У черты - Юрий Гончаров

Рядом с Шатохиным появился Апасов, тоже посмотрел в темно-молочную мглу, повертел в стороны головой. Сказал Шатохину:

– Давай-ка, друг, покурим, пока время есть. А то скоро, может, и свернуть не удастся…

Они присели на приступок, «козью тропку», вытоптанную ногами предшественников, зашуршали газетными бумажками, скручивая цигарки, а в Антоне их разговор отозвался той стихотворной строчкой, что когда-то так поразила его заключенной в ней верой в неминуемую победу, и он как самое нужное, необходимое людям слово напечатал стихи с этой окрыляющей души строкой на месте передовой статьи в первом самостоятельно им сделанном номере маленькой сибирской районной газетки:

Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…

И тут же невольно он подумал, не смог не подумать: если конечно, будет дано такое счастье – их пережить…

41

Небо отделилось от земли, все более наливаясь светом. Тот легкий, неосязаемый туман, что клубился над луговиной, плыл волнами над насыпью с дремлющими в ячейках, окопчиках бойцами, превращался в капли росы, густо сверкающим бисером покрывшей листья и стебли трав – и сплошь все, что только было на земле. Винтовка Антона, лежавшая на бруствере, стала мокрой – как будто он вытащил ее из реки. Повлажнела пилотка, гимнастерка на плечах и спине. Стало дрожко – до стука зубов. Даже захотелось распустить скатку, накрыться шинелью. Но сигнал к атаке может прозвучать в любой момент, и шинель станет помехой, быстро ее не скатать, не надеть на себя. И Антон решил терпеть холод, это недолго, – приглянет солнце, стразу же потеплеет.

Восточная половина неба за спинами бойцов медленно розовела. Солдаты бросали туда нетерпеливые взгляды – именно там должны были загореться сигнальные ракеты.

Момент, когда взвились и вспыхнули одна за другой две лучистые красные звезды, Антон пропустил. Он услышал восклицания солдат, почувствовал, уловил оживленное движение в окопах, обернулся – красные звезды уже ярко горели на фоне золотистой зари с багровой краюшкой поднимающегося из-за горизонта солнца. Ему тоже уготовано участие в атаке: оно будет светить немцам в глаза, слепить их своими лучами, мешать им видеть противника.

Ракеты, распавшись на погасающие искры, потухли, в небе от них остались только сизые тающие дымки. Сейчас по плану атаки заговорят минометные батареи. Но они молчали. Бойцов томило напряжение. Казалось, идут, проходят не минуты, а долгие часы. Но ничего не следовало. У минометчиков, артиллеристов явно что-то не срабатывало, что-то не ладилось, затяжка получалась ненормальной, во вред делу.

Но вот где-то за селом, на другом его краю, тяжко, весомо, с широко раскатившимся и вернувшимся назад эхом, громыхнул крупнокалиберный миномет; в небе завыла, зафырчала невидимая мина, вычерчивая невидимую дугу своего полета. К первому минометному выстрелу присоединились другие. На гребне возвышенности с немецкими позициями, освещенной встающим солнцем, видной совершенно отчетливо – с каждой складочкой, промоинкой на скатах, с каждой бомбовой или снарядной воронкой от прежних бомбежек и обстрелов, стали вспухать разрозненные султанчики разрывов. Ширясь в размерах, но сохраняя кудрявые очертания, они косо сплывали по склону возвышенности вниз, на плоскость луговины.

Громыхание минометов длилось всего минуты три – и замолкло. Считать эту стрельбу мощным ударом по немецким позициям, который должен был подавить сопротивление, ослепить и оглушить немцев, было никак нельзя; она выглядела всего лишь началом, за которым последует, должно последовать настоящее, и солдаты, приготовившиеся к броску из своих укрытий, так и поняли недолгий минометный обстрел – как только лишь прелюдию к обещанным и назначенным действиям.

Но опять потянулась пауза с томительным напряжением нервов, недоумением по поводу происходящего.

– А где же «катюши»? Ведь сказали же: «сыграют» «катюши»… Где автоматчики? – послышалось среди солдат.

Из-за села, низко, пластаясь, по самым крышам, с ревом моторов внезапно вырвалась стайка то ли истребителей, то ли штурмовиков, рассмотреть самолеты никто не успел, и устремилась на высоты с немцами.

– Вот сейчас они им дадут! – восторженно закричали в окопах.

Но самолеты пронеслись над лугом, над немцами, не сбросили ни одной бомбы, не дали ни одной очереди из пулеметов и скрылись за гребнем возвышенности. У них было какое-то свое задание, какие-то свои цели в глубине немецкой обороны.

