Переяславская Рада (Том 1) - Натан Рыбак

– Вы, пани гетманова, вы равны в своих правах и возможностях какой угодно королеве. Верьте мне, немало прекраснейших женщин Европы позавидовали бы вам. К вашим словам прислушиваются послы. Вы должны стать правой рукой гетмана, – так уверял ее еще сегодня Крайз перед приходом Вимины.

Смешной немец! А что тогда будет делать умный Выговский? Что на это скажет подозрительный и злой Капуста? А как снести пренебрежение Богуна и ненависть Тимофея?

Шумит за окном ветер. Веселый май стоит за окном. Поют на лугу дивчата. Далекая и печальная песня рождает ненужные воспоминания. А могло статься и не так... Сидела бы Елена в Варшаве. О, не доведут до добра такие мысли. Она гонит их от себя, решительно встряхнув головой, выходит в сад. По узенькой дорожке, посыпанной золотым песком, оставляя на нем легкий след бархатных туфель, пани Елена идет к озеру. Она сидит на скамье, и перед ее глазами ветер взбивает на озере легкую волну. Елена наклоняется над водой. Красивая женщина смотрит на нее с прозрачной поверхности озера. Как она хороша, дивно хороша! Довольно! Прочь печальные предчувствия! Приказать заложить карету и поехать в гости к пани Выговской. Вести веселые беседы, развеять скуку.

– Гей, джура!

И джура вырастает, как из-под земли:

– Слушаю ясновельможную пани.

Ладно одетый хлопец стоит перед нею, ожидая приказания. У него черные, как маслины, глаза и светлые кудри. На один миг она даже забывает, зачем звала его. Потерев лоб пальцем, вспоминает и приказывает закладывать карету.

– Слушаю ясновельможную пани.

Джура кланяется до земли, и его точно ветром сдувает с места.

«Как в Варшаве», – довольно думает Елена.

Нет, действительно, немец Крайз прав. Совершенно прав. Почему не гордиться ей? Муж ее – полновластный гетман. Сколько войска стоит под его началом – и не сосчитать. Какие богатства у него! Заморские послы ездят к нему, ищут союза с ним. И она одна его супруга перед богом и людьми. Она всевластная и могущественная пани гетманова. От этих мыслей пылает лицо, замирая, бьется сердце.

Стройная, полнолицая, гордо неся голову, на которой переливается под солнцем копна золотистых волос, прогуливается Елена по саду в ожидании кареты. Навстречу ей идет Крайз. Что это может быть? Какие новости? О, это беспокойство! Всегда ждешь чего-то, что придет внезапно. Но Крайз улыбается почтительно, точно угадывая ее тревогу.

– От Наир-бея, вельможного посла султана, пани присланы апельсины. В зале ждет пани посланец Наир-бея. Изволит пани сама милостиво говорить с ним?

Крайз почтительно стоит поодаль и ждет ответа. Точно про себя, тихо говорит:

– Осмелюсь посоветовать пани самой поблагодарить посланца.

Что ж, она так и хочет поступить. Пани Елена входит в залу, где возле плетеных корзин с апельсинами стоит пожилой, седой турок в белой чалме. У него косматые пепельные брови и совсем молодые глаза. Пани Елена с наслаждением втягивает трепещущими ноздрями запах апельсинов. Турок, скрестив на груди руки, низко склоняет перед ней голову.

– Наир-бей, ясный сокол солнечной Порты, бьет челом ясновельможной пани гетманше, прекрасной розе степей Украины, и просит в знак уважения и преданности принять скромный дар священной земли Магомета.

Елена ласково улыбается турку. Она сердечно благодарна пану Наир-бею.

Турок, пятясь, непрерывно кланяясь, выходит из залы.

Апельсины наполнили своим ароматом большую, просторную залу. Даже слегка кружится голова. Елена представляет себе далекий Стамбул, он встает перед ее глазами из рассказов Богдана, в минаретах и в золоте апельсиновых садов. Сердце ее учащенно бьется, когда она думает о султане. Кто знает, нашлась ли бы в его гареме такая красавица, как она.

Голос джуры в дверях возвращает ее к действительности. Карета ждет пани гетманову. Елена идет через анфиладу комнат, джура, всякий раз на полшага опережая ее, распахивает двери, следом идет Крайз. Она проходит мимо стражи, выстроившейся двумя рядами у ворот. Высокие, крепкие казаки в алых кунтушах, с пиками в руках с любопытством глядят на пани гетманову.

Прохожие останавливаются, заглядывая сквозь открытые ворота в гетманский двор.

Елена с удовольствием ловит эти взгляды. Уже возле самой кареты она обращается к Крайзу. Не думает ли ее добрый друг Крайз, что она не должна была говорить венецианскому послу о поездке в Белую Церковь? Ведь гетман неоднократно предупреждал ее. Крайз молчит ровно столько, сколько надо, чтобы дать пани гетмановой почувствовать, что она действительно совершила ошибку и что исправить эту ошибку она может только с помощью Крайза.

