Орден для Поводыря - Андрей Дай

Худо-бедно передвигаться по горной столице можно было только в экипаже. Которого, у меня, конечно же, не было. Коляска имелась у Гуляева, но Степан Иванович каждое утро уезжал в ней к месту службы, и я полагал неприличным заставлять пожилого ученого заставлять идти пешком, чтоб самому разъезжать в экипаже.

На счастье, Господу было угодно вселить меня в тело губернатора, а не какого-нибудь биндюжника с угольных причалов Одессы, и у меня в подчинении была целая сотня казаков! Чего проще – отправить любого из них на поиски извозчика?! А что делать? Жизнь вообще – несправедливая штука.

Пока посыльный прочесывал ближайшие улицы в поисках приличествующей генералу повозки, я выдержал натуральную битву со своим внутренним Германом. По самой, что ни на есть, пустячной причине, конечно. По поводу выбора одежды. И я, не смотря на, несомненно, русское, или даже сибирское, происхождение, оказался большим немцем, чем внук уроженца Брауншвейга, Герман Густавович Лерхе.

Удобных и приличных комплектов одежды у меня было мало. Один походный, из грубоватой, но крепкой ткани, и два дорогих, штатских, подходящих для посещения туземной элиты. Кроме них был еще парадный мундир с покрытыми золотым шитьем воротником, обшлагами рукавов и клапанов карманов. К нему полагалась короткая, похожая на детскую игрушку, шпага с серебряным эфесом, но это произведение ювелирного искусства я, конечно же, в экспедицию с собой брать не стал. Пользы с этой зубочистки никакого, а весит она ни как не меньше фунта. Если бы собирался воевать, повешал бы на бок саблю – Гера уверяет, что вполне неплохо ей фехтует…

Этот ДАртаньян, блин, настаивал на мундире. Кои-то веки, я собрался навестить незамужнюю одинокую девушку, и Герман был намерен произвести впечатление блеском парадных генеральских позументов. Будто бы она – сорока! Вот как объяснить этому фанфарону, что губернатором мы с ним остаемся даже будучи голыми в бане, и к мундиру должность не имеет ни какого отношения?! В конце концов, впечатление составляют по уму, а не по количеству позолоты на пуговицах. И, вообще! Нужно беречь дорогущую вещь, и не таскать ее куда ни попадя!

Но этот фашист, пытающийся загнать меня в тесноты темно-зеленого сукна с твердым, царапающим подбородок воротником, не унимался. Говорил, что я неуч и ничего е понимаю в жизни. Мол, для того чтоб иметь возможность проявить ум, нужно, для начала как-то понравиться при встрече. А что может быть лучшей рекомендацией для незнакомого человека, чем форменный полукафтан действительного статского советника?

В общем, к госпоже Бутковской я все-таки отправился при параде. За лето плечи обзавелись мышцами, живот исчез, и этот сюртук, или как его там, оказался маловат мне в одном месте и великоват в другом. Чувствовал я себя отвратительно – казалось, все вокруг смотрят на меня и потешаются – будто мундир с чужого плеча. Так что на дорогу я внимания не обращал. Сидел, стараясь не шевелиться лишний раз. Изображал из себя статую Будды…

Где-то далеко, на берегу реки, раз в полчаса, согласно распоряжению генерал-губернатора, палила пушка, отмеряя положенные сто один залп. Артиллерийских орудий в городе нашли два, но второе после первого же выстрела громко крякнуло и пошло трещинами. Снова заряжать его посчитали не безопасным.

На площадь выкатили бочки с пивом и вином, под навесы, прямо в грязную жижу поставили столы с нехитрой снедью. Угла зданий украсили еловыми ветвями и флагами, немедленно промокшими, замерзшими и вставшими колом. У дома инвалидов, не в лад, ни впопад – замерзшими пальцами – играл оркестр. Пара десятков плохо одетых, грязных людей бродило между навесов. Праздник не получился. На иных похоронах веселее.

Низкое, свинцово-серое небо давило на плечи. Радостью от обручения обреченного на смерть наследника престола и не пахло. Настроение полностью отсутствовало. Я находился не в том месте, где следовало бы быть. Занимался не тем, и тратил время на встречи с не теми людьми…

Карина Петровна Бутковская снимала небольшой домик в Подгорной, не слишком престижной, части Барнаула. И хотя и само строение, и дворик смотрелись вполне аккуратно, было заметно, что им недостает хозяйских мужских рук. Ну, знаете, всякие мелочи. Тут забор чуть покосился, там досточка оторвалась. Пространство между жильем и сараями чисто выметено, нет ни былинки лишней, в полисаднике – огромный куст роз, но у ворот валяется здоровенная колода, которую женщины просто не смогли стронуть с места.

