Город за рекой - Герман Казак

Улицы казались более оживленными, чем обычно. Часто попадались фигуры с узлами в руках, с сосредоточенными лицами спешившие к сборному пункту.

Архивариус осведомился у сержанта, в чем состоят учения солдат. Бертеле вежливо объяснил, что это всякого рода смотры и несение караульной службы, назначение которых заключается в тренировке памяти. Все занятия, правда, носят больше теоретический характер, потому что в распоряжении солдат только макеты оружия. Вершиной учений являются мероприятия типа парадов, которые проводятся, разумеется, не часто, так как требуют больших приготовлений. Тут обычно разыгрываются живые батальные сцены, олицетворяющие драматический момент того или иного исторического сражения. Скрытой целью таких театрализованных представлений является возрождение пышности униформ разных эпох.

Когда архивариус спросил мимоходом, как обстоит дело с текущим пополнением и уходом со службы, Бертеле уклонился от прямого ответа; он больше говорил о волнении, возникающем всякий раз, когда назначаются маневры. Маневры эти будто бы проводятся в отдаленной местности, но он лично не знает ни одного, кто бы в них участвовал.

На вопрос архивариуса, не в северо-западных ли областях проводятся так называемые маневры, Бертеле, нервно теребя выбившуюся из-под кепи прядь волос, сказал, что будто бы там. Контингенты довольно часто отправляются маршем именно в том направлении; последнее время с этой целью формируется все больше отрядов, о чем он уже говорил как-то фрау Анне Мертенс, с которой архивариус, кажется, тоже знаком.

Тем временем они подошли к проволочному заграждению первого пояса безопасности военной зоны; Бертеле назвал дневной пароль двум часовым, стоявшим под навесом у проходной с перекинутыми через плечо отполированными до блеска деревянными ружьями, и повел архивариуча по усыпанной гравием желтой дорожке в направлении к караульной будке, располагавшейся вблизи железных двустворчатых ворот. Есть, конечно, и потайные ходы к солдатским казармам, пояснил сержант, но он хотел провести архивариуса через официальный вход. Только Бертеле доложил караульному о городском хронисте, как засовы отодвинули и створы ворот медленно распахнулись под дробь старых барабанов. Дежурный офицер в чине майора, на котором была кираса семидесятых годов прошлого века и драгунский шлем с конским султаном, выступил вперед навстречу архивариусу, чтобы приветствовать его. Из короткой речи офицера, состоявшей из нескольких обрывистых фраз, Роберт уловил всего лишь два слова, повторенные много раз: "покорнейше" и "честь".

Под эркером с колоннами находился личный состав караула; это были мужчины, как оценил Роберт на глаз, в возрасте примерно от двадцати до тридцати лет. Ярким разноцветьем своих мундиров, красных, зеленых, голубых, они являли редкостное зрелище. Но чему он в особенности подивился, так это головным уборам — киверам, медвежьим шапкам, шлемам, круглым и островерхим, стальным каскам, кепи, плюмажам. У него было такое ощущение, будто он попал на маскарад, участники которого одеты в военные формы всех времен и народов.

Адъютант с моложавым лицом и бескровными губами — он представился архивариусу дворянским титулом — заметил, что по уставу вход в военную зону гражданским лицам воспрещен. Роберт предъявил свое удостоверение Префектуры, дававшее ему право доступа на территорию казарм. Адъютант только мельком взглянул на документ и любезно сказал, что он, мол, очень хорошо знает, кто перед ним.

В то время как сержант Бертеле беседовал с одним из солдат, ординарец принес регалии для символического обмундирования. Архивариусу нацепили на грудь поверх пиджака широкую оранжевую ленту и прикололи к лацкану блестящую звезду. Кроме того, вручили треуголку из фиолетовой шелковой бумаги, сложенную в несколько раз. Архивариус, вконец смущенный, развернул ее и надел на голову; шляпу же свою он держал в руке. Но никто не находил его наряд смешным. По знаку дежурного майора штабной горнист проиграл сигнал, напоминавший звучанием сиплый туш, потом в восторге подбросил свою трубу вверх и ловко поймал ее одной рукой. Стрелковое отделение тупо смотрело в пустоту, господа офицеры отдали честь, и Роберт, не решившись приложить два пальца к своей треуголке, вступил по правую руку от сержанта на территорию казарм. Сержант был доволен, что церемония посвящения прошла хорошо.

Мощеная пешеходная дорожка тянулась через слегка холмистую местность к казарменным строениям с фасадами древнего храма. На вопрос Роберта, почему казармы встроены в античный храм, Бертеле со смехом сказал, что не задумывался над этим. Может быть, в целях маскировки, предположил он, но, может быть, потому, что военная служба издревле приравнивалась к культу.

