Тринадцатый ученик Дьявола (СИ) - "Violetblackish"

— Пора!

Грохан вышел из-под сени деревьев, но его опередил Фурло. Он подскочил к Ноэлю и прижался к его груди ухом, чтобы убедиться, что тот все еще дышит. Его мягко отстранил Ладвиг, снова подхватывая Ноэля на руки и направляясь по мосту первым. За ним следовали все остальные.

— Выглядит так, словно за логовом черного мага ухаживали, — пробормотал Йохан, пересекая замыкающим внутренний двор и входя в просторный холл. Позади них с гулом захлопнулись ворота, отсекая обратный путь. Ничего не оставалось, как только направиться в огромную цитадель, где не было ни души, но где пылали камины, стояли начищенные до блеска фигуры стражников в рыцарских доспехах и даже витал аромат жареного мяса от накрытого где-то стола. Ноэля отнесли в самую большую спальню, и теперь терпеливо ждали, когда он очнется. Однако ни еда, ни ярко пылающие камины, ни роскошные залы не помогли унять тревогу, ибо никто не понимал, кто такой Ноэль теперь. Тот факт, что Дерхорт принял его как хозяина, только завинчивал тугую спираль напряжения и заставлял снова и снова задуматься, что где-то в Ноэле таится огромная черная магическая сущность великого Тайфеля. Теперь трое: Ладвиг, Йохан и Грохан сидели у камина, молча решая, как поступить.

— Что теперь?

Йохан первый осмелился подать голос. Ладвиг ничего не сказал, только вернул свою руку на его запястье и легонько сжал. Грохан не ответил. Он положил ладонь на грудь, где под мантией слабо светился небольшой сферический кулон, похожий на те, что хранились в мастерской у Ладвига.

«Ловушка дьявола, — вспомнил Йохан. — В ней душа Тайфеля, вернув которую, тот сможет возродиться». Теперь сосуд, хранящий величайшее зло, и ключ, его открывающий, находились под одной крышей.

— Нам всем нужно как следует выспаться, — предложил Грохан так спокойно и ровно, словно все они гостили у дружелюбного и радушного хозяина. — Наверху полно спальных комнат, и все они прекрасно протоплены. Сигвард уже спит. Он слаб. Сильно сдал в последнее время.

Грохан нахмурился, а Йохан подумал, что ни за что не уснет сегодня. Ладвиг, видимо, был того же мнения, однако Грохан уже следующей фразой развеял их сомнения.

— Я останусь здесь. Мне нужно все как следует обдумать. Заодно побуду на страже…

Ладвиг встал со своего места и с наслаждением потянулся, больше не споря. Йохан кивнул Грохану на прощание и поднялся вслед за кузнецом на второй этаж. Их шаги тонули в толстом мягком ковре, и мысли Йохана метались.

— Я займу одну из этих спален, — кивнул он, стараясь казаться безразличным, и повернулся к сопровождавшему его мужчине. — Спокойной но…

Договорить ему не дали. Ладвиг без предупреждения сгреб его в охапку и заглушил конец фразы жестким жгучим поцелуем. Йохан задохнулся и застыл оглушенный, впитывая в себя Ладвига и принимая его по-новому. Так, как ему всегда хотелось. Так, как это должно было быть.

— Я больше не отпущу тебя, — хрипло шепнул Ладвиг. — Я больше никуда тебя от себя не отпущу, Йохан.

Вся тревога, страх за него и что-то еще сумасшедшее, безумное, сдерживаемое последним усилием воли, билось в его глазах. Он решительно взял парня за руку и повел к ближайшей из спален. Подтолкнул к кровати и рухнул на нее, не отпуская руки Йохана. Подмял под себя, просунул под его талию ладонь, другой зарываясь в его длинных волосах и выгибая его. Горячее дыхание опалило Йохану шею, и колючая щетина оцарапала подбородок. Йохан молча вскинул руки, расплетая волосы Ладвига и рассыпая их по плечам, пока тот рвал на нем сорочку, а буквально секундой позже ремень. Все в кузнеце было жестким на ощупь, грубым и твердым. Железные мускулы на руках, каменная горячая грудь и твердый живой бугор, которым он прижимался к бедру. Йохан застонал отчаянно, впиваясь поцелуями куда придется. Мешая бешеное желание и отчаянную нежность воедино. Его перевернули. Распяли на кровати, рывком освобождая от одежды, и накрыли собой.

— Не торопись! — прорычал ему в шею Ладвиг, прихватывая за загривок зубами, чтобы остудить и успокоить. — Тебя надо подготовить.

Но Йохана уже невозможно было унять.

— Сейчас! — глухо скомандовал он, находя руку Ладвига и целуя шершавую ладонь. — Хочу так! Немедленно!

И резко притерся задом о раскаленный каменный член. Ладвиг глухо простонал, но извивающийся под ним парень смел остатки терпения. Его осталось ровно на то, чтобы кое-как увлажнить слюной пылающую головку и не ворваться в тугое нутро, а медленно протолкнуться, глуша стон наслаждения в спутавшихся волосах Йохана.

