Собрание сочинений - Карлос Кастанеда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воскресенье, 4 апреля 1965
Сегодня я отправился в далекую прогулку. Когда я возвращался к дому дона Хуана, была уже полночь. Я все думал о воронах, и тут в голове мелькнула очень странная «мысль» — или, точнее, некое впечатление или чувство. Издавшая звук птица, кажется, сказала, что они отправляются с севера на юг и когда мы вновь встретимся, то полетим в том же направлении.
Об этой своей странной фантазии я сообщил дону Хуану. Он сказал:
— Пусть тебя не занимает, выдумал ты это или вспомнил. Так думают только люди. Вороны так не думают, особенно те, которых ты видел, поскольку видел ты посланцев твоей судьбы. Ты уже ворона, и это навсегда. Отныне вороны будут говорить тебе своим полетом о каждом повороте твоей судьбы. В каком направлении вы полетели?
— Да откуда мне знать!
— Если подумаешь как следует, вспомнишь. Сядь на пол и покажи положение, в котором ты находился, когда к тебе прилетели птицы. Закрой глаза и проведи линию на полу.
Я сделал, как он велел, и определил точку.
— Глаз не открывай, — приказал он. — Куда вы полетели относительно этой точки?
Я сделал на полу другую отметку.
Взяв обе за исходную ориентацию, дон Хуан растолковал мне, каким направлением полета какой поворот судьбы мне предвещают вороны. Он установил четыре точки по сторонам света, как оси полета ворон.
Я спросил, всегда ли при предсказании судьбы вороны следуют этим осям. Он сказал, что они касаются меня одного; абсолютно все, что делали вороны при нашей встрече, было чрезвычайно важным. Он требовал, чтобы я вспомнил все до мельчайших подробностей, поскольку послание или же характер посланцев — дело сугубо индивидуальное и поэтому исключительно важное. В особенности он требовал вспомнить, в какое время суток я с ними расстался. Он велел вспомнить разницу в освещении между началом моего полета и началом полета с воронами. При первом ощущении, которое я помню, — ощущении болезненного подъема, — было темно. Но когда я увидел птиц, все было красноватым, светло-красным, пожалуй, оранжевым.
Он сказал:
— Это означает, что был конец дня; солнце еще не зашло. Когда наступает ночь, ворона ослеплена белизной, а не тьмой, как люди. Таким образом, это указание на то, что твои посланцы являются на исходе дня. Они позовут тебя, и когда пролетят над твоей головой, то станут серебристо-белыми; ты увидишь, как они сверкают в небе, и это будет означать, что пришла твоя пора. Это будет означать, что ты умираешь — ты умрешь и превратишься в ворону.
— А если я увижу их утром?
— Утром ты их не увидишь.
— Так ведь вороны летают весь день…
— Но не твои посланцы, дурень!
— А что твои посланцы, дон Хуан?
— Мои появятся утром. Их тоже будет трое. Мой бенефактор говорил, что, если не хочешь умирать, можно криком отогнать их и превратить в черных. Но теперь я знаю, что этого делать не следует. У моего бенефактора была страсть кричать, это у него здорово получалось, и вообще он любил всякий грохот и неистовство, как это водится у «травы дьявола». Дымок, я считаю, другой именно потому, что бесстрастен. С ним все честно. Когда твои серебряные посланцы придут за тобой, то глупо на них кричать, — просто лети вместе с ними, как ты это уже делал. Взяв тебя с собой, они изменят направление, и вас будет четверо, улетающих прочь.
Суббота, 10 апреля 1965
У меня случались короткие приступы смутных наплывов необычной реальности.
То и дело всплывало одно неотвязное воспоминание из галлюциногенного опыта с грибами: мягкая темная масса булавочных отверстий. Дальше она визуализировалась как масляный или нефтяной пузырь, который меня затягивал. Было так, как будто пузырь раскрывается и заглатывает меня, и на короткие мгновения я испытывал что-то напоминающее состояния необычной реальности. Последствием было сильное возбуждение, тревога и беспокойство, и я всячески боролся с этими наплывами, чтобы поскорее от них избавиться.
Сегодня я решил спросить у дона Хуана, что он об этом думает и как мне быть. Он выслушал вполуха и посоветовал на всякие рецидивы не обращать внимания, поскольку они бессмысленны, точнее, не имеют никакой ценности. Внимания заслуживают только те «видения», в которых будет ворона; все прочие — просто результат моих страхов. Он вновь мне напомнил, что дымок требует жить сильной, бесстрастной жизнью. Мне же казалось, что я достиг опасного порога. Я сказал ему, что, как чувствую, я не в силах продолжать; с грибами в самом деле было связано что-то устрашающее.
Перебирая картины, которые запомнились из моего галлюциногенного опыта, я с неизбежностью пришел к выводу, что видел мир таким образом, который в структурном отношении отличается от обычного видения. Сами по себе формы и картины, которые я видел в этих состояниях необычной реальности, всегда оставались в границах обычного визуального восприятия; совсем иным было то, как я видел. Все, что я видел, располагалось в горизонтальной плоскости зрения; не было ничего выше или ниже этого горизонта.
Каждая картина была раздражающе плоской и в то же время обладала какой-то необычайной глубиной. Точнее, вероятно, было бы сказать, что каждая картина представляла собой совокупность невероятно ясных деталей, расположенных в поле различного освещения; свет в этих полях двигался, создавал эффект вращения.
После всех моих попыток и усилий как следует все вспомнить, я решил прибегнуть к серии аналогий, чтобы «понять» то, что «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело так, точно он смотрел на меня из-под воды. Казалось, вода течет непрерывным потоком, омывая его волосы и лицо; при этом они так увеличивались, что стоило присмотреться — и становилась видна каждая пора, каждый волосок. Вместе с тем то, что я видел, было просто массами материи, плоскими и угловатыми, и к тому же неподвижными, потому что исходивший от них свет был лишен пульсации.
Я спросил дона Хуана, что бы все это значило. Он сказал, что, поскольку я впервые видел как ворона, предметы были
