Пряный кофе - Софья Ролдугина

Хэрриэт прождала два дня.

На утро третьего рядом с нею остановилась седая благообразная леди, посмотрела – и вскользь приказала служанке забрать бедную девочку.

Так Хэрриэт попала в особняк маркизы Фойстер, леди Норы.

Воспитанников там было около десятка, дети разных возрастов, от совсем ещё крох до почти уже взрослых юношей и девушек. Жених леди Норы погиб незадолго до свадьбы, а никого другого она знать не пожелала. Однако желание иметь семью переродилось в нечто иное, и с возрастом маркиза ударилась в благотворительность: подбирала на улицах города сирот, растила их, сама учила чтению, письму, математике и географии, а затем устраивала прислугой в хорошие дома.

Однако идиллия закончилась, когда леди Нора умерла, и её владения унаследовал племянник по имени Мэй, будущий маркиз Фойстер. Возиться с детьми он не пожелал. К счастью, один из воспитанников, Джим Хеннинг, был к тому времени уже достаточно взрослым. Он устроился на работу, женился на одной из подруг по несчастью, девице по имени Джилл Уорлонд, и собирался, вероятно, приютить в своей комнатушке под крышей и других названных братьев и сестёр, но не успел.

Хэрриэт вновь оказалась на улице – и потерялась теперь уже, как ей казалось, навсегда.

Грамота, счёт и знание географии мало помогали в трущобах. Куда важнее была смекалка, умение сильно бить и быстро бегать. Пропитание девочка добывала воровством или выполняя мелкие поручения, но слишком часто её обманывали – настолько, чтоб вовсе отбить желание верить людям. Но однажды, подружившись с прачкой по имени Эбби, Хэрриэт попала в театр.

И поняла, что у неё появилась мечта – стать актрисой.

– Там ты и встретила настоящую Мадлен Рич? – спросила я тихо, дочитав очередной отрывок.

Хэрриэт кивнула и вновь потянулась к тетради.

…Мадлен была милой и невероятно талантливой. Схожесть с бродяжкой, помощницей прачки, её изрядно позабавила – и заинтересовала. Мисс Рич, пользуясь благоволением хозяина театра, настояла на том, чтоб Хэрриэт отмыли, приодели и приставили к какой-нибудь работе, например, к установке декораций. Ловкая и проворная бродяжка справлялась с любыми поручениями легко и быстро, а большой платы не просила, довольствуясь хотя бы тем, что может прикоснуться к волшебному миру театра. А Мадлен частенько пользовалась тем, что они похожи, как близняшки, и ускользала с утомительных примерок, чтобы покататься по городу.

Так продолжалось до тех пор, пока у юной актрисы не появились странные головные боли. Доктор назначил ей сперва одно лекарство, затем другое… Ничего не помогало. И лишь последнее снадобье, дорогое и, похоже, не слишком законное, подействовало. Но характер Мадлен начал из-за него меняться. Она стала легко впадать в ярость, часто капризничать. Перепало каждому в театре, но чаще всего – безответным и беззащитным. Прачкам, швеям, уборщикам… и Хэрриэт, конечно.

«Я брала её вещи. Часто, – написала Хэрриэт в конце очередной страницы. Затем словно испугалась, отобрала у меня тетрадь и добавила: – Но всегда возвращала! Я больше не воровала, правда!»

– Знаю, – успокоила её я и погладила по плечу. – Ты не такая. Продолжай, пожалуйста.

…Мадлен, конечно, всегда замечала пропажи и сердилась, но почти никогда не переходила черту. Ругалась, порой охаживала по плечам тем, что под руку попадалось, от бутафорской шпаги из раскрашенного орешника до швабры – и почти сразу же остывала, раскаивалась, начинала извиняться.

Но не тот раз, когда Хэрриэт надела её платье и туфли.

Мадлен словно с ума сошла. Она приказала личному слуге, который постоянно ходил за нею по приказу Уиллоу-старшего, «наказать воровку», и хладнокровно наблюдала за избиением. А когда Хэрриэт почти лишилась сознания – вдруг расплакалась и убежала.

Испугавшись неприятностей перед премьерой, одна из актрис подговорила остальных запереть избитую бродяжку в кладовке под сценой. Лишь однажды за два дня к бедняжке спустилась та самая прачка, Эбби, и принесла воды. Но позвать доктора, конечно, никто и не подумал.

И когда Хэрриэт уже впала в странное, подобное смерти оцепенение, ей привиделся жутковатый сон. Будто бы одна из теней превратилась в седого и высокого джентльмена, а другая – в чернокожую девушку, одетую горничной. Эти двое выглядели даже более реальными, чем всё остальное вокруг – сырые стены, сбитые ступени, тюки с хламом… Джентльмен предложил сделку: он обещал спасти Хэрриэт, но в обмен девушка становилась его «слугой» и обязалась помогать также и другим слугам.

