Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

Таковы первые более или менее достоверные известия о русско-скандинавских межгосударственных отношениях. Тогда же, в период Владимирова княжения, норвежский поэт Хальфред Трудный Скальд (умер в 1007 г.) впервые упоминает скандинавское название Руси — Гарды{158}.

Судебная реформа

В статье под 996 г. Повесть временных лет рисует Владимира мудрым правителем, пребывающим в неустанных заботах «о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем». Но если княжеским «ратям» летопись отвела на своих страницах достаточно места, то деятельности Владимира внутри страны, не относящейся напрямую к церковным делам, она уделила всего несколько строк, за которыми, однако, стоят значительные социально-политические явления.

Христианский период княжения Владимира, как любая переломная эпоха, был временем большого социального нестроения. Христианизация Руси, сопровождавшаяся ломкой традиционных общественных, бытовых и моральных устоев, кровавыми столкновениями с язычниками и изгнанием упорствующих староверов в «пустыни и леса», породила довольно многочисленный слой обездоленных и озлобленных людей, враждебно настроенных по отношению к обществу и власти; бесконечные войны и опустошительные набеги печенегов из года в год пополняли их число. По своему социальному статусу эти несчастные были свободными людьми, принадлежавшими к коренному населению. Кроме них страна оказалась наводнена еще и рабами — славянами и иноземцами, — лишившимися своих хозяев по причине вышеназванных бедствий или самовольно пустившимися в бега. Парадоксальным образом только они и могли рассчитывать на поддержку правительства. Со слов Титмара Мерзебургского известно, что Владимир, остро нуждавшийся в людских ресурсах для борьбы с печенегами, охотно принимал беглых невольников на военную службу[154], так что к концу его княжения в Киеве не было проходу от «спасавшихся бегством рабов, стекавшихся сюда со всех сторон». Но в отношении изгоев-идолопоклонников из свободного сословия власть не делала ничего, чтобы облегчить их участь.

Вынужденные сами искать себе пропитание, многие из них вышли на большую дорогу. Невиданный прежде размах лихого промысла, поразивший современников Владимира, нашел лаконичный отголосок в Повести временных лет: «И умножишася разбоеве». Впоследствии московские книжники развили эту многообещающую тему, и Никоновская летопись под 1008 г. персонифицировала древнее предание об «умножении разбоев в земле Русстей» в судьбе разбойника Могуты — летописного предшественника атамана Кудеяра: «Того же лета изымаша хи-тростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута; и егда ста пред Володимером, вскрича зело, и многы слезы испущая из очию, сице глаголи: «поручника ти по себе даю, о Владимере, Господа Бога и пречистую его Матерь Богородицу, яко отныне никакоже не створю зла пред Богом и пред человеки, но да буду в покаянии вся дни живота моего». Слышав же сиа Владимер, умилися душею и сердцем, и посла его ко отцу своему, митрополиту Ивану [Иоанну I], да пребывает никогдаже исходя из дому его. Могут же заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господи». Далее следует сентенция, ради которой Могута и украсил своим покаянием страницы летописи: «Бе же Владимер милостив и нищелюбив, и сиа присно глаголаше словеса: блажени милостиви, яко таи помиловании будут; и милость хвалится на суде, и суд без милости не сотворившему милости…» То есть история с Могутой понадобилась для того, чтобы иллюстрировать христианское преображение Владимира.

Подлинную биографическую иллюстрацию к летописному известию о разбоях историки обнаружили, как ни странно, не в древнерусских источниках, а в совершенно неожиданном месте — хранилище старых рукописей при Каирской синагоге. Один тамошний документ, датируемый X в., рассказывает историю некоего Map Яакова бен Ханукки, члена иудейской общины Киева. Этот незадачливый купец как-то отправился по делам в египетский город Фустат, но по дороге был до нитки ограблен разбойниками. Мало того, когда он вернулся в Киев, то был арестован за неуплату долга. Братья по вере выкупили его; однако, дабы он мог возместить затраченные средства, они отправили его с протянутой рукой и рекомендательным письмом «по святым общинам». Путешествуя из страны в страну в поисках милостыни, киевский гость Яаков в конце концов, вероятно, добрался до Египта{159}.

