Пламя Сердца Земли - Светлана Багдерина

Одним словом, смотреть особенно было не на что.

– Пока мы в Воробьевке, через Пески можно перебросить всю костяную армию, – ворчливо заметил себе под нос Пашка после пятого или шестого прохода.

Но Марфа услышала.

– И чего предлагаешь, вольный стрелок?

– Может, быстрее летать будем? – предложил охотник.

– Давай быстрее, – неожиданно быстро согласилась Покрышкина. – Честно говоря, я и сама то же самое уже думала.

– А ты уверена, что пока мимо еще никто не проскакивал? – забеспокоился Дно, заполучив союзника в своих опасениях.

– Так как тут уверенным будешь? – тихо прошипела Марфа. – Ты тут, а они там в километре с гаком у тебя за спиной…

– Или у тебя за спиной…

– Или у меня… Ну, ладно, Зоркий Глаз! Хватит языком работать – давай глазами! И держись покрепче – а то сдует, и ойкнуть не успеешь!

– Успею, – солидно успокоил ее Дно, и метла рванула вперед, словно за ней гналась целая лавка недружественно настроенных летающих ковров.

Было ли это выражением неизвестного всемирного закона или частным случаем уже давно открытого, но с увеличением скорости количество вражеских ковров в воздухе отнюдь не прибавилось. Словно выпущенное из парового самострела ядро пронесся экипаж Марфы Покрышкиной взад-вперед несколько десятков раз, но вокруг по-прежнему было пусто и холодно.

Вдалеке, в городе, пробили куранты на часовой башне.

– Два часа, – сообщил низко висящим тучам сей темпоральный факт Пашка, снял шубенки и подул горячим дыханием на подмерзшие руки.

– Сбитню выпей, голубь, – посоветовала, не оборачиваясь, Марфа. – Пока горячий. Если горячий еще.

– Сейчас погляжу, – согласился стрелок, засунул рукавицы подмышку и потянулся за флягой, подвешенной на правом боку пилота.

И увидел, как под ними, метрах в пятнадцати, проскользнула большая прямоугольная тень. Потом другая, третья…

Острый локоть заехал Марфе в бок так, что она чуть не подпрыгнула.

– Ты чего, с ума со…

– Сама сказала – не орать, – срывающимся шепотом огрызнулся Пашка. – Вон, видишь: внизу последний утекает!..

Ведьма фыркнула ругательство себе под нос и тут же развернула метлу на новый курс.

– А всего их сколько? – на грани слышимости пробормотала она через плечо.

– Три, – едва не сворачивая себе шею, чтобы поглядеть вперед, шепнул Пашка. – Сколько людей – не рассмотрел. Но ковры гораздо больше были, чем тот, который нам дядька Гвоздев днем показывал. Наверное, это не к добру.

И голос его дрогнул от радости. Потому что, когда охотник с девятилетним стажем говорил «не к добру», он имел в виду отнюдь не их с Покрышкиной.

Чтобы не выдать свое присутствие, коммуникацию экипаж, не сговариваясь, прекратил, и теперь в полном молчании несся в десятке метров над последним ковром, стараясь угадать, какова же цель такой представительной экспедиции. Гадать им долго не пришлось, так как скоро ковры пошли на снижение и зависли над нешироким проулком вровень с крышами массивных домов без окон.

Склады.

Снизу донесся короткий сдавленный хрип, и все три десантных воздушных судна, не мешкая, опустились в грязь. Народу (чтобы не упоминать всуе термин «людей») на коврах оказалось на удивление немного – по двое на каждом.

Если бы не опасение Пашки, что это могут оказаться умруны, жить бы погубителям ночного сторожа оставалось несколько секунд, но, памятуя предупреждение полковника, экипаж от действий воздерживался, с высоты наблюдая, что будет делать враг.

Враг не заставил себя долго ждать, и для начала голыми руками без особых усилий сломал самый огромный амбарный замок, какой только пятихатковцам приходилось видеть.

Выворотив дужку из гнезда, широкоплечий солдат, одетый в одну кожаную рубаху и черный, с черепом и костями, нагрудник, аккуратно положил замок у стены и стал открывать ворота. На помощь ему, посланный одетым потеплее, но так же во все черное, человеком, поспешил второй солдат (умрун, поправил себя Пашка) и стал отворять другую створку.

– Они сейчас воровать чего-нибудь будут, – едва шевеля губами, сообщила охотнику Марфа, и тот согласно кивнул головой.

– Слезай, карауль их – а я за нашими стрелой! – так же еле слышно приказала она и опустила метлу на крышу склада на другой стороне узкой – двум телегам не разъехаться – улочки. – Как услышишь, что мы летим… бежим, то есть – подай знак!

Пашка нетерпеливо кивнул и махнул рукой – улетай, мол, не разглагольствуй. Ведьма, не проронив больше ни звука, исчезла в темноте, как будто ее и не было. Четырнадцатилетний охотник остался один.

Теперь ничто не мешало ему заняться любимым делом.