Словно спохватившись, он заверяет:

– Пани незачем беспокоиться, я все устрою.

Елена облегченно вздыхает и садится в карету. Джура запирает ворота.

Крайз возвращается во дворец, насвистывая однообразный мотив никому неведомой в этих краях песни. Джура Иванко знает: если пан Крайз насвистывает эту песню, он в хорошем настроении.

Казаки личной охраны гетмана держат пики наизготовку, – так распорядился полковник Капуста в приказе об охране гетманской особы и его двора. Солнечный луч блестит на пиках. Подымаясь по ступеням и скользя взором по шеренгам казаков, Крайз думает:

«Да, пани Елена, Крайз тебе поможет». И, оттопыривая толстые губы, так что усы, щетинясь, касаются носа, он продолжает насвистывать песенку про незадачливого хозяина, который всю ночь складывал печь, а наутро из-под его рук вышло крыльцо. Песня была странная и бессмысленная (впрочем, Крайз был убежден, что таковы, по сути, все песни), но именно за то он ее и любил. Когда-то, очень давно, в далеком Франкфурте, эту песню напевала ему белокурая девушка.

Складывал хозяин печь,

Не хотел ни сесть, ни лечь,

А наутро вместо печки

Появилося крылечко!

...Крайз сидит в низеньком кресле у окна и смотрит в сад. Над кустами перепархивают воробьи. Ветер клонит развесистую яблоню. Из-за тына доносится песня. Морщины пролегли на лбу Крайза. Он ничего не видит и ничего не слышит. У него одна мысль. Тревожная и острая мысль. Не пора ли именно теперь незаметно исчезнуть, так же незаметно, как и возник он здесь, в Чигирине? Не слишком ли он намозолил глаза Лаврину Капусте? А от этого Лаврина Капусты только и жди: если не петли, так пулю в грудь...

Хорошо Вальтеру Функе напутствовать да советовать. Поговорил и уехал. А ты сиди здесь, ходи по лезвию меча и все время будь настороже. Выговский тоже хитрит. Все норовит чужими руками действовать. При людях разве что кивнет головой, глянет сверху вниз – и пошел дальше. А знай гетман, что Выговский ему, Крайзу, о гетмане говорит, какие мысли вынашивает в голове, неплохо, должно быть, заплатил бы за это! Но разве для подобного дела прибыл в Чигирин Крайз? Разве для того живет он среди опасностей? Можно поклясться – нет! Недурна песенка про хозяина, который вместо печи крыльцо выстроил.

Так и с проклятым Хмелем станется.

Прищуренные глаза Крайза вспыхивают недобрыми огоньками, и пальцы крепко сжимают подлокотники кресла. Пусть косится на него Капуста, пусть бранит его проклятый Нечай, пусть тешится будущими победами Хмельницкий, – Крайз будет делать свое. Все сильнее затягивает он веревку на шеях посполитых. Подать за податью, точно тяжкие камни, будет кидать он им на плечи. Разве это он, Крайз, делает? Ведь всем известно, в чей карман деньги плывут. В гетманский. А если кто-нибудь того не знает, Крайз приложит все силы, чтобы знали. Рано или поздно возненавидят повсюду этого Хмеля. А потом... Крайз видит далекий город, ровные улицы, одинаковые домики, тихое житье, покой, обходительное обращение соседей... «Ах, Германия! Отечество! Тебе бы эти земли, эти реки, это море, эту степь...»

И воспаленное воображение Крайза рисует будущее самыми соблазнительными красками...

Ветер клонит долу тонкую березку. Из-за тына доносится песня. Чужая песня, она гонит прочь из сердца мечту. Чужая песня! Чужие воробьи в кустах! Чужая земля! И чужой, ненавистный ему народ! Когда-нибудь в Варшаве и в других городах короли и герцоги скажут: «Храбрый Крайз, благое и полезное дело совершил ты для благородных людей». А что ж? Скажут! Крайз верит в это. И все же должен признаться: вера его не очень стойкая, тревога то и дело захлестывает ее мутной волной.

Глава 5

...Былое возвращалось вновь. Максим Терновый с отчаянием смотрел, как жолнеры Корецкого выводили со двора корову. Голосила старая Максимиха, ломала руки, молила и проклинала. Жолнеры делали свое дело, да еще хлестанули нагайкой Максима Тернового, когда он стал у них на дороге.

– Хватит, – сказал Максиму усатый шляхтич, – пошумели гультяи, теперь за работу. За тобой, Максим, шесть оброков годовых пану Корецкому, осыпа два года не платил, очкового не платил, рогового не платил, ставщины не давал, попасного не давал, сухомельшины не давал. Думал, так обойдется?