Так далеко, так близко... - Барбара Брэдфорд

Я встала.

– Пойдемте в дом, Вивьен, милая. Становится прохладно.

Она тоже встала, взяла меня под руку и помогла дойти до дома.

Сев на диван в малом салоне, я откинулась на подушки и долго смотрела на нее.

Наконец, набрав воздуху, я сказала:

– Я хочу рассказать вам сказку, знакомую сказку, старую, как мир… сказку о мужчине, женщине и еще одном мужчине…

31

– Когда я впервые приехала в Париж, мне было двадцать восемь лет, и я была богатой молодой вдовой.

Париж сразу же захватил меня, и я решила поселиться во Франции. По личным причинам я хотела навсегда уехать из Лондона. Достаточно сказать, что это было необходимо для моего благоденствия.

Проведя несколько недель в Париже, я вернулась в Лондон, выставила на продажу свой дом в Мэйфэр со всем его содержимым, предоставила моим поверенным все полномочия для ведения дел и, не откладывая, вернулась во Францию.

Вскоре я сняла меблированную квартиру на улице Жакоб на Левом берегу, наняла француженку: студентку обучать меня языку и начала поиски подходящего жилища – красивого, элегантного и постоянного. Моя учительница, молодая женщина из хорошей семьи, помогла мне найти прекрасную квартиру на авеню де Бретей – просторную, светлую, полную воздуха. Пока ее декорировали и меблировали, я изучала язык и привыкала к Парижу и французскому образу жизни.

Хотя я хвалю самое себя, но поверьте, в молодости я была совершенной красавицей, Вивьен. Я была чрезвычайно соблазнительна – именно это слово подходит здесь более всего. Внешность у меня была эффектная, не столько экзотичная, сколько яркая. Мужчины считали меня неотразимой. В Париже я не испытывала недостатка в мужском обществе, и у меня хватало сопровождающих, куда бы я ни пожелала отправиться.

Но я сознавала, что не мужчины, а женщины – ключ к успеху в обществе. Только женщины могут ввести в интересующий меня круг. Мужчины могут восхищаться мной, льстить, желать меня, поить вином, угощать обедами, влюбляться в меня. Но нужные двери могут открыть только женщины. Во всем мире именно женщины руководят обществом, принимают решения и раздают приглашения. Они могут создать любую женщину или уничтожить ее, особенно, если та недавно поселилась в городе.

Я вовсе не хотела, чтобы эти двери оставались закрытыми или захлопнулись передо мной. И в мои планы не входило, чтобы кто-нибудь меня уничтожил. Это со мной уже случилось, когда я была ребенком. Почти случилось. И я не могла допустить, чтобы это повторилось.

К счастью, у меня был спонсор, ментор, если хотите, особа, которую я встретила в Лондоне несколькими годами раньше. Это была женщина в определенном возрасте, занимавшая видное положение в обществе, считавшаяся одной из самых известных хозяек салона в Париже, даже во Франции.

У нее была прекрасная родословная, по мужу она принадлежала к высшей аристократии Франции и, как и я, была вдовой.

Эта превосходная и замечательная женщина была другом моего первого мужа, покойного Хэрри Робсона. Будучи признательна ему за то, что он помог ей в самое трудное для нее время, а также из-за их многолетней дружбы, она взяла меня под крылышко, когда в 1950 году я переехала в Париж.

Это была баронесса Дезире де Мармон, привлекательная, элегантная, очаровательная, обладающая самыми широкими познаниями. Это она привила мне вкус к прекрасной французской мебели восемнадцатого века, обюссоновским и савонрийским коврам, гобеленам, фарфору и изобразительным искусствам.

К этому времени у меня уже был достаточно развит вкус в одежде, но именно баронесса познакомила меня с ее личным пониманием шика, с ее несравненной стильностью. То, что вас во мне восхищает, Вивьен, то, что вы отметили как мое чувство стиля, я получила от Дезире де Мармон.

Первое, что она сделала – это ввела меня к своим любимым портным, шляпницам, обувщикам, следила, чтобы я одевалась просто, но элегантно, по высшей моде. Это ее художники и декораторы помогли мне обставить и декорировать мою новую квартиру – под е наблюдением. Именно она нашла мне хорошего лакея, повара и экономку. короче говоря, она надзирала за каждой стороной моей жизни.

Таким образом Дезире превратила меня в шикарную и безупречную молодую женщину, обладающую неповторимым стилем, изяществом, утонченностью, не говоря уже о моей природной красоте. Через два года после моего переселения в Париж она решила, что я «готова» и, значит, меня можно ввести в парижское общество как ее лондонскую протеже.

