Американец - Роман Злотников

Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник, утро

Племянник Теда поймал меня еще в десятке шагов от аптеки.

— Не ходите туда! Не ходите, мистер! — запричитал он, оттягивая меня за рукав от аптеки. — К нам проверка пришла! По документам вопросы задают, сердятся. Я к дяде уже посыльного послал, он обещал после обеда появиться. Порешать с ними как-то. Но вам не надо, вы не знаете, как и что проверке отвечать. Не так ответите — проблемы будут!

— Понятно, — ответил я. — Ну и ладно, займусь пока инспекцией.

Однако выяснилось, что на точках тоже проверка. И заняться нам с Генри решительно нечем.

— Нечем? — хитро переспросил он. — Ты уверен? Я подумывал о том, чтобы по осени поучить тебя скоростной стрельбе с двух стволов. Но это, с одной стороны, наука непростая, так что лучше выделить несколько дней подряд. Да и с другой стороны посмотреть, не такая уж и нужная…

Тут я вспомнил Богомолова и блестяще описанную у него «стрельбу по-македонски».[123]

— Почему это «не так уж нужно»? Ведь вдвое быстрее выходит?

— Быстрее, парень, не без того… Но не вдвое, а раза в полтора примерно. Иначе целиться совсем не успеешь. Да и точность падает. Вот так ты с правой по некрупному яблоку уверенно попадаешь, а с левой — по-крупному, верно?

— Ты во вторник сам мог видеть, с десяти-двенадцати ярдов четыре из пяти с левой и пять из пяти — с правой.

— Ну вот! А с двух рук палить станешь — хорошо, если в пятидюймовые мишени не промажешь.

Я помолчал. Обдумал.

— То есть тут на «отключение конечностей» работать уже опасно, бить надо в корпус? И годится это только для случая, если целей много, а поразить их надо быстро?

— Верно, Урри! Для этого и еще для того, чтобы блеснуть в передвижном шоу на ярмарке. Когда разъезжаешь с передвижным шоу. Потому я и не спешил с этим. А теперь вот, сам видишь, оказия подвернулась. Так что пошли, будем тебе второй револьвер под руку подбирать. Ну и патронов прикупим, стрелять много придется. И я заодно разомнусь…

Нью-Йорк, 31 августа 1896 года, понедельник, сутра до вечера

Оставив Картера, Фред направился к Спарксу. Наем мигрантов оказался весьма капиталоемким и хлопотным делом. Прежде чем нанести визит на остров Эллис, им со Спарксом следует заняться «обеспечением надежности инвестиций», как он это назвал. Фред вместе с ним навестил контору, где арендовались фургоны, потом полицейский участок, где договорились о выделении нескольких полицейских «в помощь», и, наконец, к личностям откровенно бандитского вида, которые и должны были, если что, остановить беглецов, да и вообще, сопровождать толпу мигрантов до самой стройки.

Фред, не ожидавший, что дело будет так хлопотно, косился на Спаркса с возрастающим уважением.

Нью-Йорк, 31 августа 1896 года, понедельник, с утра до обеда

Клиент нанял Ника довольно поздно, и тот справедливо предполагал, что «объект» уже давно на работе. Но не волновался. Сейчас ему и не надо было следить за самим объектом. Надо было лишь узнать, сколько тот получает и куда тратит деньги.

«Плевая задачка, верно?» — ехидно спросил сам себя Картер. И сам же себе ответил: «Верно! Плевая! Если клиент треплется направо и налево. Или если он ведет дела через банк, а в банке есть свой человек…»

Но Ник не имел привычки унывать. Для начала он решил наведаться на квартиру Воронцова и поискать зацепки там. Счета, например. Или записи доходов и расходов.

Консьерж, немолодой француз, ловко сцапав пятерку со столика, положил на него же дубликат ключа и отвернулся. Но в комнате было пусто. Немного одежды, кровать, всякие мелочи холостого мужчины. На полу лежала записка, написанная ужасно кривым почерком, абсолютно без знаков препинания и полная орфографических ошибок: «Мистер заказаные вами химекаты прибыли в оптеку праверка исчо ни кончилась Давид».

«А это ключ! — сказал сам себе Ник. — Этот Воронцов вечно занят, так что, если он что-то покупает, покупки ему доставляют посыльные».

Потратив еще десять долларов, Ник Картер выяснил у французика, что пресловутый Давид — дальний родственник Теда Джонсона. И что сюда, на дом, Давидик таскает Воронцову только записки. Он хотел уже разочарованно уйти, когда «лягушатник»[124] продолжил:

— А вот у пацанов Фаня он тарелки часто заказывает, русский-то ваш.