Земля кругом была покрыта бурой низкорослой травой и имела невзрачный вид; даже кусты дикого фенхеля и суховатого дрока, пышно разросшиеся там и сям, не скрашивали унылого и голого пейзажа. По полю в разных направлениях цепочками передвигались небольшие отряды солдат. Когда одна из групп пересекала дорожку вблизи от архивариуса, он увидел, что солдаты в своих полинялых раздувавшихся накидках шагали тяжело и с закрытыми глазами, точно во сне. Он обратил внимание на их лица, серые и худые, со впалыми щеками. Застыдившись своего маскарадного наряда, Роберт скомкал цветную треуголку и сорвал с груди бумажную звезду. Бертеле с трудом удалось уговорить его оставить хотя бы широкую оранжевую ленту.

— Вы так, пожалуй, наживете себе неприятностей, — заметил он, теребя свой локон.

Казармы на торцовой стене, обращенной к востоку, были помечены буквами греческого алфавита. Они уже подходили к строению " #931;", когда сержант неожиданно замедлил шаг и сказал архивариусу, что он пригласил его сюда не только для того, чтобы тот осмотрел военную зону. Он, мол, является связным тайного тюремного движения, которое охватывает ряд казарм, в особенности лиц молодого возраста. Хотя подавляющая масса, пояснил он, смирилась со здешней службой, все же есть немало таких, кому опостылело это призрачное существование, на которое их обрекли. Поскольку Роберт молчал, сержант прибавил, что не будет пока больше ничего говорить, мол, господин архивариус сам все увидит и услышит.

Они взошли по крутым ступеням к эркеру. На полу у массивных колонн, на которых еще можно было различить кое-где следы первоначальной росписи, лежали вповалку спящие солдаты — без оружия, в поношенных мундирах. Молодые, еще совсем мальчишеские лица; у иных было ровное, умиротворенное выражение, у других застыло напряженное ожидание.

— Эти пришли недавно, — пояснил Бертеле, — и вид у многих еще утомленный после карантина.

В это время одна из фигур приподнялась, неуклюже отерла глаза, и вдруг мальчишеское лицо просияло радостной улыбкой. Узкая голова на худеньких плечах повернулась к Роберту.

— Господин доктор Линдхоф! — воскликнул молоденький солдат. — Какая неожиданная встреча!

Он говорил тихим, как будто хрупким голосом, раздельно, с особенным смыслом произнося слова. Тут только Роберт узнал в нем своего молодого товарища, студента, который совсем недавно, еще там, за рекой, приносил ему свои первые работы по истории искусства. Взвешенная манера изложения, неподкупность его представлений о необходимости чистоты отношений в сфере искусства оставили тогда приятное впечатление у Роберта. И он рекомендовал легенды и статьи молодого исследователя к печати, которые приняты были, в частности, одним искусствоведческим журналом; впоследствии он не раз с интересом беседовал со студентом.

— Вы не возражаете, — обратился архивариус к месье Бертеле, — если я немного поговорю с господином Лахмаром, которого так неожиданно встретил здесь.

Сержант присел на ступеньке.

Молодой солдат, тщетно пытаясь пригладить топорщившийся на нем не по размеру широкий форменный сюртук, осведомился о самочувствии Роберта.

— Так вас, значит, миновала эта участь?

Архивариус только небрежно махнул рукой.

— Но скажите мне, господин доктор Линдхоф, — продолжал студент, понизив голос, — где я нахожусь? Я не могу объяснить себе, как я попал сюда и что здесь со мной происходит. Последнее, что я помню, что у меня закружилась голова, мне стало совершенно дурно и потом — потом, Должно быть, сознание мое угасло, или, вернее сказать, я потерял сознание, потому что "угасло" звучит двусмысленно. Когда я очнулся после обморока, то увидел себя с товарищами других подразделений на мрачном карантинном пункте. Я со страхом подумал, что меня ранило, но этого, к счастью, не произошло.

— Да-да, — кивал Роберт.

— Как хорошо, что я встретил здесь вас, — продолжал молодой солдат. — А вы нарядно одеты, как я вижу. Скажите мне, господин доктор Линдхоф, что это за край — не Хенна ли, мой любимый город на море, о котором я все время думал, когда писал, и где я, как на новой Атлантиде, находил приют своим мыслям? Но здесь нет моря, во всяком случае, я его еще не видел, здесь одна только степь до самого горизонта.