Штамм. Закат - Гильермо дель Торо

Только теперь Фет понял, почему Патриархам так и не удалось завладеть «Люменом». И почему Владыка до сих пор не явился и не забрал книгу силой – здесь и сейчас.

Серебряная оболочка. Эта книга была в буквальном смысле вампирам не по рукам.

Над пюпитром с двух сторон возвышались видеокамеры, укрепленные на изогнутых стебельках, – они снимали раскрытую книгу и транслировали изображение на большие вертикальные плазменные экраны перед Фетом и Сетракяном. На изукрашенной странице в начале сборного листа была детально изображена фигура с шестью отростками, оттиснутая фольгой из чистого, сверкающего серебра. Стиль и тонкая каллиграфия текста, окружающего фигуру, говорили об очень дальнем прошлом, словно бы несли весть из совсем иного мира.

Василия заворожило благоговение, с каким Сетракян разглядывал «Люмен». Книга была сделана очень искусно, и это произвело на Фета сильное впечатление, но что касается иллюстраций, он лишь терялся в догадках: Василий не имел ни малейшего понятия о том, что представало его взору. Он ждал какого-то озарения, подсказки старого профессора. Василий ясно видел только одно – поразительное сходство между иллюстрациями в «Люмене» и знаками, которые они с Эфом обнаружили в подземелье. Даже тройной символ полумесяца и тот присутствовал в книге.

Сейчас Сетракян с особой сосредоточенностью разглядывал один конкретный разворот: на левой странице был только текст, на правой – роскошная цветная иллюстрация. То, что это произведение искусства, Василий понимал, но, помимо явной художественности рисунка, не видел там ничего, что могло бы поразить воображение старика – да еще так сильно, что на глазах Сетракяна выступили слезы.

Они провели возле книги куда больше отведенных им пятнадцати минут: Сетракян спешил зарисовать двадцать восемь непонятных символов. Только Фет никаких символов в тех рисунках, что были на раскрытых страницах книги, не видел вовсе. Впрочем, он не сказал ни слова – лишь стоял и смотрел, как Сетракян, в явной досаде оттого, что ему плохо подчиняются негнущиеся кривые пальцы, заполняет этими символами две странички заранее прихваченной бумаги.

Спускаясь на эскалаторах в вестибюль, старик хранил молчание. Он нарушил его, лишь когда они вышли из вестибюля и оказались достаточно далеко от вооруженных охранников.

– На страницах этой книги – водяные знаки, – сказал Сетракян. – Только опытным глазам дано их увидеть. Моим – дано.

– Водяные знаки? Как на купюрах?

Сетракян кивнул:

– На всех страницах книги. Это обычная практика при создании гримуаров и алхимических трактатов. Водяные знаки есть даже на ранних комплектах карт Таро. Понимаете? На странице напечатан собственно текст, но под ним есть второй слой – в виде водяных знаков, которые уже были внесены в бумагу к моменту печати. Это и есть истинное знание. Магические меты. Тайные символы… Ключ…

– Эти символы вы и копировали…

Сетракян похлопал себя по карману, дабы лишний раз убедиться, что забрал зарисовки с собой.

Вдруг он остановился – что-то привлекло его внимание, – затем двинулся дальше. Последовав за Сетракяном, Василий пересек улицу и подошел к большому зданию, стоявшему напротив стеклянного фронтона «Сотбис». Это был «Дом Мэри Мэннинг Уолш» – интернат для престарелых, уход за которым епархия возложила на сестер-кармелиток.

Сетракяна заинтересовало что-то на кирпичной стене здания по левую сторону от навеса над входом – граффито, нанесенное черной и оранжевой красками из баллонов. Фету потребовалось меньше секунды, чтобы осознать: перед ним очередная версия – пусть грубая, но хорошо стилизованная – того самого рисунка, что украшал сборный лист «Люмена». Книги, которая сейчас была заперта в контейнере на верхнем этаже противоположного здания. Книги, которая многие десятилетия не попадалась на глаза людей.

– Что за чертовщина? – воскликнул Фет.

– Это он, – ответил Сетракян. – Его имя. Его истинное имя. Он метит им город. Приписывает его себе.

Старый профессор отвернулся и посмотрел на небо в черном дыму, застилающем солнце.

– А теперь надо придумать, как заполучить эту книгу, – сказал Сетракян.

Отрывок из дневника Эфраима Гудвезера

Дорогой мой Зак!

