Добыча - Эндрю Фукуда

— Джин.

Я хватаю тетради, пролистываю их, но в них нет ничего, кроме бессмысленных уравнений и облаков пыли, которая, попадая мне в глаза, заставляет моргать. Веки царапают глазные яблоки, выступают слезы. Столько времени он потратил на то, чтобы написать все эти буквы. Столько букв написал в итоге. Но только не те, которые я ищу, и не в том порядке.

— Джин.

А потом я хватаю обложки его тетрадей, рву их надвое. Корешки трещат, как будто хрящи какого-то животного. Я бросаю остатки тетрадей в стеклянные шкафы. Потом я выключаю свет и осматриваюсь в темноте, надеясь увидеть светящиеся буквы, секретное послание, оставленное отцом. Но вокруг ничего, кроме непроглядной темноты. Я распахиваю дверь: мне нужен воздух. Я стискиваю веки плотнее, чем кулаки, которыми стучу по металлическому косяку. Меня всего трясет от гнева, который, правда, больше похож на горе и отчаяние.

— Джин, — говорит Сисси и подходит ко мне, вступая в пятно яркого лунного света, который льется с неба прямо на меня. Он похож на серебряный навес. Ее волосы словно светятся мягким сиянием.

Она касается моего лица, легко ведет пальцами по его контуру и смотрит мне в глаза. Я чувствую каждую пору ее пальцев, чувствую, как мягкая кожа на их кончиках переходит в острые ногти. Она проводит по моему подбородку, по шее, по кадыку.

Я утыкаюсь лицом в холодный металл косяка:

— Однажды, когда мне было семь лет, отец был вынужден пойти искать мой зуб: он выпал, и я потерял его в школе. Отца не было несколько часов, но мне это время показалось вечностью. Я был совсем ребенком и думал, что его съели. Но, когда я совсем утратил надежду увидеть его, он вернулся, и я заставил его пообещать всегда возвращаться ко мне. И он сказал, что никогда меня не оставит, что даже если мне покажется, что он ушел навсегда, он все равно вернется. Он пообещал, что никогда меня не оставит.

Я мотаю головой, наконец выпуская задержанное дыхание.

— Он это пообещал, только чтобы меня бросить? — спрашиваю я. — И привел меня сюда только для того, чтобы бросить снова? Ни одной записки, ни единого чертова слова. Неужели так трудно было написать: «Дорогой Джин»?

Сисси гладит меня по голове, пальцы скользят сквозь волосы, касаясь кончиками уха.

— Если я и вправду Источник, откуда мне знать, что для него я значил больше, чем просто научный проект?

— Джин, — шепчет она, проводя большим пальцем по моей скуле, и медленно наклоняется ко мне. Наши губы тихо и легко соприкасаются, как два облака в небе. Земля под ногами начинает дрожать. Не сильно, скорее слегка вибрировать.

Мы открываем глаза, и все, что я вижу — и все, что в этом мире имеет хоть какое-то значение, — это ее коричневая с проблесками зеленого радужка. Я проваливаюсь в ее черные расширенные зрачки. Ее рука скользит по моей спине.

И тут я хватаю ее, притягиваю к себе. Наши тела сталкиваются, мы обхватываем друг друга руками, тесно прижимаемся друг другу. Это так правильно и так неправильно, что я не знаю, что можно сделать, кроме как обнять ее еще крепче. На ее виске — легкая, как перышко, — бьется жилка, и пряди ее волос касаются меня, как осторожные пальцы, развязывающие мои стянутые в узел нервы.

Но гул и дрожание земли становятся все более заметными, лабораторная посуда вокруг нас начинает звенеть. Сисси отстраняется, и между нами словно возникает пустыня. Мы размыкаем объятия.

— Что происходит? — спрашивает она.

Мы выходим наружу. Земля под нашими ногами слегка дрожит, но наше внимание куда больше привлекает звук: дребезжание металла и свист.

— Поезд, — говорит Сисси.

В этот момент наше внимание привлекает кое-что еще. В отдалении группа девушек с фермы спешит туда, где должна быть станция. Они, как черные муравьи, послушно молча маршируют через луг, усыпанный тысячами сверкающих капель.

31

Мы с Сисси пробираемся вдоль края леса, где нас не так легко разглядеть. С другой стороны вдающихся в сторону деревни зарослей мы выходим на большое открытое пространство. Посреди него виднеется что-то, по всей видимости, железнодорожная станция. Девушки уже трудятся на платформах. Мы с Сисси прячемся за большой елью на самом краю леса. Лунный свет просачивается сквозь ветки и расплескивается по земле.

Между платформами стоит поезд. От локомотива — все еще горячего после долгого путешествия — поднимается пар; остывая, он шипит, пощелкивает и потрескивает. За локомотивом ряд не менее чем из дюжины вагонов, соединенных, как звенья черненой металлической цепи. Все они состоят из гнутых полос стали и похожи на огромные, жуткого вида птичьи клетки. Эти полосы расположены так близко, что между ними не протиснется даже очень худой ребенок, но вагон все равно открыт всем стихиям: дождю, снегу, ветру. И что особенно важно, солнечному свету. Короче говоря, вагоны построены с защитой от закатников. Даже пол представляет собой решетку. Любой закатник, решивший прокатиться на этом поезде, не сумеет спрятаться от солнца. Спустя несколько минут он превратится в липкую лужу, которая сквозь решетки пола растечется каплями на много миль.

В этих вагонах перевозят самые разные вещи: от металлических и стеклянных банок и бутылок в прозрачных пластиковых ящиках до бутылок вина, виски и пива в контейнерах с амортизаторами и контролем температуры.

— Смотри, — говорю я шепотом.

На ближайшей к нам платформе девушка поднимает шланг, прикрепленный к чему-то вроде генератора. Она расставляет ноги пошире, наклоняется для устойчивости и нажимает на кнопку.

Из шланга вырывается струя воды. Отдачей девушку отбрасывает на несколько шагов, но она быстро возвращается на место. К ней присоединяется дюжина других девушек на обеих платформах, каждая стоит со своим шлангом. Сразу становится ясно: очистить пластиковые контейнеры — задание первостепенной важности. Они не упускают ни дюйма. Даже нижние стороны контейнеров поливают из шланга. Облако брызг окутывает поезд туманным коконом.

Небольшие группы старейшин ходят по платформам с планшетами в руках. Но если они и намерены провести инвентаризацию, то не торопятся. Они идут к последнему вагону, у которого собрались девушки.

— Давай подойдем поближе, — шепчет Сисси.

Мы под защитой деревьев пробираемся поближе, потом бежим через луг. Нас никто не замечает: внимание всех приковано к поезду. Вернее, к последнему вагону. Собравшиеся возле него старейшины кричат девушкам, чтобы те выключили воду. Генератор начинает глохнуть, и струи воды превращаются в капли. Облако брызг постепенно тает, вагон медленно проступает из тумана. Сисси стискивает мою руку.