Большая книга ужасов 63 (сборник) - Елена Арсеньева

Над дверью прибита медвежья лапа с пятью растопыренными когтями.

Никита приподнялся и обнаружил, что полулежит на низкой деревянной лавке. Она была застелена звериными шкурами, вытертыми до пролысин. На них Никита и лежал – одетый, даже в куртке и лыжной вязаной шапке, обутый в незашнурованные кроссовки.

А мама где?!

Никита соскочил с лавки и, путаясь в шнурках, выбежал, сильно толкнув тяжелую разбухшую дверь, на крыльцо.

Призрачно синели дальние сопки, многоцветно сияла под солнцем осенняя тайга, а чуть ниже, под небольшим крутояром, весело скакала по камням прозрачная узенькая, но бурливая речка, вода которой струилась и переливалась под солнцем.

На другом бережку стояла мама. На ней была клетчатая рубашка и джинсы, заправленные в сапоги до колен. Длинная коса переброшена на грудь.

Мама поигрывала ее распушившимся концом и смотрела на Никиту.

Он ясно видел ее лицо: смуглое, круглое, с маленьким улыбчивым ртом, с тонкими, поднятыми к вискам бровями, с длинными узкими глазами, которые сияли такой нежностью, что Никита чуть не заплакал.

Как давно он ее не видел! Как соскучился по ней!

Почему все говорили, что мама умерла? Она живая! Вот она!

Никита спрыгнул к речке, перебежал ее по камешкам, схватил маму за руки, заглянул в ее глаза…

И тут вдруг настал миг какого-то помрачения, после чего Никита вновь обнаружил себя на крыльце избушки. Стоял, уткнувшись в пахнущую сырой древесиной дверь.

Оглянулся – мама медленно поднималась на сопку, словно бы таяла в сумраке тайги.

Никита бросился вдогонку. Снова спрыгнул на берег, снова перескочил через речку, но поздно – вокруг сгустились таежные тени, сквозь которые ничего не разглядишь.

Где мама? Куда скрылась?!

Никита бросился было в тайгу, как вдруг раздался хриплый голос:

– Погоди, мэрген. В тайге беда. Заблудишься – пропадешь. Не ходи в тайгу. Иди сюда. К нам иди.

Никита повернул голову.

На взгорке, на противоположном берегу речушки, стояли старые-престарые дома – обветшалые, перекошенные от времени и непогоды.

Видимо, раньше здесь была деревушка. Но теперь от улиц не осталось и следа. И улицы, и огороды сплошь заросли сорняками, да так, что напоминали джунгли. Заборы где обрушились, где еще держались на честном слове. Некоторые крыши были подняты деревьями, проросшими сквозь дома.

Только одна избушка выглядела пристойно. Перед ней простиралась выкошенная лужайка на самом краю берега. На лужайке были сложены старые, потемневшие от дождей и времени бревна.

Вот на этих-то бревнах сидели два старика и приглашающе махали Никите.

Он побрел к ним, иногда оглядываясь на лес.

Перешел речку, поднялся на взгорок, уставился на стариков, пробормотав неуклюжее «здрасте» непослушными, дрожащими губами.

Один старик был худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу. Смуглое, будто бы прокопченное лицо изрезано множеством морщин. Тяжелые веки почти прикрывали узкие глаза. Это был, конечно, нанаец, старый нанаец, одетый в засаленный халат мутного, неразличимого цвета и обутый в поношенные торбаса[13].

– Бачигоапу, лоча мэрген, – сказал он скрипучим голосом.

Эти слова Никита знал. По-нанайски это значит – здравствуй, русский богатырь.

– Бачигоапу, – ответил он с трудом, потому что в горле першило.

– Ветер сильный, да? – спросил старик. – Слезу вышибает?

Никита торопливо вытер глаза.

Не было никакого ветра. При чем тут вообще ветер…

– Беда, какой ветрило! – подхватил другой старик, на которого Никита в первую минуту не обратил внимания. А теперь взглянул на него – и ахнул, потому что это был тот самый дедка-суседка, пахнущий свежим сеном, который минувшей ночью наведывался в Никитину кухню, а потом прогонял ужасного гостя… этот гость чуть дом по камешку не разнес!

И тотчас Никита вспомнил мягкую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена…

– Чудится мне, что ли? – пробормотал Никита.

– Прежде больше чудилось, – отозвался дедка. – Народ был православный, вот сатана-то и сомущал!

– Сатана?!

– Ну, сила нечистая. Мы-то вон кто? Нечисть, нежить – одно слово!

– Вы?! – невежливо ткнул пальцем Никита.

– Агаюшки, ага, – закивал тот. – Забыл? Я ж тебе говорил: мол, нечистик я. И он такой же, дзё комо. Слышь-ко, дзё комо, – обратился он к узкоглазому старичку, – наш-то мэрген ничегошеньки не понимает, а?

