии. Впереди меня ожидало еще много новых открытий.

По сравнению с проектом Форт-Уиверна пресловутый ящик Пандоры, откуда на человечество сыпались глад, мор, войны, неурожаи и наводнения, мог показаться всего лишь шкатулкой для милых безделушек.

В своем желании поскорее добраться до причала я, сам того не замечая, крутил педали так быстро, что Орсон уже не рысил, а скакал галопом, пытаясь не отстать от меня. Он прилагал героические усилия: уши его взлетали и падали, лапы мелькали, словно у скакуна, но угнаться за мной ему все равно не удавалось.

На самом деле я гнал велосипед не из-за того, что так уж спешил добраться до причала, а потому, что пытался спастись от гигантской волны ужаса, несущейся по пятам за нами.

Вспомнив последние слова папы, я перестал крутить педали и катился по инерции до тех пор, пока Орсон не поравнялся со мной.

Никогда не бросай друга. Друзья – это все, что мы имеем, идя по этой жизни, и единственное, что мы можем надеяться увидеть в следующей.

Кроме того, когда на тебя накатывает волна страха, самое лучшее, что ты можешь сделать, это выбрать момент, оседлать ее и скользить по гребню, громко крича и делая вид, что тебе не страшно. Это не просто классно, это – классика.

22

С ласковым, нежным звуком, с каким ударяются друг о друга тела молодоженов в постели, низкие волны прокатывались между бетонными сваями и с негромким хлюпаньем разбивались о стену причала. Во влажном воздухе витал слабый, но приятный запах, в котором смешались океанская соль, аромат свежих водорослей, креозота, ржавеющего железа и еще чего-то неведомого.

Стоянка судов расположилась в защищенном от ветра и волн северо-восточном уголке залива. Здесь стояли на якоре около трех сотен яхт, причем на шести из них хозяева обитали постоянно. Нельзя сказать, что жители Мунлайт-Бей были помешаны на яхтенном спорте, но тем не менее, если на причале должно было освободиться стояночное место, длинная очередь желающих заполучить его выстраивалась задолго до этого.

Ведя велосипед за руль, я шел к дальнему концу главного пирса, тянувшегося параллельно берегу. Автомобильные покрышки елозили и постукивали по мокрым неровным причальным доскам. В этот поздний час светились иллюминаторы только одной из всех пришвартованных здесь яхт. Путь мне освещали редкие фонари, горевшие в тумане мутным светом.

Поскольку рыболовные суда швартуются гораздо дальше – вдоль северного мыса залива, эта укрытая от непогоды гавань использовалась в основном для стоянки прогулочных судов. Здесь можно найти и шлюпы, и ялики, и кечи – от самых скромных до весьма внушительных, хотя первых гораздо больше. Тут стоят и моторные яхты – солидные и по размеру, и по цене, несколько бостонских вельботов и даже два плавучих дома. Из пришвартованных здесь парусных судов самым большим можно по праву назвать двадцатиметровый катер под названием «Вечерний танцор», а из моторных яхт – «Ностромо», к которой я сейчас и направлялся.

Достигнув конца основного пирса, я свернул на отходивший от него под прямым углом дополнительный причал, по обеим сторонам которого покачивались суда. «Ностромо» занимала последнее справа причальное место.

«И я один – знакомец ночи».

Именно этой фразой Саша попыталась сообщить мне, кто был тот человек, что пришел в радиостудию, разыскивая меня, который не хотел, чтобы его имя называли по телефону, и отказался ехать или звонить к Бобби. Произнесенная Сашей фраза являлась строкой из стихотворения Роберта Фроста, и те, кто подслушивал все наши телефонные разговоры, ни за что не смогли бы расшифровать ее. Для меня же было очевидно, что Саша подразумевала Рузвельта Фроста, которому принадлежала «Ностромо».

Я прислонил велосипед к поручням причала рядом со сходнями, поднимавшимися на палубу яхты Рузвельта. В этот момент на причал накатилась волна. Пришвартованные суда задвигались и заскрипели, как ревматический старик, что ворочается и тихонько кряхтит во сне.