Город за рекой - Герман Казак

— Прости, — сказал он, — это вино развязывает язык, к тому же…

Он наморщил лоб, и кожа на нем собралась мелкими складками в виде маленьких полукружий над приподнятыми дугами бровей.

— К тому же, — подхватила Анна, — ты выглядишь сейчас точь-в-точь как твой отец. Эх вы, мужчины!

Он недовольно посмотрел на нее.

— И смех был такой же?

— И точно такие же морщины на лбу, — сказала она. — Но я не хотела тебя обидеть. Я знаю, ты не очень ладил с ним, хотя я лично вполне терпимо отношусь к старому господину. Он все в жизни воспринимает трагически серьезно. Многие, впрочем, это ценят.

— Возможно, — сказал он с досадой в голосе, — только мне не нравится, что я становлюсь похожим на него. — Он щелчком смахнул со стола черенок от яблока.

— Не переживай, — успокаивала она, — ты есть ты, и я люблю тебя, одного тебя. Наследственные черты все равно выступают больше с возрастом, а мы ведь уже не стареем.

Она провела рукой по его щеке.

— Вот теперь ты снова выглядишь как прежде, — сказала она и прибавила, что ему не следовало бы хранить столь ревниво все эти старые детские комплексы — ведь жизнь все давно уже расставила по своим местам. И он тоже оказался причастен к тому, что отец теперь может быть лишен основания для пребывания здесь.

— Возможно, он совсем скоро уже попадет на мельницу, — прибавила она.

— На мельницу? — переспросил он с удивлением.

— Так называют, — пояснила она, — последнюю станцию на северо-западе, куда отправляются сборные эшелоны.

— Ах да, — сказал он, — я хотя и многое уже видел, но там еще не бывал.

— Естественно, — проговорила она, зажмурив глаза, — иначе ты не сидел бы сейчас здесь. Мои родители тоже ожидают высылки. Стольких теперь отправляют, Роб. И нам, я думаю, недолго уже остается.

Они молчали. Он взял ее руку в свою и играл ее пальцами. Она выглядела прекрасно, она была просто блистательна. Как чудно блестели ее волосы, когда он медленно гладил их. У него было такое ощущение, как будто она с незапамятных времен принадлежит ему, принадлежит не только с этой минуты, давно и страстно желаемой, но они с ней давно в естественной близости мужа и жены, которые много-много лет знают друг друга и друг о друге. Он и об этом сказал ей.

— Но, дорогой мой, — возразила она, — что тебя тут удивляет? Ты не знаешь, что всегда, когда я сплю, ты с мной, что я давно и навсегда твоя. Ты так быстро забываешь. Ведь пути назад больше нет.

Он насторожился. В ее глазах мерцал сомнамбулический блеск, как отсвет чего-то далекого и таинственного. Свечи на столе слабо мигали.

— Ты думаешь, — сказал он после некоторого молчания, — что мы переживаем действительность лишь в наших представлениях?

— Я уже не чувствую больше никакой разницы, — проговорила она распевно. — Грезы и явь — это только разные обороты круга, в котором мы движемся. Ты знаешь это. Разве мы не воображаем, что мы живем, тогда как на самом деле…

— И все же, — перебил он, — мы нуждаемся в утешении, в согревающем присутствии.

Анна кивнула.

— Да, — согласилась она, — в любви.

Роберт встал и склонился над нею.

— Иначе, — сказал он, — мы задохнемся в себе, в одиночестве, иначе нас поглотит пустыня. Идем.

Она уже сбросила туфли с ног.

— Даже если это только фата-моргана, — сказала она весело.

Она увернулась от него и босиком стала расхаживать по комнате, суетясь и наводя порядок. Передвинула вазу с фруктами на столе, подобрала крошки с пола, потом долго возилась у умывальника. И снова принялась переставлять что-то и перекладывать.

— В этот час необходимо всегда все разложить по местам, — объясняла она Роберту, который нетерпеливо наблюдал за ее возней. Она пошарила в своей сумочке. — Когда темно, когда наступает решающая минута, все должно быть в порядке.

Это было копошение, какое-то бессмысленное, ненужное, как казалось ему, занятие мелочами. Может быть, она страшилась предстоящего, того, что готовила им ночь в их совместной судьбе? И он сказал ей:

— Не волнуйся. Все идет так, как нам предначертано.

От нее не ускользнула растерянность, сквозившая в его голосе.

— Я принадлежу тебе, Роб, — сказала она и любовно провела рукой по его волосам.

Нервы у него были напряжены.

Она подошла к окну, приотодвинула штору. Неподвижно лежало звездное небо над силуэтами домов. Луна взошла.

— Ты еще над землей живешь, — сказала она, отходя окна. — Какое преимущество.

Не заметила ли она уже раньше, что его квартира находится в Старых Воротах? И потому уклоняется теперь от него? Нет, она непринужденно подошла к нему.