На безудержный рост преступности власть попыталась ответить ужесточением репрессивных мер. Краткое сообщение о разбоях является зачином древнерусского предания о судебной реформе Владимира, которое составитель Повести временных лет включил в статью под 996 г. Мы уже говорили о нем в связи с влиянием христианства на личность Владимира, теперь рассмотрим его историко-юридическое содержание.

Легендарное по форме и наивное по стилю, предание это в основе своей вполне достоверно{160}. В совете «казнити разбойников, но со испытом», поданном епископами колеблющемуся Владимиру, исследователь сумел расслышать глухой отзвук весьма кардинальной реформы в области судебных наказаний. Речь идет о замене характерных для древнерусской судебной практики вирных платежей (судебных штрафов) системой физических наказаний («казни») за тяжкие уголовные преступления: «Володимер же отверг виры, нача казнити разбойников». Юридической основой для этих преобразований, по-видимому, стала Эклога (византийский свод законов), а именно ее XVII титул, посвященный различным видам разбоя и смертоубийства, за которые полагалась как собственно смертная казнь, так и другие «казни»: членовредительство (отсечение руки, языка, носа), наказание плетьми, изгнание и т. п.[155]

Предложение епископов отказаться от традиционного законодательства в пользу византийских судебных норм было по-своему естественным и ожидаемым. За принятием греческой веры неизбежно должна была последовать экспансия византийской цивилизации с ее целостным восприятием системы церковного и светского права. Однако несмотря на то, что греческие кодификаторы на Руси ориентировались на упрощенный свод Эклоги, созданный в конце IX в. специально для «варварских» народов, попавших в орбиту византийского миссионерства (моравов, болгар, сербов и т. д.), и выбрали для практической реализации на русской почве достаточно узкую область права, а именно уголовное право (XVII титул Эклоги), как наиболее понятное и доступное «варварам», они так и не смогли учесть всю глубину цивилизационных и ментальных различий древнерусского и византийского обществ. Волевое насаждение принципов византийского законодательства вызвало немедленную реакцию отторжения. Провал судебной реформы наш источник описывает так: «И реша епископы и старцы: «Рать многа, оже вира — то на оружьи и на коних буде». И рече Володимер: «Тако буди». Другими словами, быстрый и непродуманный переход к более «прогрессивным» юридическим принципам сразу же привел к сбою в работе древнерусского государственного механизма. Вирные платежи составляли видную долю государственных сборов, служа, по прямому свидетельству летописи, материальной основой боеспособности княжей дружины: «…если случится правая вира, [князья] ту брали и тотчас отдавали дружине на оружие. Дружина этим кормилась, воевала чужие страны». Отмена системы судебных вир, по всей видимости, больно ударила по княжеской казне, создав угрозу окончательного ее истощения[156], что в условиях «рати многой» самым отрицательным образом сказалось на обороноспособности страны. К тому же духовенство в процессе реформы должно было почувствовать ухудшение собственного материального положения — ведь вместе с упразднением денежных взысканий за тяжкие уголовные преступления существенно сократились и размеры церковной десятины, которой по уставу Владимира облагались «виры и продажи».

Но, может быть, главная причина краха судебной реформы заключалась в том, что против нее в лице старцев градских подали свой голос киевляне. Русские люди не захотели менять вместе с верой и кафтан. И Владимир проявил незаурядную государственную мудрость, отказавшись ломать через колено традиционные правовые представления своих подданных ради того, чтобы добиться формального соответствия юридических систем Руси и Византии. Виры и продажи вернулись в судебную практику. Безымянный автор древнерусского предания с явным одобрением констатировал: «И живеше Володимер по устроенью отьню и дедню».

Глава 10.

ДИНАСТИЧЕСКИЙ КРИЗИС

Сколько сыновей было у Владимира?

Принятие Русью христианства и византийский брак Владимира не замедлили отразиться на самой княжеской власти как политическом институте, внеся заметные новшества в политическую культуру правящих верхов, династический порядок и в конечном счете — в процесс формирования всей древнерусской государственности. Новые тенденции и здесь вступили в острый конфликт с патриархальными традициями. Но прежде, чем говорить об этом подробнее, нам необходимо затронуть чрезвычайно запутанный вопрос о сыновьях Владимира.