Отель - Олег Андреев

И тут ее как ударило – долг! Как она его теперь отдаст? Это невозможно, это просто какое-то наваждение. Не могли ее уволить из-за каких-то негодяев. А этот длинный еще так мило улыбался. Ах, как обманчива внешность, как обманчив этот самый миг между вчера и завтра.

В квартире было тихо, хотя Вера Михайловна еще с порога прислушалась, не пищат ли котята.

Афанасий вышла из темноты походкой постороннего наблюдателя. Стройная, изящная, отчужденная. Посмотрела на хозяйку и сладко потянулась.

Вера Михайловна бросилась ее обнимать, целовать, гладить, поздравлять.

– Ну что, мамаша, как твои детки, чем ты их кормила? Я им тут принесла вкусненького, а тебе свежего молочка. Ну, показывай, сколько их у тебя?

Вера Михайловна наконец разделась, переобулась и готова была принять новорожденных.

Афанасий прошла на кухню. Ну конечно, рожала небось в грязном ведре.

Вера Михайловна заглянула в ведро – увы! По углам никаких котят.

– Неужели ты рожала в комнате? – уважительно произнесла хозяйка, шагая в комнату, но и там никаких котят не было.

Афанасий лениво наблюдала за поисками ее собственных детей, не принимая в этом никакого участия.

Страшное подозрение закралось в голову Веры Михайловны. Ее ведь предупреждали: мамаша может и поесть своих детишек.

Вера Михайловна обшарила все углы, мыслимые и немыслимые закоулки, заглянула даже в духовку, но никаких котят не нашла. Она обессиленно села на стул и с ужасом уставилась на Афанасия.

– Ты что наделала? – спросила она сдавленным голосом.

Афанасий умылась.

Вера Михайловна дрожащей рукой набрала номер жены дипломата и, как только та ответила, зарыдала:

– Она поела своих котят! Ты представляешь, прихожу домой – ни одного котенка!

– Погоди, Верусь, может, она еще не родила? – забеспокоилась и подруга.

– Как же! А куда живот девался?

– Ужас!

– Я ее убью! Она свинья, гадость, каннибалка!

– Каннибалы – это людоеды.

– Так она меня и съела! Я о ней думала, что она… А она…

– Ты хорошо поискала?

– Даже на антресоли заглядывала.

– М-да…

– Никогда не вешала кошек, а эту линчую!

Вера Михайловна снова зарыдала, и подруге оставалось только выслушивать тяжкие всхлипы.

– Ну погоди, может, еще все образуется, – сказала она.

– Что образуется?

– Ну не знаю… Найдутся котята.

– Где?

– Да где-нибудь. У тебя форточка открытой оставалась?

– При чем тут форточка?

– Она вылезла в окно, спустилась на улицу и где-нибудь в подвале родила.

– Ага, а потом бросила детишек и вернулась домой?!

– Действительно, странно. Они ведь от котят не отходят. Погоди минутку, я позвоню своему знакомому, он педиатр.

– Кошачий?

– Какая разница!

Пока телефон молчал, Вера Михайловна еще раз обыскала квартиру и даже с пристрастием допросила Афанасия. Тщетно. Афанасий была сама невозмутимость.

Подруга позвонила не через минуту, а через полчаса.

– Значит, так, педиатр этот ничего не знает. Но у него есть знакомый вирусолог, тот, правда, тоже ни уха ни рыла, но у него есть знакомая ветеринарша. Она, правда, по крупному рогатому скоту, но у нее есть…

– Короче! Кто у нее есть?

– Не кто, а что. У нее есть ветеринарная энциклопедия. Она посмотрела. Ну-ка возьми Афанасия на руки. Вера Михайловна взяла ненавистное животное.

– Теперь посмотри – есть ли у нее набухшие соски? Вера Михайловна перевернула кошку на спину – соски были, но малюсенькие.

– Нет.

– Ну вот, так и есть! Твоя кошка никого не родила! – торжественно провозгласила подруга,

– Как это? А куда девался живот?

– Ветеринарша сказала, что такие случаи часто встречаются у людей. Так называемая истерическая беременность. Ложная то есть.

– А у кошек?

– У кошек – редчайший случай. И еще она сказала, только ты не обижайся, что животные часто подражают своим хозяевам.

– Что ты хочешь этим сказать? Я никогда не симулировала беременность.

– Ну, может быть, ты слегка истерична, климакс, знаешь ли…

– Это тоже она тебе сказала? Я ведь не крупный рогатый скот.

– Это я сама додумала.

– Ну спасибо.

– Не за что. Успокойся, видишь, все объяснилось.

Вера Михайловна бросила трубку.

С Афанасием-то разъяснилось, а с ней самой? Неужели она действительно климактеричная истеричка?