Происходило недопустимое: срыв, разрушение той собранности физических и моральных сил, того накала, той готовности, в какую были приведены солдаты двумя красными ракетами, вспыхнувшими в небе. Дружной, напористой, яростной атаки уже не могло получиться. Подобное происходит во многих человеческих делах. Если актера задержать за кулисами, когда уже распахнут занавес и наступил момент выходить к зрителям, публике, – он уже не споет и не сыграет, как спел бы и сыграл, если бы не притормозить, не сломать его настроя, его внутренней приготовленности. Если у спортсмена сорван первый старт – рекордов уже не жди, не будет. А уж на войне, в атаке, где на весах не успех у зрителей, не цифры рекордного времени, а жизнь и смерть, блистательная победа или разгром, тяжкое поражение, – подъем и настрой чувств, состояние тела и души важны десятикратно – если не в сто, в тысячу крат…

Было ясно, что больше никакой поддержки пехоте не будет, момент, когда еще можно было на что-то надеяться, что-то могло получиться, безнадежно упущен, теперь атаковать – бессмысленно, гибельно, просто безумно. Но внизу, вдоль вала, бегал чей-то командир, младший лейтенант с автоматом в руках, в сбитой на затылок фуражке, и хриплым, сорванным голосом кричал:

– Выходи из окопов! Вперед! Выходи из окопов!.. Атакуем! Вперед!..

Справа за отделением Антона располагался совсем другой батальон, совсем другая, незнакомая часть. Среди этих солдат зашевелилось, поднялось несколько человек. Один, с винтовкой, вскочил на насыпь, за ним, на фоне огненного, пылающего зарею неба, возникла фигура второго бойца. Первый, сделав к немцам шаг, внезапно застыл, развернулся лицом к своим, исчез с насыпи, упал на ее внешнюю сторону. Второй, стремившийся за ним, упал на том же месте, на котором приподнялся. Выйти из окопов, перескочить через насыпь было невозможно: по верхнему краю густо, как град, хлестали, молотили немецкие пули. Среди них были разрывные; коснувшись земли, даже стеблей сизой полыни, они лопались с тугим стеклянным звоном, взметая клубочки пыли. Невдалеке от Антона такая пуля пробила высунувшемуся из окопчика солдату грудь, – и Антон услышал этот звук: будто чем-то острым, ножом или вилкой, проткнули лист картона. Солдат даже не вскрикнул, не сделал какого-либо движения: с остановленным взглядом расширенных глаз осел на дно своего окопчика, а за ним с бруствера, сползла, провалилась в окоп его винтовка, не сделавшая еще ни одного выстрела.

Первый убитый вблизи, в нескольких шагах… Это всегда впечатляет, отдается в сердце, как укол, страхом за себя. Случайность, какой могло и не быть. Какая может быть и с тобой… Одна из тех, что постоянно происходят на войне. Не потянись солдат в злосчастный для себя миг глянуть вперед, в сторону немцев, сбоку бруствера перед своим окопчиком, или глянул бы чуть позже, на одну лишь секунду – и не встретился бы с пулей, да еще разрывной… Может быть, никогда больше не просвистела бы она близко, возле него, только этой было назначено так – и он к ней сам поспешил… Ах, да что гадать, разве что-нибудь угадаешь на войне – где, какой подстерегает тебя миг…

Не время было думать о постороннем, но на ум Антону пришли рассуждения из книги, что он читал в пору увлечения военной историей. Автор утверждал, что военные операции чрезвычайно редко совершаются гладко, точно по планам. Там, где действуют большие массы людей, где многое зависит от соблюдения времени, от расстояний, которые нужно преодолеть в определенные сроки, где проявляется воля, распорядительность, умение десятков, сотен руководителей различных степеней, от самых высших до самых низших, там всегда неизбежны и происходят всевозможные упущения, просчеты, промахи и ошибки, непредумышленные нарушения инструкций, указаний, опоздания, несогласованность в действиях, в движении и готовности войск, неверное понимание и, следовательно, неверное выполнение и даже полное невыполнение отданных распоряжений. И еще многое, многое в подобном роде. Наполеон, приводил пример военный историк, проиграл свое главное сражение при Ватерлоо и лишился всего, чего он достиг, императорского титула и господства над Францией только потому, что на поле битвы, что-то недопоняв в составленной Наполеоном диспозиции, неправильно рассчитав расстояние и время в пути, опоздал со своим корпусом маршал Груши́. Груши был самым надежным и самым исполнительным военачальником Наполеона – и тем не менее допустил роковую ошибку.