Парень почувствовал, как опалило огненной болью изнутри, и невольно вцепился зубами в ладонь Ладвига, вдыхая горький дымный дух его кожи. Сжал руки в кулаки и с хриплым стоном сам подался назад, насаживаясь на возбужденную плоть до упора.

— Не смей больше бросать меня! — вырвалось у него то детское, мальчишечье, слабое. То, что кружилось на языке.

— Никогда! — выдохнул Ладвиг в ухо и принялся вбиваться в него, глуша его отчаянные жадные стоны в широкой, как лопата, ладони.

Йохан почувствовал, как жгучая обида и страх взрываются в его груди и вместо них ширится и растет наслаждение. Острое, горячее и огромное, как небо. Оно затопило его, ослепило и расплавило в медвежьих сильных лапах Ладвига. Сплело с ним в единый узел и швырнуло их на постель мокрых, задыхающихся и повязанных навсегда.

— Никогда, — повторил Ладвиг, обнимая его и заворачивая в себя, как в большой теплый кокон. — Никогда.

========== Глава Двадцать третья, в которой мнения разделились, а Фурло куда-то запропастился ==========

Тишина лишь на мгновенье,

Дрозд продолжит песнь свою…

Это словно наважденье…

Дрозд поет…

Сон покинул Ноэля внезапно. Словно его вытолкнули из безопасного убежища обратно в реальный мир, забыв поинтересоваться, хочет ли он возвращаться или ему проще оставаться в блаженной спокойной дреме. Явь, в которой он больше не знал, кто он и зачем существует, ледяной лапой стиснула сердце. Ноэль распахнул глаза и уставился прямо перед собой. В комнате, где он находился, было темно, тем не менее лунный свет, роняя на пол четко расчерченные оконными рамами фигуры, оказался достаточно ярок, чтобы суметь различить прямо над своей головой искусно вышитый золотыми нитями герб. Ноэль присмотрелся: над ним на темно-синем бархате полога раскинула крылья птица, надежно охраняемая чудовищем, свившим свое длинное тело в кольцо. Ноэль сделал глубокий вдох, и с секундной задержкой тихая дрожь прокатилась по полу, заставляя Ноэля вздрогнуть.

— Кто здесь?

Он рывком поднялся на постели и замер. Было тихо, словно сотни невидимых наблюдателей замерли, выжидая вместе с ним. Ноэль, так и не дождавшись ни звука, выдохнул, и легкий выдох облегчения тут же эхом повторился где-то под потолком. И вслед за этим на Ноэля обрушилась целая лавина звуков. Вокруг него запорхали легкокрылыми бабочками отзвуки прежней жизни большого дома. Что-то или кто-то пытался достучаться до него через толстые вековые льды его забвения. Другие воспоминания, чужие мысли, прошлая жизнь обступали его, тревожа и дыша в затылок. Щекотали лоб и губы, трогали невесомо сердце, пытаясь пробудить ото сна. Все это многоголосие было едва различимо, но Ноэль упрямо вслушивался в то, что хотели сказать ему стены, и постепенно тихие шорохи, тончайшее кружево чужого шепота и нежный перебор струн стали складываться в едва слышную мелодию. Чей-то голос, отдаленно знакомый, но чужой и отстраненный, тихо напевал под журчание струн:

…Пой ты нам о чувствах страстных,

Где господствует любовь!

Пусть не будет дней напрасных,

В сердце слышен каждый зов…

Слова были легкие, мотив незатейливый, но в голосе поющего звучало столько горечи, что у Ноэля перехватило дыхание. Музыка лилась из ниоткуда, проникая прямо в сердце, а слова складывались сами собой.

Тишина лишь на мгновенье,

Дрозд продолжит песнь свою…

Это словно наважденье…

— Дрозд поёт: люблю, люблю… (*) — неожиданно для себя шепотом откликнулся Ноэль. Его голос был хриплым, а слова оцарапали горло. Они вылетели сами по себе, хотя Ноэль не знал этой песни и определенно никогда раньше ее не слышал. Стоило ему произнести последнюю строчку, как по мановению волшебной палочки звуки стихли. Словно кто-то оборвал песню, прижав струны ладонью. Все снова замерло, и теперь комната не отличалась от любой другой роскошной комнаты. Но находящиеся в ней тяжеловесная мебель, ковры и прочие предметы роскоши Ноэля мало интересовали, в отличие от странного незнакомо-знакомого голоса. Ноэль соскользнул с кровати, постоял еще несколько минут и понял, что больше ничего не услышит. Пора было отправляться на поиски тех, кого видел на Верлоренском перекрестке перед тем, как его мозг, перегруженный непосильной ношей, отключился. Ноэль яростно почесал за ухом и решил, что в первую очередь нужно найти Фурло. Присутствие наглой ехидной зверюги успокаивало.