Анна Иоанновна - Игорь Курукин

Солдат Кексгольмского полка Прохор Якунин в 1734 году объявил «слово и дело» на собрата-рядового Ивана Лощило — тот, пока доносчик молился «о здравии её императорского величества», «по-соромски» указал: «Она де гребетца (у нас этот термин обычно используют без первых двух букв. — И.К.) …и водитца з боярами за руки». Лощило вначале отпирался, но после трёх подъёмов на дыбе сознался, что источником информации являлся дворовый человек майора Егора Милюкова, который к тому же говорил, что его хозяин терпел нападения «генерала Бирона» — брата императрицына фаворита. Слуга Фёдор Фокин сослался на других «людей», а те выдали хозяина-майора — неудачливого искателя милости императрицы: «Вечор я был пьян и вошёл было я к государыне в спальню, и государыня была тогда раздевшись в одной сорочке, и увидя де государыня сожелела ево, что он пьян, и приказала ево из спальни вывесть». Похоже, надежды майора были не совсем безосновательны — в 1732 году ему, тогда гвардии капитану, за неизвестные заслуги Анна пожаловала имение с 422 душами{260}. И горевал, кажется, только о том, что сильно перебрал, прежде чем ввалился в царскую спальню, — а то бы, глядишь, государыня вывести и не приказала…

«Я бы розст[р]елял государыню императрицу, что де бояр жалует из маэоров в капитаны», — публично переживал юный «камардин» капитана Михаила Чебышева. Его хозяин в конце 1729 года сумел подступиться к фавориту Петра II Ивану Долгорукову и выпросить у него назначение плац-майором в Ригу. Но после смерти императора и опалы Долгоруковых новоиспеченного майора вместо весёлой жизни в Риге ждала отправка в полк. Отказавшись от назначения, он был разжалован обратно в капитаны и отправлен под конвоем на Украину в полевую армию{261}.

В 1735 году сын лифляндского мужика и племянник императрицы Екатерины I, обласканный судьбой кадет Мартин Скавронский размечтался: «Нынешней де государыне, надеюсь, не долго жить, а после де её как буду я императором, то де разошлю тогда по всем городам указы, чтоб всякого чина у людей освидетельствовать и переписать, сколько у кого денег». Царствовать с отъёмом денег у населения беспутному кадету не пришлось, но он был везунчиком — после порки плетьми и отсидки в тюрьме Тайной канцелярии вышел на свободу, а впоследствии дослужился до действительного тайного советника I класса и обер-гофмейстера двора Елизаветы Петровны{262}.

Для менее удачливых цена «непристойных слов» могла быть непомерно высока. В ноябре 1732 года солдат Владимирского полка Макар Погуляев поделился с приятелем Василием Воронковым соображением, что императрица Анна «живёт з генералом фелтмаршалом графом фон Минихиным» и оттого «оной фон Миних во всём волю взял», заставляет солдат работать на строительстве Петергофа. Пьяненький Воронков где-то эти слова повторил, за что и был взят под стражу. На следствии Погуляев признал, что произносил неприличные «слова», но перевёл стрелки на другого солдата, Илью Вершинина, а тот всё отрицал. Дело дошло до «розыска» — и под пыткой Погуляев сознался в оговоре. Поскольку солдат ранее уже уличался в краже, 13 февраля 1733 года он сложил голову на плахе{263}.

Наряду с искателями шальной удачи при дворе в застенки попадали люди с более твёрдыми убеждениями: осенью 1734 году был казнён бывший капитан гвардии, полковник Ульян Шишкин. Угодил он под следствие по вполне уголовному делу об убийстве соседа, солдата Семёновского полка Максима Баженова и захвате его мельницы, но на допросах сначала обвинил в преступлениях судью Сыскного приказа А.К. Зыбина, затем стал хулить отечественные порядки («ни в варварех такова беззакония не творят, как в России»), а под конец объявил «по совести своей», что «ныне императором Елисавет», а Анну Иоанновну «изобрали погреша в сём пред Богом». От своих слов бывший гвардеец не отказался, за что лишился головы{264}.

Дела канцелярии примерно раз в неделю представлялись Ушаковым на высочайшее рассмотрение вместе с «определениями» или «мнениями» канцелярии: «…по оной выписке докладывал он… её императорскому величеству, и её императорское величество соизволила оную выписку слушать». Замечания государыни и её резолюции Ушаков записывал в особые книги именных указов. Изредка — при расследовании наиболее важных дел или решении принципиальных для канцелярии вопросов — императрице подавались письменные доклады в виде изложения вопроса или краткого «экстракта» дела; Анна в таких случаях обычно ставила своеручную резолюцию: «апробуэтца», «быть по сему докладу» или «учинить по сему». Как правило, она утверждала определения Тайной канцелярии. Но были случаи — к примеру, дело по обвинению солдата Седова, — когда государыня изменяла приговор: «Её императорское величество соизволила оную выписку слушать, и по слушании соизволила указать оного Седова вместо смерти послать в Охоцк».

После того как в 1735 году кабинет-министры получили право издавать указы, приравненные к царским, многие дела Тайной канцелярии докладывались не императрице, а Кабинету, из которого уже шла докладная записка государыне; по некоторым не очень важным делам (например, о не присягнувших Анне в 1731 году людях) министры принимали решения. Но почти всегда в таких случаях вызывался Ушаков, вместе и наравне с министрами он подписывал доклады (особенно большое количество таких совместных докладов было составлено в 1738 году), которые после этого обычно утверждались собственноручной резолюцией Анны.

Однако государыня могла сама давать Ушакову поручения — например расследовать хищения во дворце («о дачах дворцовых наших съестных припасов в партикулярные домы») чиновником Придворной конторы Михаилом Бохиным. У Андрея Ивановича сохранялось право личного доклада Анне, а следовательно, и возможность спорить с министерскими решениями; и он ею иногда пользовался — например, в 1736 году добился увеличения штата своего ведомства на шесть канцеляристов (министры согласились лишь на троих).

Канцелярия тайных розыскных дел иногда исполняла роль доверенного исполнительного органа при императрице. 7 августа 1736 года Анна из Петергофа прислала Ушакову с ездовым сержантом мундшенка Алексея Самсонова с распоряжением: «…для его непотребных и невоздержанных поступок прикажите высечь батожьем безщадно и потом представить нашему кабинету, чтоб сослать ево в Азов в тамошней гарнизон прапорщиком». Канцелярии ничего не было известно о преступлении придворного служителя, но определённое самой Анной «батожье» было употреблено немедленно «в присутствии его превосходительства Андрея Ивановича Ушакова»{265}.