Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Он пришел ко мне в обычном платье. Теперь Уилл редко нацеплял колпак с колокольчиками, шутовской наряд оскорблял его чувствительную натуру и требовался только в тех случаях, когда ему приходилось выступать на публике. Нелепо было бы звенеть бубенчиками, являясь в одиннадцать утра в королевский кабинет.

— Уилл, — буркнул я. — Я совершенно растерян и безнадежно одинок.

Его проницательные темные глаза изучали меня.

— Ерунда, Хэл. — Кроме него, никто так меня не называл. — Тебя просто скука заела. И если ты хорошо подумаешь, то поймешь, что я прав.

— А что же, по-твоему, скука? Поделись-ка со мной.

Первые же слова Уилла магическим образом развеяли тоску.

— Она ужасна. Скучающий человек глядит на все с отвращением. Он не может заставить себя действовать, а лишь это способно исцелить его и развеять хандру. Стрельба из лука? Нет, слишком холодно, кроме того, мишени надо ставить снова — стоит ли хвататься за соломинку? Музыка? Слушать ее утомительно, а сочинять обременительно. И так далее. Скука является самым неуправляемым из множества недугов. Она неизбежно превращает вас в грандиозное ничтожество, в величайшего бездельника… Ее кузина — лень, а сестрица — меланхолия.

— В твоих устах это звучит романтично и обреченно.

— Может быть, — пожал он плечами. — Самое странное, что болезнь эта легко излечима. Достаточно взяться за работу, и все как рукой снимет. Физическая деятельность удивительным образом рассеивает скуку. Однако если уж она напала на человека, то он обычно ослаблен до такой степени, что не в силах разорвать ее оковы. Он не способен и шагу ступить, ведь для этого нужно пошевелиться и поставить одну ногу перед другой.

— Верно, я ослаб. Но не от скуки. Уилл, я… влюблен!

Он спокойно воспринял это поразительное признание.

— М-да, любовь, конечно, самое надежное средство для лечения скуки. Она никогда не подводит, принося быстрое облегчение. Однако в конечном счете и тут имеется недостаток, ибо ничто не вечно. В общем-то… кто предупрежден, тот вооружен. И кто же она?

Он не добавил «на сей раз». В его голосе не было сарказма, скорее одобрение и откровенная заинтересованность.

— Девица из придворных.

— Ну, я и не думал, что ты встретил ее в лесу. Где же еще ты можешь познакомиться с людьми, как не при дворе? Твой выбор, надо признать, существенно ограничен. Но полагаю, ты и сам все понимаешь.

— Она молода, невинна и свежа. Как роза без шипов!

— Понятно, безымянная красотка. С полным набором телесных прелестей, способных породить любовь в таком пресыщенном и опытном волоките, каким ты себя числишь. Извечная «юная дева». О Хэл, какая скука!

— Как ты можешь так говорить?

— Скучно все, что предсказуемо. Сколько раз на праздновании Двенадцатой ночи нам показывали маскарадное представление об Амуре и Психее, и уже с первых же мгновений ты знал, что ей придется пройти все подстроенные Венерой испытания: разборку громадной кучи перемешанного с пшеницей риса, доставку из подземного царства Персефоны волшебных притираний и так далее. А твой внутренний голос стонал, повторяя: «Боже мой, опять придется смотреть все это!» Ничего удивительного, финал известен и неизбежен. С тобой и твоей «розой без шипов» все ясно. Банальщина. Ты идеализируешь ее, во всем доверяешься, а она предаст тебя либо с молодым любовником, либо с самим божественным Хроносом. И ты опять будешь страдать.

«Даже Уилл не способен меня понять!» — ошеломленно подумал я.

— Попробуй почудить, Хэл. Влюбись для разнообразия в старую вдовушку. Вот это будет веселенькая история!

— При чем тут история! Я же живой человек! И я создан не для того, чтобы оправдывать надежды любителей пикантных историй и сочинителей мифов. Разве я не имею права на счастье?

— Ты впадаешь в детство! Право на счастье… Да ты не имеешь права даже на жизнь. Твое существование — подарок. Дар, которого боги лишили принца Артура, а потом и королеву Джейн. Нет никаких прав, только дары. Хотя можно получить их побольше, действуя известными, проверенными временем способами. К сожалению, к ним не относится союз пожилого, впадающего в детство мужа с юной и по-детски игривой новобрачной.

— Но я не волен в своих чувствах. Пойми же ты, они овладели мной! — вскричал я.

Едва произнеся это признание, я почувствовал силу своей страсти — ее нельзя победить, ей следует отдаться и удовлетворить ее.

— Ах, вечно тобой что-то овладевает, — наконец сказал он. — Ты не можешь жить просто, Хэл, тебя постоянно посещают призраки желаний! Им еще не тесно в твоей земной оболочке?

