Чудаки - Юзеф Крашевский

Когда мы дошли до страстной сцены между Терезой и Яковом, он не решался читать далее. Я напрасно настаивала, он не хотел продолжать; он не мог скрыть своего волнения; чувство, раздраженное чтением, рвалось наружу. Может быть, и я, потеряв терпение, довела его до неизбежного признания, которого он боялся. Наконец, он открылся — у меня не хватило ни слов, ни силы; молча я подала ему руку, мы разговаривали только глазами. Он любит меня; я почувствовала бы, если бы он лгал: притворство обнаружилось бы в словах, в движениях, но нет, он любит меня! А я… зачем писать? Я люблю его также горячо и всегда буду любить. Пишу эти слова, и у меня потемнело в глазах: человек часто в жизни произносит это слово всегда, но оно бывает так непродолжительно. Грустно, печально, страшно даже на пороге самого счастья!

На другой день мы увиделись только вечером; он приехал с конюшим. Старик целый день провел в Западлисках, но о вчерашнем разговоре ничего не знал. Я встретила их с радостным и сияющим лицом; конюший, посмотрев на меня, вероятно, догадался, потому что все это время он упрекал меня, что я грущу. Действительно, я просияла от радости и помолодела, — такая быстрая перемена не могла быть без причины. Конюший, заметив это, сказал мне мимоходом:

— А может быть, уже сделано предложение?

— Отгадайте? — спросила я шутя.

— Ты готова сама броситься на шею! — сказал он нахмурившись.

— Я? Нет!

— Так он дерзкий! Этого-то я не ожидал.

Чуть заметная грусть и ревность выразились на его лице.

— И так он отнимает тебя! — воскликнул старик. — Ты не будешь любить меня. Он все еще сердится, я сделал ему столько зла!

— Пан Юрий, — возразила я, — вы ведь любите пана конюшего и не помните зла?

Этот неожиданный вопрос озадачил Юрия.

— Без всякого сомнения, я уважаю деда и не помню зла, которое он сделал мне.

— О, нет! Не верю, — ответил конюший, качая головой, — ведь я немало насолил тебе. Теперь нечего вспоминать старое, не правда ли?

— Как теперь? — спросил Юрий.

— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю?

У старого, почтенного Немврода навернулись слезы на глазах.

— Слушай, хлопец, — сказал он серьезно, — против воли Божией не пойдешь, я напрасно ломал бы голову, чтобы разорвать то, что Бог сказал: видно, судьба! Но помни, помни, что это не пустая шутка! Бог дает тебе просто ангела, а не женщину: умную, с характером, красивую, добрую, и если ты не постараешься быть достойным ее, ну, так, знай… если ты не сделаешь ее счастливой, как Бог на небе — отомщу, помни это, о, безжалостно отомщу!

Юрий поцеловал его в плечо; они обнялись; конюший заплакал, потом сел около стола и задумался.

Выслушай еще другую историю, милая Фанни, которую Юрий рассказал мне. Он был тогда у Грабы, когда конюший приехал в своей бричке с таинственным видом и с иронически-злобной улыбкой на устах. Еще у крыльца он спросил:

— Ну, дорогой сосед, где ваш сын?

— Кажется, поехал на охоту, — отвечал Граба.

— Ой ли?

— Мне кажется.

— Теперь не время охотиться. Можете ли вы уделить мне свободный часик?

— Я весь к вашим услугам.

— Можете ли вы поехать со мной за несколько миль?

— С удовольствием. Он обернулся к Юрию.

— Ну, и пан Юрий тоже.

— Я сейчас уезжаю в Западлиски.

— Нет, пан Юрий тоже с нами поедет, — ответил конюший.

— Куда это?

— О, какое любопытство! Узнаете куда!.. Ну, а если б в Замалинное, навестить наших добрых Суминов?

— С большим удовольствием! — ответили оба и поехали все трое.

В этом путешествии скрывалась тайна. Конюший тер руки, с беспокойством все высматривал, скоро ли они приедут. Приближаясь к двору, он высунулся из брички и указал старому Граба на привязанную к забору лошадь:

— Не Сарнечка ли это пана Яна (так называлась его верховая лошадь)?

— Да, в самом деле, — сказал Граба, — это Сарнечка Яна.

— Что пан Ян делает здесь? — смеясь, спросил конюший.

— Что? Он, как и мы, приехал навестить Суминов, — равнодушно ответил отец.

— Кажется, он частенько приезжает сюда?

— Нет ничего удивительного, они очень добрые люди.

Конюший полагал, что Граба будет сильно удивлен, увидав своего сына в бедной хижине, но ошибся в предположении и замолчал. Мы молча подъехали к крыльцу. Конюший прошел на цыпочках через гостиную, ведя за собою пана Грабу.

