Вторая Отечественная - Даниил Сергеевич Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поменял я и офицерскую портупею на солдатский ремень с подтяжками, вынужденно спрятав наган в карман шароваров и попутно посетовав на то, что зольдаты Габсбургов шли в атаку налегке, и сухарных сумок при них не оказалось. Вроде бы обстоятельства складываются совсем не в сторону перекуса — но ничего не принявший с самого утра желудок предательски заурчал… Наскоро забив подсумки-патронташи целехонькими пачками-обоймами, еще одну я загнал в трофейный маннлихер; большой удачей оказалось то, что в одной из солдатских фляг обнаружился крепкий шнапс. Я не поклонник алкоголя — особенно крепкого. Но в определенных обстоятельствах он может служить и в качестве наружной анестезии, и в качестве обезболивающего, и истерику, если что, поможет унять.
Н-да, на войне спиртное в большой цене, являясь также универсальной валютой…
Приняв облик раненого австрийского солдата (в галифе русского офицера!), я двинулся по ходам сообщений в сторону ближнего леса, периодически стараясь аккуратно высовываться и посматривать по сторонам, дабы не сойтись лицом к лицу с кем-то из вражеских трофейщиков.
Не помогло…
Австрийский немец словно бы бесшумно вышел из-за поворота траншеи — а быть может, он стоял там уже довольно давно, сделав единственный шаг мне навстречу в последнюю секунду… Очевидно, именно мои шаги он как раз услышал — потому как встретил меня нацеленный в грудь длинный штык, больше похожий на гладиус римского легионера.
А почему именно немец, а не словак там, чех или венгр? А потому что встревоженный враг, держащий указательный палец правой руки на спусковом крючке, громко воскликнул:
— Warte! Wer kommt?!
Лающий язык нацистов, напавших на мою Родину в 1941-м, мне спутать сложно — не составит труда и предположить, что именно произнес молодой еще, русый зольдатик. Не иначе как «стой, кто идет» или что-то подобное. Но понять я все понял — а вот ответить из разряда «успокойся, свои» уже не смог… Вместо этого я очень осторожно поставил трофейную винтовку к стенке окопа — и широко, максимально приветливо и дружелюбно улыбнулся, запоздало задумавшись о том, на каком же тогда языке говорят призывники-чехи или словаки? Все поголовно учат немецкий, или «братья-славяне» в австрийской армии воюют в отдельных национальных частях со своими же офицерами?
Как бы то ни было, отложенное в сторону оружие, вкупе с располагающей улыбкой подействовали: немчик пусть и немного, но склонил ствол винтовки вниз, убрав палец со спускового крючка — заодно направив вниз и взгляд. А в следующий миг я рванулся к фрицу со всей возможной скоростью — успев увидеть, что при виде офицерских галифе в глазах его плеснуло изумлением и страхом…
Шаг вперед — и ударом предплечья правой по плоскости штык-ножа, примкнутого к винтовке, я отклоняю дуло маннлихера в сторону. Второй шаг — и одновременно с тем справа грохнул выстрел винтаря; пуля ушла в противоположную стенку окопа, с сочным чавком впившись в землю… Третий шаг — и вперед вылетает мой кулак, нацеленный в горло австрийца. Однако тот рефлекторно опускает челюсть вниз, прикрыв кадык, а мой удар выходит не особенно акцентированным — и скользнув по подбородку, кулак впечатывается в грудину зольдата, в большей степени толкнув его назад…
Враг теряет равновесие, выпустив из рук бесполезную в клинче винтовку. Но все же, отступив назад, он сумел удержаться на ногах — и тут же попытался размашисто ударить в ответ… Но ему явно не хватает боксерского опыта — да и бокс сейчас бы не зарешал. Нырнув под длинный и долгий, хорошо читаемый удар, я врезаюсь в живот противника левым плечом, одновременно с тем прихватив под коленями, и резко дернув на себя обе его ноги. Один из вариантов «прохода в ноги» с близкой дистанции в качестве контратаки под удар руки — практически беспроигрышный прием, работающий и в ринге, и на улице (против одного противника).
Я оказываюсь сверху — и снова пытаюсь ударом кулака вогнать кадык в гортань немца. Но противник дергается в сторону, рефлекторно скрутившись — и кулак в этот раз цепляет лишь его скулу… Озверев от ненависти к живучему врагу и страха (выстрел наверняка услышали, могли услышать и окрик — а значит, времени до подхода австрийцев у меня в обрез), я буквально зарычал — и коротко, практически без замаха врезал локтем сбоку по шеи зольдата. Австриец вскрикнул от боли, повернул ко мне голову, на мгновение открыв горло — и этого мгновения мне хватило, чтобы резко надавить на него предплечьем правой. Одновременно с тем я подсунул под шею противника и левую руку по самый локоть, закрыв «замок»… Кажется, я поймал врага на удушающий именно в момент вдоха — и судорожно вцепившись в мои руки, австриец начал бешено дергаться с широко раскрытыми от ужаса глазами… На его месте я сам постарался бы ударить по открытому горлу душащего меня противника, или воткнуть пальцы в глаза — но запаниковавший зольдат попытался лишь инстинктивно ослабить душащий захват… напрасно. Боевой прием, вариация которого в смешанных единоборствах известна как «удушающий Эзекиела» (а в дзю-дзюцу — как Содэ Гурума Дзимэ) оставляет попавшему в захват лишь несколько коротких мгновений на действие — после чего его сознание тухнет.
А в боевых условиях, не ограниченных спортивными правилами, с сознанием уходит и жизнь…
Короткая схватка, однако, задержала меня — а камрады задушенного австрийца (то есть товарищи — немецкий, кстати, термин, с хрен знает каких причин ставший популярным в моем настоящем) находились, по всей видимости, совсем недалеко от нас. Услышав встревоженные окрики врагов, я едва успел вырвать револьвер из кармана — после чего начал лихорадочно дергать спусковой крючок, направив наган на показавшихся в траншее немцев… Первая пуля ушла в молоко, а вторая лишь зацепила целящегося в меня австрияка — но сбила тому прицел, и ответный выстрел не задел меня. Оставшиеся три патрона я выпустил уже более прицельно, пусть все также поспешно — свалив двумя пулями одного противника, а последней тяжело ранив в живот его камрада… Выронив бесполезный без патронов наган (все же спасший мне жизнь!), я подцепил за ремень винтарь задушенного мной зольдата — и со всех ног рванул из окопа по направлению к лесу.
Теперь мне придется поставить жизнь на один рывок до густой стены деревьев, высящейся в четырехстах метрах