Мужчины у Веры Михайловны не было уже года четыре. Она сама себе не признавалась в этом, но, когда по ночам ей снились бесстыдные сны, просыпалась уставшая и разбитая.

Глупо! Никакой мужик ей не нужен. Не кошка ведь она!

– Мама, как у тебя дела?

– Если ты позвонила только для того, чтобы задать этот дежурный вопрос, то у меня нет времени.

– О господи, мама, я просто волнуюсь.

– А что, есть причина? Я уже не жилец на этом свете? Хотя при нашей жизни отбросить лапти не так уж и сложно.

– Мама, меня уволили.

– Я всегда говорила: американцам верить нельзя. Они все сволочи.

– Мам, а Афанасий симулировала беременность.

– На что ты намекаешь? Что я тоже – симулянтка?

– Мам, ну что ты говоришь?

– А что ты думаешь? Вот главный вопрос.

Вера Михайловна и не заметила, как за разговорами открыла детское питание и съела его.

Когда положила трубку, уставилась на пустую баночку, и ей вдруг стало так тоскливо и одиноко. Хоть в петлю вместо Афанасия.

Вера Михайловна хотела заплакать, но не стала. Все слезы она отрыдала часом раньше.

И тогда она встала, открыла шкаф и достала самое свое нарядное платье.

Надо сказать, что на дорогие наряды у Веры Михайловны денег не было, но одевалась она отменно, даже Чарли иногда поглядывала на нее с завистью.

Секрет был прост: Вера Михайловна прекрасно шила. Журналы «Бурда» огромной стопкой лежали в углу.

И вот она достала свое лучшее платье, которое еще ни разу не надевала, сделала прическу, вечерний макияж, надела это шикарное платье и сказала:

– Имею право!

Швейцар отеля «Мэдиссон-Московская» ее не узнал. Широко распахнул двери и даже слегка поклонился.

Она сняла пальто в гардеробе, и гардеробщица тоже не узнала ее. Правда, там толпился народ, гардеробщица даже головы поднять не могла.

Вот так Вера Михайловна оказалась в баре.

Села за столик, от которого официант предупредительно отодвинул стул, заказала себе белого вина и подняла глаза.

Первый, с кем она столкнулась взглядом, был тот самый длинный негодяй, который устроил весь спектакль в гардеробе. Но теперь он смотрел на Веру Михайловну восхищенными глазами и даже делал какие-то скромные знаки кивками головы.

Вера Михайловна благосклонно склонила голову. Ей вдруг так захотелось отомстить этому паршивому иностранцу, что вся ее самовнушенная за дорогу в отель осторожность вмиг слетела.

Иностранец подался всем телом вперед, словно не веря своему счастью.

«Ну ты у меня попляшешь», – подумала Вера Михайловна и кивнула уже увереннее.

Глава 46

С 5 до 6 часов вечера

Они кричали так, что трудно было разобрать слова. Ругались, спорили между собой, угрожали неизвестно кому, грозились перерезать всех в этом здании, начиная с прислуги и заканчивая постояльцами.

– Эй, да завтра они нас просить будут, чтоб мы тут остались, хочешь?! – кричал Тагир, сжимая волосатые кулаки и потрясая ими в воздухе. – Сегодня уже будут, ты только скажи!

– Эй, тут хозяин вообще кто, а?! – Арслан допил остатки «Оджалеши» прямо из бутылки, отшвырнул ее, и она гулко покатилась по полу. – Да ты только скажи нам, только разреши, и мы тут такое устроим, такое устроим…

Шакир молча смотрел на Арслана тяжелым, задумчивым взглядом, как будто видел его впервые. И от этого взгляда не только Арслану стало не по себе, но и всем остальным. И постепенно крики перешли в разговор, разговор – в шепот, а потом вообще воцарилась тишина.

Шакир тяжело вздохнул, вынул из вазочки конфету и долго шелестел шумным целлофановым фантиком. Словно акробат, выполняющий неимоверно рискованный трюк на глазах у восхищенной публики, он отправил конфетку в рот и огляделся по сторонам, будто желая удостовериться в том эффекте, который произвел на окружающих.

– Ну и что вы делать собираетесь? – наконец тихо изрек он.

И снова комната взорвалась криками эмоциональных жителей гор.

– Зарежем парочку, чтоб остальные боялись! Надо ее наказать, чтоб знала свое место! Его, его наказать надо, он нас продал!

– Ахмата! Ахмата наказать надо! – выкрикнул Тагир. – Мы ему говорили! Он не послушал!

– Правильно, Ахмата! – воскликнул еще кто-то, и все опять дружно уставились на Шакира.

Если бы речь шла о русском, никаких особых вопросов не возникло бы и до утра этот русский не дожил бы. Но здесь речь шла о своем, о единоверце, о брате, а зарезать своего без разрешения на то Шакира не осмелился бы никто.