– Не понимает, однако, – согласился тот уныло.

– Неужто мы с тобой промашку дали? – всплеснул руками дедка.

– Дали, однако, – вздохнул второй старик.

– О чем вы тут говорите? – не выдержал Никита. – Где моя мама? Как я сюда попал? Что это за место?

– Деревенька, вишь ты, стояла здесь в старину. – Дедка повел вокруг рукой. – Деревеньку Завитинкой называли, а речку – Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь шагом перешагнешь – иссохла. С тоски, может? Жили, да… Скотина велась. Лошадушки… Ах, какие были лошадушки! – чуть ли не простонал он. – Мужики зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то сколько лавливали! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родных домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики кто к детям уехал, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не покличет: «Дедушка домовой, выходи домой!» Брожу я ночами по улочкам опустелым, филинов да нетопырей пугаю кликом-плачем… – И дед залился мелкими слезами, утираясь рукавом заношенной рубахи.

Никита смотрел на него, вытаращив глаза.

Домовой?! Так вот в каком смысле он называл себя нечистью!

Ну да, всякие там черти, домовые, лешие, водяные, банники и впрямь называются нечистой силой.

Да нет, этого просто не может быть…

Или может?

Наверное, может. Каким-то ведь образом Никита здесь оказался! Не пешком пришел, не на самолете прилетел. Его определенно перенес дедка.

Дедка-домовой.

Но зачем?!

– Зачем вы меня сюда притащили?! – воскликнул он отчаянно.

Заговорил другой старичок, который назывался дзё комо:

– Давным-давно тут недалеко стойбище[14] стояло издавна. Тайга большая, всем места хватает. Дедушка тигр живет, медведь живет – он как человек все равно, – косуля живет, лесные люди тоже. Лоча – русские пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было… Русские на счастье лапу медвежью прибивали, хэдени[15] – подкову. Все было по-соседски. Ой-ой-ой, давно это было. Дзё комо в каждой юрте жил, в среднем столбе.

– Дзё комо тоже домовой? – перебил Никита.

– Ежели по-нашему, по-русски, – конечно домовой, – кивнул дедка-суседка. – Мы же одним делом с дзё комо занимаемся – жилье человеческое оберегаем.

«Товарищи по работе, – сообразил Никита. – И еще есть такое слово – коллеги… Домовой и дзё комо – коллеги!»

Он непременно засмеялся бы, да вот беда – смеялку заело туго-натуго.

И ничего удивительного!

– Дзё комо – душа дома, душа счастья, – продолжал «коллега» домового. – Комо большой – значит, хозяин его богатый, комо маленький – хозяин бедный.

Никита смерил старичка взглядом.

Дзё комо кивнул:

– Да, мой хозяин не шибко себе богатый был. Однако ничего, хорошо жили. Ой-ой-ой, давно это было! – Голос его задрожал. – Даже тени тех, кто жил здесь когда-то, исчезли. Столбы у вешал для неводов покосились, сгнили… Молодые ушли! Заветы предков забыли! Даже от наследственных шаманских даров отказываются! В каменных стойбищах, как и русские, живут. Тайга им чужая. Раньше как было? Человек в тайге живет – человек тайгу бережет. Теперь человек в тайге не живет – из тайги только забирает. Злой человек стал. Все равно как росомаха! Норовит даже дерево Омиа-мони погубить!

Никита хотел возмущенно заявить, что все эти истории, конечно, очень интересны, но на его вопросы – как и зачем он сюда попал и где мама – никто и не думает отвечать. Однако не успел ни возмутиться, ни заявить.

Домовой и дзё комо вдруг насторожились, испуганно огляделись. Потом вскочили, поддерживая друг друга.

Дзё комо торопливо проговорил:

– Я камлал, в большой бубен бил, у костра плясал, как шаман все равно. Духи сказали: в каменном стойбище русский саман-гэен[16] живет. Он поможет сохранить Омиа-мони от той росомахи, которая к священному дереву нечистые руки тянет…

– Дзё комо, батюшка ты мой! – перебил его домовой голосом, похожим на всполошенный птичий крик. – Идет! Уже близко!

– Бежим! – испуганно закричал дзё комо. – Скорей-скорей!

Старички опрометью кинулись к избушке, однако, к изумлению Никиты, сделав каких-то два шага, бестолково затоптались на месте.

Видно было, что они напрягают все силы, чтобы убежать, но не могут. Лужайка под их ногами была словно намагничена!

– Вот вы где! – раздался громовой голос. – Вот вы где, гнилые рыбьи потроха!

Старички аж к земле приклонились от этого крика, а Никита резко обернулся… видно, слишком резко, потому что аж вокруг своей оси повернулся. И еще раз, и еще! Как начал крутиться – так никак не остановится.