Старушка, мать Сумина, дремала над чулком; панна Юлия, ее дочь, вышивала в пяльцах у окна; Ян Граба сзади ее читал вслух книгу.

Неудивительно, что они не услышали, когда мы приехали. Конюший указал рукой отцу на эту парочку, как будто хотел сказать: а что? Отец улыбнулся.

В гостиной все уже зашевелилось. Бабушка сорвалась с подушек, воскликнув:

— О, Иисусе Христе, Пресвятая Дева! Пан конюший!

Ян отскочил, покраснел; барышня не успела поклониться — убежала.

Однако понемножку все пришло в нормальный порядок; и хотя на лицах выражалась еще тревога, но спокойный и веселый вид пана Грабы, самой страшной здесь фигуры, вскоре успокоил суматоху в доме. Конюший, полагая, что отцу нужно объяснить какие отношения связывают его сына с бедным шляхетским домом, постоянно преследовал Яна и Юлию вместе. Граба, как будто не замечая этого, был очень весел, с хозяином разговаривал о хозяйстве, с бабушкой о генеалогии, с девицами о цветах. Юлия бросала на него испуганный взгляд, как будто умоляющий о пощаде; сын был грустен, но покоен.

Перед самым почти отъездом, когда все поднялись со своих мест, старый Граба подошел к пани Терезе со следующими словами:

— Я приехал сюда не столько для того, чтобы навестить вас, сколько по другому более важному делу.

Все побледнели; конюший зажал рот, ожидая, что будет.

— Я упросил папа конюшего приехать вместе со мной, чтобы торжественно просить руки вашей дочери для моего Яна.

Старушка от удивления не могла промолвить ни одного слова; она не верила своим ушам, ломала руки и упала в кресло.

— Я знаю о его привязанности к панне Юлии, знаю, что вы считаете этот брак неровным, и вежливым образом давали ему заметить о напрасном посещении вашего дома; знаю, что Ян с терпением перенес все, любит панну Юлию, и во всех отношениях будет с нею счастлив, и потому прошу руки вашей дочери для моего сына.

Кто в состоянии описать удивление конюшего, радость честной семьи, и чувство, с которым сын бросился отцу на шею, а старушке к ногам. Действительность показалась сном этому бедному семейству; все плакали от радости; Юлия была почти без чувств. Конюший после минутного остолбенения, потому что никогда не ожидал такого конца, схватил Грабу за руку, сильно пожал ее и сказал:

— Сто тысяч чертей! Я никогда не ожидал этого! Да вознаградит тебя Бог!

Это была чисто драматическая сцена. Юрий был свидетелем ее и потом с увлечением рассказывал мне ее весь вечер.

XXIII. Юрий к Эдмунду

И счастливцы пишут иногда, дорогой Эдмунд. Я обещал было тебе не писать более, хотел было замолчать о нашей истории, которая сильно надоела тебе; но дурная привычка заставила меня взять перо: я привык извещать тебя обо всем, касающемся меня. Итак, да будет тебе известно, что через неделю будет моя свадьба с Ириной в домашней каплице, при нескольких только свидетелях. После свадьбы мы вскоре уедем в Польшу в мое бывшее имение, которое теперь выкупил мой дед, которое… Но выслушай все с самого начала; нечего делать, ты должен проглотить еще одно письмо, если бы оно даже задавило тебя.

Я, Ирина, да еще несколько особ были приглашены в Тужу-Гору. Я не знал цели этого приглашения; но, подъезжая к усадьбе, догадался по экипажам и по необыкновенному движению около дома, что здесь готовится особенное торжество. Из старой кухни клубился дым; Мальцовский был во фраке; перед сараем я узнал экипаж моей невесты и живо вбежал в комнаты.

Конюший, в парадном синем платье, в лакированных с кисточками сапогах, обритый, встретил меня с веселою улыбкой. Зала полна была гостей.

Приехали тоже все Сумины из Замалинного, за исключением маленького ребенка, который остался дома с нянькой. Я на первых порах не узнал пана Яна Сумина во фраке и в изысканном наряде; он не был похож на самого себя.

Пани Тереза важно сидела в креслах и объясняла скучной пани Лацкой генеалогию Суминов и связи их с сенаторскими домами. Лацкая смотрела на мух, летающих на потолке… старушка, не обращая на это внимания, унеслась в туманный генеалогический мир.

Дети играли с собаками; взрослые девушки, раскрасневшись, шептались в уголку. Одна только Юлия, более смелая, сидела веселая возле Ирины, которая, посадив Володю к себе на колени, слушала его бойкий рассказ о яблоне, о качели и о их садике в Замалинном.

Граба говорил с Яном Сумином о земледелии; капитан был что-то не в духе, пожимал плечами, ему досадно было, что он, как гость, не может испортить конюшему хорошего расположения духа.