Для начала не мешало бы оглядеться, решил он и, распластавшись по холодной железной крыше, подполз к самому краю.

Склад, содержимое которого сейчас выгребали и таскали на ковры костеевцы, находился на самом углу квартала. У входа остался легко одетый солдат (значит, умрун, определил охотник), а остальные пятеро скрылись в черной утробе амбара, заодно утащив туда и сторожа. Три ковра[122] лежали друг за другом на земле, первый – как раз напротив зиявшего мраком входа, остальные – дальше от угла и ближе к нему.

Пока Пашка размышлял, поможет ли, если он попадет умрунам в глаз, как белке, из ворот амбара вышла пара солдат. На плечах у них возлежали белые пятидесятикилограммовые мешки из толстой рогожи. Когда умруны сложили их на брезент первого биплана и повернулись, на черных спинах остались призрачные расплывчатые белые пятна.

Мука!.. осенило Пашку. Они воруют у нас муку! И другие продукты, наверное, тоже! А по два ковра соединили, чтобы побольше навалить и увезти! Во, жучилы! Наши бабы в очередях сутками давятся, а они наш харч таскать придумали!.. Ну, нет. Пока Пашка Дно жив, им не то что мешка муки от нас не видать – плесневелой корки!

Идея родилась в голове хитрого охотника в одно мгновение, но пока на часах стоял умрун, а не офицер, шансов у него было мало.[123]

Впрочем, провидение этой ночью было настроено про-лукоморски.

Решив, очевидно, что фронт работ в амбаре определен достаточно точно, а таскать мешки и бочки – не офицерское дело, одетый потеплее костеевец вышел постоять на страже, отправив легко одетого внутрь.

Отправить в страну вечного лета офицера, подпрыгивающего и пристукивающего зубами от легкого морозца, не представляло бы труда, но кто знает, какие приказы получили его умруны? Поэтому рисковать нужно было с осмотрительностью.

Охотник из Пятихатки даже не спрыгнул – стек с крыши, мягко приземлившись в уже покрывающуюся ледяной корочкой уличную грязь, и юркнул за большую бочку, едва ли не в рост самого парнишки, оставленную беспечными купцами почти напротив распахнутой левой створки ворот опустошаемого склада. Судя по аромату, в ней когда-то хранились соленые огурцы.

Сглотнув голодную слюну, Пашка снял и спрятал за бочкой колчан со стрелами и лук, осторожно извлек из кармана и развернул сверток с сухим пайком, приготовленным ему матерью,[124] вытащил из-за голенища сапога охотничий нож и нашарил взглядом на стене амбара на той стороне улицы жестяную вывеску на кривом железном пруте, а на покатой крыше того же амбара – заброшенный туда за окончанием срока годности короткий кусок старого, проржавевшего до дыр водосточного желоба.

Всё готово. Оставалось только ждать.

Через две минуты все пять умрунов, один за другим, вышли на улицу, сбросили на ковер свою пылящую белым добычу и снова исчезли в дебрях склада.

Значит, теперь у него в запасе на всё – про всё была еще минута.

Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивая бешено колотившееся в груди сердце, охотник выпрямился во весь рост, прищурился, прицелился и запустил самой большой картошиной на крышу облюбованного склада так, чтобы она не скатилась на землю, а уперлась в легкую дырявую железяку.

Костеевец забыл мерзнуть и насторожился.

Второй метательный снаряд через секунду угодил в жестяной треугольник со стертыми дождями и временем буквами.

Недаром односельчане его звали Пашка-без-промашки: обе картохи поразили цель идеально. Вывеска покачнулась и мерзко заскрипела.

Офицер подскочил, выставил вперед руку с мечом и, крадучись, как будто его шаги по грязи могли быть слышны на другом конце города или квартала, двинулся к источнику подозрительного шума. Пашке только этого и надо было.

Словно подброшенный пружиной, он вскочил и бросился к самому дальнему из ковров. Несколько ударов ножом – и настала очередь второго ковра, за ним третьего…

Заслышав еще более подозрительный шум – и снова у себя за спиной – офицер начал было оборачиваться, как вдруг старый кусок прогнившего железа сдался под напором рекордного урожая матушки Дно и со скрежетом заскользил вниз по ребристой оцинкованной крыше.

Офицер, разрываясь между двумя фронтами, отважно предпочел легкому шороху, вероятно производимому бродячей кошкой или приблудной дворнягой, вполне конкретный и грозный грохот железа, и с мечом наперевес подпрыгнул, уцепившись за желоб действующий, чтобы выяснить, кто прячется на крыше, и убедить его впредь так не поступать… И тут обломок ржавого желоба, который вполне можно было бы использовать в качестве решета или дуршлага, достиг, наконец, края крыши, к которому толкала его бесцеремонная картофелина, и хотел уже отправиться в последний путь в бурые заросли сухой лебеды у стены родного сарая… Но дорогу ему и его приятельнице картошке преградила голова командира фуражиров.