Пойми, я должен был сделать это. Не из самонадеянности или излишней веры в свои силы (я вовсе не герой, сынок), а по убеждению. Оставить тебя там, на вокзале… Я никогда не испытывал боли сильнее той, что терзает меня сейчас. Знай, я никогда не променял бы тебя на всю человеческую расу. Все, что я собираюсь совершить, – ради твоего будущего, только твоего и ничьего больше. Остальное человечество тоже может выиграть от моих действий, но это лишь побочный эффект. Главное же – чтобы тебе никогда, никогда в жизни не приходилось делать выбор, который только что сделал я: выбор между собственным ребенком и долгом.

В тот самый момент, когда впервые взял тебя на руки, я понял, что начинается единственная настоящая история любви в моей жизни. Что ты – единственное человеческое существо, которому я смогу отдать всего себя, ничего не ожидая взамен. Пойми, пожалуйста: никому другому я даже в малой степени не могу довериться в том, что собираюсь предпринять. Бо́льшая часть истории предыдущего столетия написана пушками. Написана людьми, которых понуждали к убийству других людей как их убеждения, так и их демоны. Во мне сидят и те и другие. Безумие стало реальностью, сынок. Более того, само существование ныне – и есть безумие. Не внутреннее умственное расстройство, как было ранее, а внешний мир, окружающий человека. Возможно, я смогу это изменить.

Меня заклеймят как преступника. Возможно, меня назовут сумасшедшим. Однако я исполнен надежды, что со временем истина восторжествует и вернет мне мое доброе имя, а ты, Закария, снова найдешь мне место в своем сердце.

Нет слов, чтобы описать чувства, которые я испытываю к тебе, и никакими словами не опишешь мое облегчение оттого, что ты теперь в безопасности – вместе с Норой. Пожалуйста, думай о своем отце не как о человеке, который бросил тебя и нарушил обещание, но как о человеке, который хотел обеспечить твое выживание во времена страшной атаки на род человеческий. Как о мужчине, которому пришлось встать перед тяжким выбором, – уверен, когда ты вырастешь и превратишься в такого же мужчину, и у тебя будет выбор, который нужно будет сделать.

Пожалуйста, думай также о своей маме – о той маме, которой она когда-то была. Пока ты жив, наша любовь к тебе не умрет. В твоем лице мы преподнесли миру людей великий дар – в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Твой старик,

папа

Управление по чрезвычайным ситуациям, Бруклин

Управление по чрезвычайным ситуациям по-прежнему работало. Оно размещалось в Бруклине, в квартале, полностью отключенном от электроэнергии. Комплекс существовал уже четыре года. Он обошелся в пятьдесят миллионов долларов и служил главным штабом всей деятельности по разрешению критических ситуаций в Нью-Йорке. Антикризисный центр – или, если полностью, Центр управления действиями в чрезвычайной обстановке, – находившийся здесь же, координировал работу ста тридцати государственных учреждений и был оснащен новейшими аудиовизуальными и информационными системами; работу всего Управления поддерживали полнофункциональные аварийные электрогенераторы. Эту штаб-квартиру Управления начали строить после того, как прежний офис агентства, размещавшийся в седьмом корпусе Всемирного торгового центра, перестал существовать 11 сентября 2001 года. Создание такого Центра преследовало цель обеспечить максимальное содействие распределению и перераспределению ресурсов различных государственных органов в случае масштабного бедствия. Резервные электромеханические системы позволяли всем службам бесперебойно функционировать даже в случае полного отключения энергии.

Здание, в полном соответствии с его задачами, работало в круглосуточном режиме. Проблема заключалась в том, что многие учреждения, деятельность которых Центр был призван координировать, – федеральные или общественные, на уровне города или штата, – либо не отзывались ни по одной линии связи, либо лишились большой части персонала, либо же и вовсе, судя по состоянию дел, остались вовсе без сотрудников.

Сердце городской сети служб по чрезвычайным ситуациям по-прежнему билось, однако ничтожно малое количество крови-информации достигало периферии этой сети, словно бы город поразил тяжелый сердечный приступ.

Эф боялся упустить свою призрачную возможность. Переправа через Бруклинский мост отняла гораздо больше времени, чем он ожидал: люди, которые могли и хотели покинуть Манхэттен, давно уже так и поступили, и оставшиеся после этого исхода горы мусора и брошенные машины сильно затрудняли движение. Кто-то привязал два угла огромного куска желтого брезента к одному из тросов висячего моста, и это полотнище трепыхалось на ветру, точно старый морской карантинный флаг, реющий на мачте обреченного судна.