К величайшим вершинам. Как я столкнулась с опасностью на К2, обрела смирение и поднялась на гору истины - Ванесса О'Брайен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Злись. Не переставай злиться.
Когда умерла моя мать, я жила в Лондоне. Незадолго до того она вышла на пенсию, закончив работу медсестрой. Она была в хорошей форме. Каждое утро делала прическу и макияж и сохраняла неизменно сардонический взгляд на мир. Любимым ее выражением было «А мне плевать», и я ненавидела эту фразу. Она давно развелась с отцом и прожила в разводе почти столько же, сколько была в браке с ним. У нее был какой-то мужчина, с которым я была незнакома, и она занималась обновлением фермы площадью в семь акров где-то в глуши, где они жили со своими собаками, кошками и пузатой свиньей, которую, как я полагаю, она завела лишь для того, чтобы досаждать соседям. Когда мать госпитализировали с пневмонией, она заверяла меня, что с ней все в порядке.
– Я прилечу в Штаты, если будет нужно, – сказала я.
А ей было плевать. Через два дня мне позвонила ее подруга Дотти и сказала, что мать перевели на ИВЛ, что она не может говорить и ей предложили позвать священника, чтобы он провел последние обряды. Абсолютно ошеломленная происходящим, не сознавая что делаю, я села в первый же самолет из Лондона в Детройт. Я прожила за пределами Соединенных Штатов 12 лет и понятия не имела, как теперь работает американская система здравоохранения. Я даже не знала, каких взглядов придерживается моя мать, кроме ее мнения об усыплении животных и эвтаназии («за» в обоих случаях), поэтому мне было неизвестно, что она думает о двойных слепых испытаниях медпрепаратов и татуировках с запретом на реанимацию. И ясное дело, я не знала состояние ее банковского счета, код доступа к банковской ячейке, завещания или ПИН-коды.
Следом за мной прилетел Джонатан, и его присутствие успокаивало меня, а мать была жива, несмотря на сепсис, но не приходила в сознание 21 день. Меня в то время мучила нараставшая боль в ноге. За полгода до того мне прооперировали бурсит больших пальцев стоп – результат ношения шикарной модельной обуви в течение нескольких десятилетий, так что в каждой ноге у меня были стальные скобы и по два титановых шурупа в месте восстановления рассеченных при операции костей. И вот теперь один из этих чертовых шурупов расшатался. Каждый шаг вызывал острую боль. Под кожей и правда видна была головка шурупа. Дело дошло до того, что я вынуждена была отправить фото одному из друзей с подписью «Если никто его не выкрутит, я пойду в хозяйственный магазин за крестовой отверткой».
Я сидела у постели матери, читая книгу Элизабет Кюблер-Росс о неизбежных стадиях горя: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Я переживала каждую стадию, пока мозговая активность моей матери убывала, а функции тела отключались. Трахеотомия. Пневмония. Синдром острой дыхательной недостаточности. Сепсис. У нее отказали почки, и я подписала решение о диализе. У нее отказывала печень, а я надеялась на трансплантацию (ведь делают же ее). Однако из-за ампутированной когда-то ноги у нее было нарушено кровообращение, и, когда врачи заговорила о том, что ногу надо ампутировать еще выше, я заколебалась.
– О, Господи, только не это. Если она очнется и узнает, что у нее не работают почки или печень, это одно. А если она очнется без ноги, она попросту убьет меня.
На следующий день УЗИ кишечника подтвердило, что выбора больше нет. Хирург подтвердил отсутствие активности мозга. Мы с Джонатаном вместе приняли решение об увеличении дозы обезболивающих и отключении аппаратов. Она не боялась умереть. Это я никак не хотела ее отпускать. Вытирая слезы, я подтвердила, что в ее медкарту следует внести пункт «НЕ РЕАНИМИРОВАТЬ», чтобы, если у нее перестанет работать сердце или остановится дыхание, ей не проводили сердечно-легочную реанимацию, но подтвердила лишь после того, как врачи заверили меня, что ей введут достаточно обезболивающих. Пришел священник и провел над ней по-следние обряды, и через несколько минут она умерла. Мы с Джонатаном ушли из больницы поужинать небольничной едой и выпить. Он сидел за столом напротив меня, как «глаз» спокойствия в центре самой чудовищной бури, что вращалась вокруг меня с тех пор, как я была маленькой девочкой.
Злись. Не переставай злиться.
Мы начинали восхождение на гору командой из десяти человек. Теперь нас осталось шестеро. Даже наш проводник ушел. И моя семья из четырех человек когда-то уменьшилась до трех, а потом сократилась до двух. Теперь в живых остались только мы с отцом, и даже если бы я могла задать ему правильные вопросы, болезнь Паркинсона и слабоумие не позволят ему ответить. Я снова осталась одна.
– Господи, как же я устала, – пробормотала я под кислородной маской, но Финджо Дорджи не мог меня расслышать из-за свиста ветра.
Я подняла голову и посмотрела на звезды, вызывая в памяти карту маршрута через Южное седло, чтобы сориентироваться, где мы находимся. Горы. Пропасти. Топография, которую я когда-то довольно ясно представляла себе, теперь казалась мне абстрактной. Спотыкаясь, я брела внутри «Герники» Пикассо: вокруг снег, белый на белом, и оттенки ледяной тьмы. Краем глаза я увидела, как Финджо Дорджи машет мне рукой, показывая, что пора пить. Самая первая бутылка воды была у меня стратегически продуманно спрятана под пуховиком. Я вытащила ее и обнаружила, что вода замерзла, превратившись в лед. Вот блин. Ладно. Попробуем воду из бутылки-термоса. Когда я убирала ее в рюкзак, она была такой горячей, что я не могла удержать ее в руках, но сейчас, когда Финджо Дорджи достал ее, оказалось, что и она замерзла. Чертовы обманщики! Сволочи, ублюдки, придурки, дающие розничным покупателям лживые обещания! «Нет-нет, в нашем термосе вода не замерзнет… Даже на Эвересте!» А мне плевать, что вы там наобещали! Вот просто плевать, подонки!
Ругаясь сквозь маску, я стала копаться в рюкзаке, перебирая флаги, которые несла на вершину. Последний моей надеждой была бутылка воды Nalgene аккуратно обернутая парой пуховых носков. Я планировала выпить ее при спуске, но не стала заморачиваться, решив, что подумаю об этом позже. Достав бутылку, я с радостью услышала успокаивающее бульканье. Вот только возникла еще одна проблема: ни мне, ни Финджо Дорджи не удалось
