Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поимеем в виду, — оборвал его Агафонов, — а с Инной Ильиничной только, значит, любовная связь. Еще с мировой войны, значит, с преферансов. А как она в Срубном очутилась, тоже не знаешь? И кто такой человек в черной куртке?
Тут Агафонов швырнул пиджак на диван. Щелкнувшая пуговица заставила подскочить Сеземова. Он оглянулся — глотнул судорожно, забормотал:
— Ну, ей богу… Кто это такой человек? Ну, мало ли там у нее знакомых. Мало ли там… Мало ли…
Уже как помешавшийся начал повторять он. Замотал головой. И шептал:
— Замучался я. Кошмары по ночам… И эти люди, которых уводят по ночам из камеры…
— Кто такой человек в черной куртке?
Агафонов остановился возле уткнувшегося в ладони лицом Сеземова, смотрел долго на вздрагивающие оттопыренные уши. Вернулся к камину.
— Артист ты еще вдобавок, — сказал насмешливо. — Артист Сеземов. Хоть пиши на афишу и к театру… Только Инне Ильиничне ты прислал того человека. Я верю, что она ничего больше не знает. Спекулянтка, барыня, которой хорошо поесть да поспать. За это она хоть с кем ляжет в кровать. Хоть с чертом. Лишь бы он попоил да покормил.
Тут он почему-то приветливо улыбнулся Косте. И мужчина, слушавший молчалива все это время, обнажил белые зубы и впервые двинулся. Положил на стол руки, негромко спросил:
— Артемьева вы тоже не знаете, Сеземов?
Сеземов поднял голову, пожал плечами.
— Я вас не понимаю… — пробормотал он. — Вы меня в довершение ко всему еще и на одну доску с этим налетчиком.
— Там мешок муки нашли, в церкви, — продолжал спокойно мужчина. — И браунинги. Из такого вот браунинга стрелял Артемьев в сотрудников милиции Шахова и Глебова. Не в этой ли церкви ему дали, взамен на муку, или еще на что…
— Я там только ночевал, — устало ответил Сеземов. — Мышей много да крыс в подвале — спать не давали. Их мне тоже за преступление припишем.
— А припишем мы тебе, Сеземов, — сказал повеселевшим голосом Агафонов, — еще бывшего следователя господина Казюнина… Да-да, — добавил он, насмешливо глядя на обернувшегося тотчас же Сеземова. — Уж его-то ты знаешь… и в преферанс играл вместе и в биллиард в «Царьграде», да и Инна Ильинична обоим близка. Позавчера арестовали Казюнина в Сухаревском проломе, знаете, наверное, такой домик неприметный возле бани. Банщик еще там жил, а теперь склад оружия… Даже бомбометы и траншейные пулеметы Сент-Этьена были прихоронены. Там и Казюнин жил-поживал… Так что с другого конца, но придем мы к черной куртке, Сеземов.
— Хорошо, — вдруг проговорил вяло Сеземов и опять потер ладони рук. — Только завтра утром — до утра дайте побыть одному да подумать…
— Надеешься, белогвардеец, — жестко сказал Агафонов, — дескать к утру Мамонтов прискачет в город и освободит. Далеко еще Мамонтов. Отсюда за ночь не доскачешь, разве что на сказочных конях. А сказки, господин Сеземов, только в книжках, да тем более, что вчера целый эшелон коммунистов поехал встречать Мамонтова пулями. Так что можешь побыть один. Посмотрит охрана за тобой внимательно, чтобы не учудил ерунды какой на постном масле. Уведи его, Васильев.
Мужчина поднялся и Сеземов встал, оглянулся на Костю. Хотел сказать что-то, да лишь махнул рукой, качнулся к двери по-пьяному.
— Понимаешь какая тут история, — сказал председатель чека, когда они остались вдвоем в комнате. — Кто этот человек в черной куртке — надо разгадывать. Ну, ладно — и на том спасибо розыску. Она это указала на попа в Рождественской церкви. Вот и накрыли мы там Сеземова. А черную куртку не знает.
Он протянул тяжелую ладонь, другой рукой похлопал Костю по плечу.
— Молодцом. Артемьева теперь ищите. Он связан с подпольем офицерским и наверняка. Видно, офицеры пообещали ему взамен за помощь свободу, может даже посты какие-нибудь посулили в случае если к власти придет сюда Деникин. Артемьев и соблазнился. Ведь по нашему приговору он объявлен вне закона со своими дружками и кроме пули ничего не заслужит… Так что все спасение у него теперь в этой белогвардейской заразе.
Он сам проводил Костю до красноармейца, охранявшего вход в Чрезвычайком и долго возвышался рядом с ним в проеме подъезда.
30
Однажды Яров приказал Косте идти с ним на Мытный двор. Зачем — не пояснил. Решил задержать для дознания вот эту пожилую торговку, крестьянку с бидончиком постного масла, или румянощекого старичка с горкой огурцов, разложенных прямо на земле на тряпке? Или хотел установить наблюдение за парнем в холщовом картузе с фиолетовым синяком под глазом, небритым и мрачным? Парень мешал деревянной ложкой сметану в глиняном горшке и зорко посматривал на крутившихся возле стола, что комары над бочагом, трех беспризорников.
— Кому творогу, кому творогу! — весело покрикивали торговки.
— А вот яйца, а вот яйца, — доносилось с другой стороны.
— Ягоды, ягоды. Покупайте малину, граждане, — звали женщины с лукошками у ног.
Над базаром стоял гул, прерываемый время от времени стуком колес, ржаньем лошадей, пронзительными криками, топотом убегающих с добычей беспризорников. Стоял в воздухе терпкий аромат сена, кож, колесной мази, кислого молока, мокрой овчины. Людей было много, но большинство слонялось так, от нечего делать. Глазели жадно на продукты, ругали продавцов за дороговизну. Торговцы огрызались, поругивали городских, которые «рады только есть да пить».
Яров остановился возле крепкого краснолицего мужика с буханкой хлеба в руке. Возле него тоскливо переминался с ноги на ногу высокий парень в гимназической фуражке, очках, с испитым болезненным лицом. Монотонно выпрашивал:
— Дай корочку, дядя… два дня не ел. Дай корочку…
— Много вас тут ходит на корочку, — отрезал равнодушно мужик и глядел сквозь парня на толпу, выискивая нужного покупателя. — Вот гони сахар, тогда хоть всю буханку отдам…
В толпе недовольно гудели. Того и гляди, вырвут у мужика хлеб, а самого отколотят. Видя на себе злые взгляды, мужик ежился. Сам, наверное, не рад был, что вышел на торговлю. Парень побрел прочь, спотыкаясь, сгорбившись. Какая-то женщина догнала его, сунула ему в руку кусок хлеба. Он, не поблагодарив ее, торопливо и жадно впился зубами в корку, даже головой затряс от наслаждения.
Яров вздохнул шумно, отошел. Остановился возле торговки яблоками. Приценился, купил десяток — мелких, румяных,