«А в качестве залога я заберу твоё имя… и голос», – добавил он с улыбкой.

Чернокожая служанка просунула руку сквозь стену и достала горсть пылающих углей, а затем заставила Хэрриэт запрокинуть голову – и затолкала их ей в горло.

– Что было потом? – тихо спросила я, перевернув страницу.

Мадлен пожала плечами.

«Я очнулась в больнице и все почему-то называли меня «мисс Рич». Говорить я не могла».

– А сейчас? – Сердце у меня замерло.

Она покачала головой:

«Больно».

Я провела кончиками пальцев по шершавому тетрадному листу; карандаш так сильно продавил бумагу, что последнее слово ощущалось, скорее, как гравировка.

«Больно»… Боль – то, что Мадлен чувствовала всё это время, живя под гнетом вымученной клятвы, нося чужое имя. Валх, кем бы он ни был, не просто лишил её голоса, но отнял само право раскаяться и рассказать о том, что её тяготило. Одно дело – расплакаться, шепча на ухо близкому человеку свою постыдную и страшную тайну, и совсем другое – хладнокровно записать её, доверив бумаге.

О, да, Валх был не просто жесток, но и расчётлив.

Он сумел не только заполучить ещё одну «служанку», но и обманул леди Милдред, обратив против неё добродетели – милосердие и ответственность. Моя бабушка не могла бросить на произвол судьбы девочку, которую уже однажды оставила без должной помощи и тем самым обрекла на страдания.

Могла ли она поступить иначе?

Пожалуй, нет.

Смогла бы я?

…Солнце за окном сияло так ярко, словно посреди ноября внезапно наступила весна.

– Послушай… Как мне тебя называть теперь?

Она прикусила губу, напряжённо размышляя, и нахмурилась. Но постепенно складка между бровей разгладилась. Пальцы качнули затупившийся карандаш – а затем крепко сжали.

«Пусть я буду Мадлен Рич – до тех пор, пока я не отомщу этому Валху».

Я улыбнулась и накрыла рукою её тёплую ладонь:

– Пока мы не отомстим, Мэдди… С возвращением домой.

Остаток дня прошёл суматошно. Я поговорила с дядей Клэром, точнее, выслушала поток язвительных жалоб на неподобающую подготовку прислуги. За бесконечной чередой колкостей просматривалась искренняя тревога за меня – и за мальчиков Андервуд-Черри. Хотя Юджи, Лиам, Паола и Лайзо держали рот на замке, а состояние Мэдди объяснили тем, что она якобы очень устала и от переутомления упала в обморок прямо на каминную решётку, Клэр явно что-то подозревал.

В конце разговора он вскользь упомянул о том, что у Фаулера якобы имелся личный информатор в моём доме, но к такому повороту я давно была готова.

– О, мы с детективом Эллисом уже решили это небольшое затруднение, – с деланной легкомысленностью улыбнулась я. И тут же добавила, нанося ответный удар: – Кстати, давно хотела спросить, дорогой дядя. Откуда у вас прозвище «Паучий Цветок»? И как вы познакомились с сэром Винсентом Фаулером? И почему…

– Ужасный характер, – жеманно поморщился Клэр, не позволяя мне заговорить. – Дорогая племянница, с сожалением констатирую, что вы пошли в отца. Как я скучаю по своей прелестной Ноэми!

Я едва сдержала усмешку, совершенно не подобающую леди.

– Но позвольте, дорогой дядя, ваше прозвище…

Но Клэр уже стоял в дверях, капризно поджимая губы.

– Джул! Джул! У меня болит голова. Найди кэб, хочу прокатиться в парк. Джул!..

Затем мне пришлось наведаться в кофейню. И только там я осознала, насколько успешным оказался благотворительный вечер! Сборы на целых пятьдесят хайрейнов перекрыли намеченную сумму, а подарки пришлось увозить в телеге. Отец Александр радостно потирал руки, рассчитывая, что сможет не только отремонтировать здание, но и пристроить небольшой тёплый флигель.

Луи ла Рон настрочил огромную статью о благотворительном вечере – на целых два разворота, снабдив её тремя фотографиями, на одной из которых Лиам, смиренно скрестив руки на груди, взирал на перекошенного виконта Уицлера.

Слог потрясал воображение остроумностью и прочувствованностью.

– Посмотрим, что он ответит на это… посмотрим… – бормотал ла Рон, вспоминая, вероятно, «Ироничного Джентльмена».

Я не стала разочаровывать его и говорить, что соперник, скорее всего, не примет ни этот вызов, ни любой последующий.

Ближе к вечеру в «Старое гнездо» заглянул Эллис, довольный, как лягушка в дождливый день.