Три минуты молчания - Г Владимов

- Они ж увидят.

- А мы сами сухого подсыпем. Из бункера принесем и затолкаем в трубу. Ты, Сеня, молодой еще, дак за артельного держись. Я с дураками всю жизнь живу, а с ними-то больше научишься, чем с умными.

Но недолго мы блажествовали. Граков пришел - я его ботинки увидал, с замшевым верхом. Стоял и стоял у нас над душой, пришлось тут и Ваське включиться в работу.

Вдруг он нас спрашивает, Граков:

- Это кто велел?

Я все кидал лопату за лопатой.

- Кто приказал уголь в воду бросать?

- Мало ли, - говорю, - умников найдется.

- А у тебя у самого голова на плечах имеется?

Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх:

- Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.

- Грубый матрос, - говорит он мне. - Совершаешь двойную бесхозяйственность и грубишь при этом старшему. Уголь надо сушить, а не бросать в воду. А второе - дно засоряешь в бухте. По конвенции мы здесь окурок не имеем права бросить за борт.

Это он все правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.

- А мое дело маленькое. Скажите старпому, пускай свое приказание отменит.

- Так вот я тебе приказываю.

- Вы? А кто вы такой на судне, прошу прощения? Я вас просто знать не знаю.

Он постоял, постоял. А я все кидал с таким даже увлечением.

- Ну, что ж, - говорит. - Ты прав.

- И кстати, - говорю, - пожалуйста, со мной на "вы".

Он не ответил, ушел. Старпом прибежал, весь пылающий.

- Хорош! - говорит. - Сколько перекидали?

- Да лопаты четыре, - ответил Васька. - Только ж начали.

Но вылезть нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк - поглядеть, как там выстучали края.

- Порядок, можно притягивать.

Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптерке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы полиспаста, зацепили его за пиллерс, и все трое потянули дружно. Лист пошел - с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать - от электрода по эту сторону пролег кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чертов полиспаст. Потом еще групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы сразу ослепли. Васька заорал благим матом:

- Пустите, а то бороду спалю!

Отпустил он нас с Богом - откашливаться на волю.

На палубе Шурка с Серегой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо еще зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто еще утром не орали: "В порт, в порт!" Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.

Ну, правда, шовчик он им показал - первый класс. Ровный, гладкий, а потом мы его зачистили, засуричили, покрасили чернью и вовсе его не стало видно.

Шурка поплевал на него, пошел гордый, руки в карманах. Я напомнил ему:

- А говорил - ни к чему не прикоснешься.

- Так, земеля, это ж не рыбацкая работа! Себе удовольствие.

- Завтра и рыбацкая начнется. Груз сдадим и метнем.

- Ну, метать уж хрена! - Потом он подумал и скривился. - Э, земеля! Конечно, метнем, а что нам еще остается. И не лезь ко мне, понял? А то - как звездану тебя по уху, земеля!..

Вот так. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался - ни розовой, ни голубой.

К вечеру все заделали, залили раствором. А через час он у нас потек, цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход на ровный киль. Что же теперь - опять корму поднимать?

- А где там наши каптерочники? - спросил боцман. Это я, значит, и Васька Буров. - Почерпайте, ребятки.

Васька внизу черпал, я на штерте тащил ведро и выплескивал с кормы. А воды все прибывало.

Васька почерпал и засачковал.

- Пойдем, поспим, вожаковый. Скажем - всю вычерпали, а она потом снова набралась.

- Так потом опять и пригонят.

- Главное - сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.

Но старпом еще перед вахтой прибежал:

- Там вода, - говорит.

- Она и будет, - сказал Васька. - Ее всю не вычерпаешь.

- Половину вычерпайте.

Мы черпали - она все прибывала. Я вспомнил, как в детстве, когда мне есть не хотелось, отец брал мою ложку и чертил по тарелке с супом: "Вот эту половину съешь, а эту оставь".

Старпом почесал в затылке и принял решение:

- А ну ее, задраивайте на фиг. Каптеркой пользоваться не будем.

Для чего ж мы тогда вообще эту пробоину латали? - хотелось мне спросить. Заваривали, цементировали... Да у кого спросишь?

Покидали мы бухту чуть свет, еще ночные огни не погасли в городке. Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И, наверно, глядели на нас, как на диво - идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике черт-те что творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть на Фугле, попрощаться, а потом - завалились в ящики, проснулись, только когда закачало.

- Шесть баллов, ребята, не меньше, - сказал Митрохин. - Наверно, не пустят швартоваться.