— Ты не допускаешь, что какие-то вещи существуют только в нашем представлении?

— Такое, пожалуй, невозможно, — возразил он, — ведь то что есть в нас, должно присутствовать и вне нас.

— Ты рад, что я здесь? — спросила она, садясь к нему на колени. — Я все должна знать о тебе, — сказала дна, — все, что ты думаешь, чувствуешь сейчас, во что веришь.

Она теснее прижалась к нему, но, когда он поцеловал ее, осталась странно холодной в его объятиях.

— Идем, — нетерпеливо позвал он. Ее рука, холодная, только слабо шевельнулась в ответ на его пожатие.

— За чем мы, собственно, гонимся, — сказала она.

Когда свечи были уже погашены, сквозь щель в неплотно задвинутой шторе протянулась полоса лунного света.

Роберт вздрогнул, когда обнаружил на ее отсвечивающей белизной груди какой-то твердый предмет величиной с монету, прикрепленный к тонкой шейной цепочке. В тот же миг он вспомнил о номерном знаке, который видел у художника. Анна смущенно призналась ему, что носит амулет. Это была литая металлическая копия древней ассирийской клинописной печати с изображением прыгающего единорога, которую она еще молоденькой девушкой показывала ему в их первую встречу.

— Анна! — воскликнул он счастливо.

Она уже не стеснялась повязки на запястье левой руки.

— Я сама это сделала, — спокойно сказала она, когда он увидел между рваными краями раны перерезанную артерию, — тогда, во время поездки в горы.

Леденящее предчувствие сжало его сердце.

— Но, — пробормотал он, еще жарче лаская любимое тело, как будто еще и еще раз хотел увериться в реальности ее существования.

Она нежным объятием подавила его вопрос.

Ничего чуждого, казалось, не было между ними.

Черты ее лица как будто даже помолодели; внезапно, в минуту страстного объятия, ему показалось, что он держит в руках изваяние. Точно холодом смерти пахнуло на него.

Анна с криком вскочила.

— Так ты, оказывается, дух во плоти и крови! — вскричала она страшным голосом. Она, сама не своя, смотрела на него в совершенном недоумении; спазм ужаса сдавил ей горло.

И тут Роберт ощутил во рту разъедающий привкус горечи, подобно яду, обжигающей насквозь все нутро. Страшная внезапная мысль мелькнула в уме его, оглушила и отрезвила, ослепила и дала прозрение одновременно.

То было уже не помутнение, не туман, то было полное помешательство. Он сжимал в объятиях призрак, дарил любовь женщине, которой больше не было в живых. До него вдруг разом дошло, где он был, среди кого находился все это время, жутко гнетущее и точно застывшее на месте: среди фантомов, теней, которые только имитировали жизнь. Словно завеса отдернулась перед ним, и действительность предстала в ее обнаженном зловещем виде: он жил в городе мертвых.

— Ты, — донесся до него снова голос возлюбленной, в котором слышался нечеловеческий ужас, — ты просто не наш, Роберт!

И она тоже была глубоко потрясена тем, что ей открылось.

Роберт спрыгнул с постели. Нет, это был не сон. Отец, Катель, Анна, Леонхард, посетители Архива, дети — все, все они только пустые оболочки!

— Анна! — вскричал он. И рыдание подступило к его горлу.

Она лежала с закрытыми глазами недвижно, точно окаменевшая.

— Теперь ты знаешь все, — сказала она. — Теперь мы оба до конца узнали друг о друге. Это последнее. Так было предрешено?

После этого она погрузилась в забытье. Левая рука ее бессильно свесилась с кровати.

Он еще раз взглянул на смертельную рану, на обнаженный синеватый разрез; потом осторожно наложил повязку. Она не шелохнулась. Она была в таком же обморочном состоянии, как и в тот раз на площади с фонтаном, где их тени скользили одна по другой. Вот почему она всякий раз испуганно оправляла рукав на запястье. Это был ее конец, ее добровольный переход через реку, которая отделяла царство смерти от мира живых.

Он широко распахнул окно и долго стоял, вдыхая прохладный воздух. Потом оделся и сел. Сознание постепенно прояснялось.

Он пытался восстановить в памяти картину своего пребывания в этом промежуточном царстве — день за днем, во всех подробностях — и жалел, что за все время не сделал ни единой записи, чтобы сопоставить одно с другим. Ведь у него был теперь ключ к разгадке каждой сцены, каждого слова, им слышанного. Гнетущая атмосфера города, некая призрачность, иллюзорность вещей — это все как будто объяснилось, но по-прежнему оставалась нераскрытой тайна, которая окружала Префектуру, здешний порядок и закон Архива. Чем дольше сидел он и думал, время от времени бросая тревожные взгляды на Анну, тем меньше понимал он самого себя в этой чудовищной стране смерти, в которой он обретался, не принадлежа к существам, его населявшим.