И так я опять начала новую жизнь, Вивьен. Четвертую жизнь. У меня уже было три жизни, две из которых я упорно пыталась забыть, полностью вычеркнуть из памяти. О них не знал никто, даже Дезире. Ей была известна только одна моя жизнь: довольно приятная, но скучная жизнь жены почтенного Хэрри Робсона, третьего сына в семье, принадлежащей к младшей ветви английского титулованного рода.

У Дезире был один ребенок, сын Луи, с которым у нее были не лучшие отношения. Хотя ей едва перевалило за пятьдесят, я в чем-то стала для нее дочерью, дочерью, которой у нее не было.

Между нами была особенная связь, отчасти похожая на ту связь, которую ощущаем мы с вами, Вивьен. В те дни она не только была моей наставницей, но и вдохновительницей: я хотела быть такой же, как она, в чем, мне кажется, и преуспела.

Славная женщина – добрая, любящая, остроумная, восхитительная, замечательный друг. Дезире входила в элитарный круг, известный под названием высшего класса общества. Но она ни в малейшей степени не была снобом. За свою долгую жизнь я пришла к выводу, что настоящие аристократы вроде Дезире де Мармон и Эдуарда никогда не бывают снобами. Только выскочки разного рода смотрят на остальных сверху вниз.

Это она, Дезире, мой дорогой друг, представила меня графу де Гренай. В тот вечер, когда мы познакомились, случилось то, что французы называют «coup de fourde» – гром среди ясного неба. Или любовь с первого взгляда, если вам так больше нравиться. К тому времени я прожила во Франции уже пять лет. Мне было тридцать три, и – никакой привязанности. И он, бездетный вдовец, тоже ни с кем не был связан. Ему было пятьдесят восемь лет. Но выглядел Эдуард моложе своего возраста.

Он был хорош собой, добродушный и живой, обладающий шармом, присущим континентальным жителям, в отличии от англичан. Он просто ошеломил меня. Через год мы поженились. Я стала госпожой графиней, хозяйкой его дома и замечательного старинного замка в Нормандии.

Первые два года мы были счастливы. Потом начались проблемы. Я не могла зачать. Эдуард стал меняться: у него не было детей, а он жаждал наследника, продолжателя рода. Он впадал в депрессию, у него портился характер, и он ругал меня. Ну. скажем, не все время: бывало, он опять становился прежним, Эдуардом времен своего жениховства, был добр и внимателен. Интимная жизнь доставляла нам большое удовольствие, мы любили друг друга. Но любви и постели не всегда достаточно. Брак в включает себя и множество других вещей.

К третьей годовщине свадьбы наши отношения просто рухнули. Эдуард все больше замыкался в себе. поглощенный мыслями о своем роде и об отсутствии наследника, которому он мог бы передать свое имя. В этом он обвинял меня, и совершенно несправедливо. Два года я время от времани показывалась специалистам по бесплодию, следуя совету Дезире. Ответ был всегда один: со мной все в порядке.

Когда я попыталась поговорить об этом с Эдуардом, чтобы он ознакомился с медицинскими заключениями, которые я получила, он сердился и отказывался меня слушать. Я поняла, что он просто не мог посмотреть в глаза правде: что бесплоден он, что у него не может быть потомства.

Я опасалась за наш брак и, признаюсь, вздохнула с облегчением, когда он решил отправиться в Браззавиль во французской Экваториальной Африке. Его пригласил к себе его дядя Жан-Пьер де Гренай, у которого в этой стране были огромные владения. Я решила, что пожить какое-то время врозь пойдет нам обеим на ползу. Эдуард, кажется, был согласен. Он собирался пробыть там довольно долго – хотел устроить сафари, поохотиться на крупную дичь.

В начале июня 1960 года он отправился в Браззавиль. Уезжая, он выразил надежду, что наша трехмесячная разлука будет иметь положительные результаты. Что она смягчит напряженность, возникшую в нашей жизни.

Две недели после его отъезда я продолжала обследоваться у гинекологов. Новые результаты были теми же, что и прежде. Три новых врача подтвердили, что я вполне могу иметь ребенка.

После этого я почувствовала себя несчастной, пала духом и совсем загрустила. У меня было ужасное детство и юность. Вдруг мне стало казаться, что прошлое повторяется, хотя и в несколько другом варианте. Я уже почти решила, что мне на роду написано быть несчастной, что жизнь моя никогда не наладится. Я боялась еще, что, когда Эдуард вернется из Африки, наш брак рухнет окончательно, что в конце концов мы либо будем жить раздельно, либо разведемся. Что хуже, я не знаю.