- Пустят, - ответил Шурка. - Нас-то - в первую очередь.

Все мы уже знали наперед - до апреля, когда нас никто уже на промысле не удержит, никакой Граков.

В динамике щелкнуло, затрещало. Мы спохватились - сейчас на палубу позовут. Но это "маркони" базу вызывал. А трансляцию не отключил - то ли забыл, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.

- Граков говорит, - знакомый голос прорезался. Все приподняли головы. Серега потянулся с койки, подкрутил погромче.

- ...Пробоина серьезная, но заварили, зацементировали. Приняли решение остаться на промысле, выполнить плановое задание. Сама команда решила, и почти единодушно. Были, конечно, отдельные настроения, но в общем - ребята боевые, коллектив здоровый, одним словом - моряки.

- Добро, - ответила база. - Вас понял. Привет экипажу. Подходите к моему левому борту.

Мы еще полежали минуту. Потом Жора-штурман басом своим молодецким скомандовал выходить на швартовку.

5

Мы вчетвером опять в корме оказались - Ванька Обод, салаги и я. Корма подвалила, стала биться о кранец, и с базы подали нам конец.

- Вахтенный! - крикнул Ванька. - Ты никак тот самый?

Вахтенный долго приглядывался. Трудненько было Ваньку узнать под его ушанкой.

- Ну что, залатали вас?

- Да залатали, - Ванька сплюнул. - Только веры у меня нету. Ты к доктору-то меня записал ай нет?

- А-а... - сказал вахтенный.

- Вот те "а"! Обод у меня фамилия.

- Да записал, примет.

Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и остались по бортам, когда уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили часа за четыре, без перекура. А на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.

- Точка, - сказал Ванька Обод. - Морской закон выполнил, рыбу сдал. Расплевался я с вами, ребятки золотые.

Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.

- Трюма отворяйте, ребята, - сказал ухман. - Тару буду майнать.

Мы отдраили оба трюма и разбежались кто куда. Порожних бочек по двадцать пять штук в стропе - это страшное дело. Строп от мачты к мачте носится, пока ухман выждет момент, и тут он летит на трюм и грохается, и бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам, потому что уже висит и качается новый строп и надо от него спасаться.

Мы приняли стропов восемь и сели перекурить, на базе какой-то перерыв вышел.

- Капитана просят! - крикнул ухман.

Высунулся Жора-штурман.

- Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?

- Матросик у вас списывается.

- Какой-такой матросик?

А с ухманом рядом уже и Ванька Обод показался. Очень смущенный, личико скорбное.

- Ты, что ли, Обод?

- Ну.

- Списываешься, гад? А с какой такой стати?

- Бюллетень мне выписали.

- А что у тебя?

- Боюсь даже сказать.

- Ну что, на винт намотал?..

- Хуже.

- Что ж может быть хуже?

Ванька похлопал себя рукавицей по шапке.

- Здесь у меня чего-то.

- А, ну валяй, отдохни душой. Нам психов не надо, сами такие.

- Аттестат бы мне. И шмотки там, в кубрике.

Я сходил, достал Ободов чемоданчик, покидал в него мятые рубашки, носки. Жора сложил аттестат самолетиком и пустил вниз. Ванька стравил штерт, мы к нему привязали чемоданчик, аттестат сунули под крышку.

- Извиняйте, ребята, - сказал Ванька. - Не могу больше.

- Валяй, - сказал Шурка. - Сгинь, сукин сын.

Мы завидовали Ваньке, а потому и злились, никто доброго слова не сказал на прощанье. А чему завидовали - что у самих не хватило духу вот так же гнуть свое до конца?

- Принимай строп! - сказал ухман.

Мы с Шуркой полезли в трюм, другие нам подавали сверху. Порожние бочки - после рыбы - как перышки, просто летают у нас в руках. И что-то хоть видишь вокруг. Я вдруг увидел - Шурку. Это одну минуту длилось. Западал снежок, посеребрил ему волосы и брови, и невольно я засмотрелся на Шурку до того красив он стал. Лицо - героя, ей-Богу, и все на нем - в полную меру: брови - так брови, вразлет, глазищи - так уж глазищи, рот - так уж рот. И правда, такого в кино снять - он бы там всех красавчиков забил. Только, наверное, талант еще нужен... Может, мне бы его - я б такую книгу написал о людях, - как я их понимаю. А мы тут - с бочками... Нет, лучше не думать. А то еще с круга сопьешься. И минута эта - прошла.