Трава на бетоне - Евгения Белякова

Забитые проволоками и растяжками открытые раны, пучки проводов и кусочки отмерших тканей на подносах. Это все, что я помню. Дело в том, что я только тогда понял, как бывает больно. Но об этом не стоит говорить — никто из живущих на земле не способен по-настоящему почувствовать боль другого. Скажу лишь одно — страшно узнать потом, что ты пережил это лишь для того, чтобы однажды к тебе пришли и сказали, что ты теперь обязан отдать то, что хранишь в себе, всего двум людям.

Арин знает этих людей — те, кто продает жизнь, не могут добиться от нее взаимности.

Поэтому им нужен был я. На этом бы можно было закончить. Я не смог простить предательства, я не смог справиться с собой и полюбить тех, кто через мою душу обманул целый мир. Возможно, я был неправ, но я не смог.

Эксперимент провалился. Всех, кто принимал в нем участие, убили, лаборатория была разрушена — само существование этого проекта поставило под угрозу налаженную систему по продаже кеторазамина.

Я потом много думал о том, почему я выжил. Зачем я выжил. Для кого?

Я не нашел ответа. Я стал сумасшедшим, погребенным под слоем породы. Жизнь людей из Братства Воды — побочный эффект моего существования, я не любил их, я тогда вообще никого не любил. Моя жизнь стала адом. Бог — это тот, кто дает нам жизнь.

Я был богом, заваленным изуродованными существами, втиснутым в каменную клетку, живущий одной лишь болью. То есть, таким же, как настоящий.

Твое появление стало моим избавлением, убить себя мне не хватало духу — я слишком хорошо знал цену жизни, и мне было чего ждать. Пусть редко, но в моем подвале появлялся человек, который говорил понятные и простые вещи, который должен был все знать, и я был уверен, что он все знает, но он ничего не требовал.

Я только потом понял, что ошибся — он ничего не знал, потому что, хоть и был разумным питомцем, но очень многого тогда не понимал… Я вообще во многом ошибался.

Но это уже неважно — мои слова теперь память проводов, мои мысли лишь импульс.

Уже неживой.

Конечно, кому-то захотелось вернуть эту технологию, а я всего лишь неудачный экземпляр — мне опрометчиво оставили чувства. Экспериментальный экземпляр нужно разобрать, чтобы по его образцу создать других, но уже безошибочно, предварительно отсоединив душу. Я не буду сопротивляться этому, хотя знаю точно, что такая идея обречена на провал.

Теперь, оставшись только импульсом в памяти твоего компьютера, я могу, не боясь, сказать все, что думаю.

Мы умираем не потому, что зависимы от механизма самоликвидации, а потому, что смирились с этим. А главное — мы больше не умеем любить. Кеторазамин. Энергетик для трупов. Жизни он не дает, он дает иллюзию движения, иллюзию чьих-то взглядов и слов. Но движения и слова бессмысленны, если ты не совершаешь их и не говоришь их ради кого-то. Как бессмысленны все мы — пустые оболочки, заряженные механизмы.

Поэтому-то я и не хотел никому отдавать то, что имел — картон не оживишь. Так было до тех пор, пока не появился Арин. Он был лучшей болью в моей жизни. Я решил дать ему за это право самому все решать, единственному, тому, кто никогда ничего не просил… не требовал.

Итог моей жизни короток. Как любой бог, я был жесток, как любой бог, я был никчемен, как любой бог, я был обречен. Судьбу мира решают не боги, а люди, и я уступаю. Пусть все останется в руках того, кто больше никогда не увидит дату своей смерти.

За окном ночь, ночь слепого мира. Сотри все это, Скай, сотри, я хочу свободы.

Лучшая свобода — это та, когда ты сам решаешь, жить тебе или нет, оставить ли что-то после себя или нет. Так вот, я не хочу ничего оставлять после себя, я хочу исчезнуть навсегда, навек, раствориться, умереть.

Я… я сумасшедший, который поверил небу.

Не более.

Жизнь — это не ты один, не ты сам, отчаявшееся животное, жизнь — это те, кто когда-либо смотрели в твои глаза.

Смерть… Это не то, что отнимает у нас право двигаться и мыслить, смерть — это то, что навсегда закрывает твои глаза от других.

Так что… Просто посмотри в его глаза.

Он должен перейти за Последнюю Черту"