Отправил Артемку на разведку. В конце концов, я не арестовывать барышню приехал, а о причинах нелюбви ее брата с горным чиновником побеседовать. И нечего врываться в чужое жилище без приглашения.

Казачок быстро вернулся. Госпожа Бутковская приглашает мое превосходительство в дом. Поплотнее завернулся в плащ, пообещал себе не задерживаться слишком долго и двинул по заботливо выложенной досками тропинке.

Слегка поклонился, снял картуз и передал его Артемке. Денщик тут же вышел в сени. Он умел бороться со своим любопытством и за это я его уважал.

— Сударыня.

— Здравщтвýйте, ваше превошходитéльство, — забавно подменяя свистящие звуки на шипящие и ставя ударения в неправильных местах слова, ответила молодая… девушка. Прямо скажем, по нынешней моде – не красавица – мала ростом, даже – миниатюрна, и с небольшой грудью. Тщательно уложенные в замысловатую прическу каштановые волосы, небольшое, лисье, остренькое личико. Детские, узенькие ладошки и тоненькие руки. Чего же такого этакого Платонов в ней нашел-то? — Вашей милости уповаю. Я еще так молода…

Она вытянула из рукава платочек и потянула его к глазам. Я хмыкнул. "Ты, деточка, еще заплачь" — поддакнул Гера.

Петр Александрович Бутковский – отец Карины, получил дворянское звание за исследования в области медицины. Издал труды, хорошо известные в лекарской среде. Дионисий Михайлович влет назвал три или четыре, но одно – "Душевные болезни, изложенные сообразно началам нынешнего учения психиатрии" – я запомнил. Психотерапевт, психоаналитик, психолог, психиатр – в девятнадцатом веке еще не существовало разделения этих профессий. Психология, как наука только зарождается. Моему старому лекарю фамилии Юнга и Фрейда ни о чем не говорили, но работы доктора Бутковского он хвалил.

Карина Петровна была умна. И имела представление о человеческой психологии. Во всяком случае, дознаватели так и не смогли обвинить ее в чем-нибудь сколько-нибудь серьезном. Даже не смотря на том, что солдаты нашли в ее доме небольшой госпиталь, где оправлялись от ран бунтовщики. Карбышев даже всерьез предлагал мне взять с собой револьвер…

— Перестаньте, госпожа Бутковская, — может быть, излишне резко выдохнул я. — Я пришел сюда за правдой, а не…

— От чéго ше не послать полицейских? — криво улыбнулась девушка.

— Я и есть самый главный в губернии полицейский. Что же вам еще? Расскажите, что произошло между вами и господином Платоновым, чтоб я мог решить судьбу вашего брата…

Слезы у нее все-таки полились, и зубы стучали по краю стакана с водой, который немедленно принесла выметнувшаяся откуда-то из глубин дома страшненькая, рябая служанка. Пришлось ждать, пока она не соберется с силами, чтоб говорить членораздельно.

Как я и предполагал, коллежский советник Платонов ее попросту содержал. Со всеми вытекающими, так сказать. А что еще ей оставалось? Работать руками она не умела. В местную больницу даже сиделкой, и даже не смотря на познания в медицине, ее не взяли. А на руках брат – слабоумный калека.

Ни о каких серьезных намерениях и речи не шло. И до какого-то времени это всех устраивало. Чиновник пару раз в неделю посещал ссыльную, не забывая оставлять немного денег или чего-то стоящие подарки. Карина откладывала, как могла, будучи уверенной в недолговечности такой связи, но к моменту, когда все-таки произошел разрыв отношений, скопила не так много.

В августе у одного из чиновников горного правления, кажется бухгалтера Сохинского, случилось день рождения. В Барнауле праздновали всегда с размахом, но тут именинник и вовсе расстарался. Море водки, цыгане, музыканты. Приглашены все сколько-нибудь значимые лица города.

Уже ночью, кто-то из гостей попенял Платонову, что тот, дескать, так и не похвастался польской любовницей. Хорошенько подвыпивший коллежский секретарь отправил бричку.

— О! Они так говорили со мной, будто я продажная девка, — сверкая глазами от ярости, рассказывала Карина Петровна. — Совали ассигнации и требовали, чтоб я снимала одежду! Хватали…

Она пыталась терпеть. Понимала, что по большому счету заслуживает такого к себе отношения. Терпела и отшучивалась, старалась быть поближе к Платонову, надеясь, что тот ее защитит. Пока не поняла, что он ведет себя точно так же, как другие.

Кончилось развлечение для господ чиновников звонкой пощечиной по чьей-то – она совсем не знала имен местного начальства – физиономии и бегством с этого праздника жизни. Добравшись до дома, она без сил рухнула на кровать и ревела несколько часов подряд. И напуганный глупый маленький брат пытался ее утешать. А на следующий день отправился мстить.