— Тарелки? Часто? Зачем ему?

Консьерж выразительно помолчал, барабаня по столику. Пришлось Нику поощрить его еще тремя долларами.

— У Фань Вэя, китайца, что баню держит, семья огромная. Детей, внуков и правнуков не счесть. Вот пацанва его тут, неподалеку, глину в карьере копает да и лепит из той глины тарелки, сотнями. Затем на солнце сушат. А потом эти тарелки в короба складывают, да уносят куда-то. Но платит им он, Воронцов.

— А куда носят? — уточнил, протягивая собеседнику еще пару долларов. Тот взял предложенные купюры и ответил:

— Не знаю я! Но ты не спеши злиться! Я знаю, как узнать! Они вот прямо сейчас посуду свою туда же тащат. С заднего двора. Так что сам сможешь все увидеть.

С полдюжины китайчат, действительно, как раз начинали выносить с заднего двора три увесистых короба. Проследить за ними оказалось совсем не трудно.

Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник, после обеда

Подобрать револьвер под руку представлялось мне делом простым. Просто возьмем еще один «Сэйфети аутоматик», и дело с концом. Но Генри заставил меня сначала попробовать кучу других револьверов, начиная с дерринджеров[125] и заканчивая недавно поступившими в продажу семизарядными револьверами Нагана. И лишь перепробовав все, Генри сдался и согласился на покупку пары к моему «Сэйфети».

На месте наших тренировок нас поджидал Фань Джиан, любимый племянник Фань Вэя, в компании трех здоровенных коробов с тарелками-мишенями. Мы рассчитались с ним, но он немного замялся, будто хотел остаться и посмотреть. Этого еще не хватало!

— У тебя все? — спросил я еще демонстративно сурово.

— Да, пойду, пожалуй! — ответил он, помявшись еще мгновение. И ушел наконец.

А мы с Генри приступили к установке мишеней на стендах. Упарившись, сделали перерыв и пообедали. После обеда еще немного потрепались ни о чем.

Ну а потом, дав пище улечься, Генри начал «гонять» меня. Для начала, заставив повторить все, чему мы выучились. Затем он объяснил и показал на примере особенности скоростной стрельбы с двух рук. И ехидно предложил повторить.

К нашему общему удивлению, у меня совсем даже неплохо получилось с первой попытки.

— Вот, значит, как! — довольно пробормотал он и неожиданно предложил:

— Урри, а давай попробуем в паре пострелять, а?

Мы снова расставили мишени, утроив количество, потом поделили, кто из нас куда будет стрелять, и устроили настоящую канонаду. Я попробовал представить, как мы выглядим со стороны. Два стрелка, палящие в четыре ствола на скорость, — это впечатляющее зрелище для нынешнего времени, когда еще почти нет пулеметов, а об автоматах даже не задумываются! А если еще учесть, что тарелочки мы на этот раз расставили крупные, сантиметров двадцать в диаметре, промахов не было. Со стороны это выглядело, наверное, эдакой «машиной смерти». Я даже на секунду тщеславно пожалел, что прогнал внучка Фаня.

Наверное, Генри подумал о чем-то похожем, потому что вопреки обыкновению не стал язвить, а хлопнув меня по плечу, сказал:

— Парень, если бы мы гнались за славой, можно было бы хоть сейчас устраивать шоу со стрельбой!

Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник, около восьми вечера

Том Эпир терпеливо ждал. Мама уже несколько раз звала его ужинать, но он понимал, что после ужина она его постарается из квартиры не выпустить. Поэтому отделывался торопливым: «Мам, я скоро!» — и продолжал ждать.

Наконец тот, кого он поджидал, вынырнул из дверцы, расположенной по другую сторону от крыльца.

— Джиан, постой, разговор есть! — окликнул он молодого китайца.

— Разговор? — удивленно протянул тот.

— Ну а почему бы двум «цветным» парням и не поговорить друг с другом? Не любят-то нас одинаково!

— М-да… Тут ты прав, мужик! Даже трудно сказать, кого тут не любят больше, вас или нас.[126] И о чем ты хотел поговорить?

Томми подошел поближе и, понизив голос почти до шепота, спросил:

— Слушай, ты не заметил, когда вы сегодня русскому тарелки носили, слежки за вами не было?

— А с чего бы ей быть?

— Да понимаешь, хмырь тут один крутился… Днем со стариной Жаном, консьержем нашим, что-то перетирал, потом пропал куда-то ненадолго, а после снова вернулся и выспрашивал. — Том помолчал, потом уточнил: — Про русского выспрашивал.