— Не тесно! Для жизни человеку необходимо множество желаний!

— Для жизни человеку необходимо дружить со своими желаниями, а не с воинством чуждых фантазий.

— Слова, слова! Слов у меня больше нет, есть только леди Екатерина…

Вот я и проболтался.

Он рассмеялся.

— А я-то думал, что это имя ты теперь не выносишь.

— Скорее уж имя Анна! Что поделаешь, если каждую третью женщину в христианском мире называют Екатериной, Анной или Елизаветой? Неужели мне придется искать среди неверных Мелисанду или Заиду?

— Вероятно, да, если ты будешь влюбляться с такой частотой. Тебе еще нет и пятидесяти, и грядущие лет двадцать — по меньшей мере! — тобой будут овладевать страсти и пристрастия — жажда любви сильна. Так что Англии может оказаться маловато.

Я не мог удержаться от смеха. Уилл самые запутанные ситуации умел раскладывать по полочкам. Это всегда удается логически мыслящим умникам, не поддающимся, как иные, пылким чувствам. Такие философы приносят огромное утешение тем, кто приступил ко второй главе своего романа и спустился с небес на землю. Они высмеивают любовную магию, а ведь с нее все начинается.

Он удобно устроился на здоровенной подушке возле камина.

— Итак, тебе нужно разработать план завоевательной кампании. Как думаешь, успеешь ты одержать победу до Пасхи?

Я позволил ему болтать, но едва слушал его. Мне пришло на ум, что есть огромное препятствие на пути к госпоже Екатерине Говард. И оно заключается в ее фамилии. Северяне Говарды слыли ярыми приверженцами старой религии. «Как весело жилось в Англии, пока просветители не заплыли на наш остров», — проворчал однажды герцог. Да и весь их род отличался консерватизмом, в штыки встречая каждую реформу. Связь с девицей из Говардов могла привести к отказу от всех моих преобразований, начавшихся с упразднения папского суда в Англии. Вдруг Екатерина — лишь приманка, за которой скрывается медвежья яма? И если я попадусь…

Есть ли способ заглотить наживку, не попавшись при этом на крючок? Должен быть. И я найду его.

Екатерине, так же как ее кузине Анне Болейн, удавалось избегать меня, хотя на сей раз по чистой случайности. Я ни разу не встретил ее, когда приходил к королеве с официальными визитами, частоту и продолжительность каковых не смел увеличивать, дабы мое внимание не вызвало у Анны обманчивых надежд на счастливую семейную жизнь. Этого мне вовсе не хотелось. Она с тревожащей быстротой усваивала не только язык, но и английские традиции и манеры, уже вполне прилично, на школьном уровне, беседовала на повседневные темы, завела приятельские отношения с обеими моими дочерьми и рьяно занялась планированием садовых работ, которые намеревалась провести в середине апреля, когда кончатся заморозки. Возможно, ее разочаровало наше супружеское «соглашение», но она этого не показывала. Похоже, трудно будет вырвать у нее свободу, когда придет подходящий момент.

Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы держать Кромвеля в неведении и усыпить его подозрительность. Несомненно, он был умнейшим человеком в моем королевстве, хитрым и проницательным, чуть ли не провидцем; легендарной считалась его интуиция как в личной жизни, так и в политике. Я предпринял всяческие предосторожности, чтобы он не догадался о моих истинных чувствах к нему — увы, в свое время я переоценил его достоинства — и тем более к королеве Анне.

Через несколько дней после венчания Кромвель робко поинтересовался, не превзошла ли супруга мои ожидания. Поскольку ответ мой мог быть как утвердительным (учитывая ее неожиданную способность находить прелесть в любой ситуации), так и отрицательным (уж больно нехороша!), я хмыкнул и проворчал: «Отчасти». Это насторожило его, и я понял, что перегнул палку. Человек, который ждет подвоха, замечает гораздо больше, чем тот, кто чувствует себя в полной безопасности. В будущем следовало позаботиться о спокойствии Кромвеля, чтобы он показал свое истинное лицо или, по крайней мере, свое подлинное отношение к лютеранству.

Англия между тем находилась в странном положении (я признавал это, несмотря на то что мне не нравились ни последствия, ни выводы): в глазах всего мира мы стали протестантами, и те реформы, которые я заботливо и основательно проводил ради упрочения истинной веры, опирались как раз на существование протестантизма (это название стало более модным, чем лютеранство). Каковы же мои нововведения? Во-первых, изменился я сам, поскольку сознательно пошел на разрыв с Римом и добился признания незаконным моего порочного брака с Екатериной. Во-вторых, я установил высший закон в моей стране. Я просил Господа указать мне истинный путь и узрел его. Посредники между мной и Богом больше не нужны. Церковь с ее традициями и обрядами следовало направить по другому пути.