Красный свет - Максим Кантор

– Вы меня запутали, – отвечал я. – Если искать связи советских с немцами, вот хороший пример. Тухачевский восторгался Гитлером.

– Это плохой пример! – свирепел надзиратель. – Неужели не ясно: пример плохой! Маршал Тухачевский был ложно обвинен в шпионаже в пользу Германии, и неразумно разрушать общее верное представление о тех страшных годах ради сомнительной детали. Наша задача показать идеологическое срастание коммунизма и фашизма, их роль была сходной в историческом процессе. Теперь наконец понимаете?

Тянулись годы, я привык к монотонной работе – и стал глубоким стариком. Работали на них все – и Гальдер, и Гелен… полагаю, что и Гесс в Тауэре тоже сочинял для победителей тексты. Рудольф очень помог в свое время с написанием «Mein Kampf», у него был хороший слог… Он сумел бы найти веские слова для борьбы с коммунизмом.

В то время уже и термин соответствующий придумали, весьма удобный в политической жизни, – появилось слово «красно-коричневые». Признаюсь, я не сразу понял, что имеется в виду; меня просветил мой надзиратель – оказывается, современной демократии противостоит союз потерпевших поражение красных и националистов, которые тяготеют к фашизму. Вот так и был получен искомый оттенок – красно-коричневый. В мире победила демократия, а красно-коричневые готовят реванш.

– Ах, вот что, – сказал я, – теперь ясно. Прежде была Антанта, «Антикоминтерновский пакт», Интернационал… это помню. «Стальной пакт», было и такое… Потом Атлантический союз, Варшавский блок. А сегодня ветераны коммунизма и нацизма, по-вашему, объединились? Красно-коричневые, да? Заговор против демократии?

– Есть очевидная тенденция, – заметил мой страж, – и корни такого союза следует искать в истории. Вспоминайте, вспоминайте! Мы будем благодарны за любую деталь. Мы не торопим, но имейте в виду, времени осталось мало.

Почему времени мало? Лично у меня времени было достаточно. Я продолжал писать, нервные люди в белых рубашках пили кофе и просматривали мои записи и не видели в них ничего любопытного. Меня не имело смысла содержать на военной базе – я даром ел их бюджетный хлеб.

Иногда про меня забывали на годы – я понимал, что в это время их экономика цветет и лишних гамбургеров они не считают. Но однажды на базу приехал высокий чин. Зашел в мою комнату, задал несколько вопросов, остался недоволен. «Вы знаете, Ханфштангель, что состоите на довольствии нашего ведомства уже почти полвека?» Надо было бы добавить: лишние рты демократии не нужны! Я подумал, что он готовит мне приговор. Я был никчемным работником, дряхлым стариком, отчего бы меня не усыпить? Сколько демократических гамбургеров я съел – и без всякой пользы для глобальной демократии… Я ждал, что войдет медсестра и предложит закатать рукав. Знали бы они, как я жду смерти.

Однако решено было переправить меня в Британию, поселить под надзором английских офицеров. Переезд я перенес неплохо. Меня поселили в специальном квартале, на юге Лондона, неподалеку живут былые советские диссиденты, ныне сотрудники русской службы Би-би-си. Здесь же разместились арабские провокаторы, внедренные в племена единоверцев, чтобы сеять раздор; беглые советские разведчики, находящиеся на довольстве у МИ-6; оплачиваемые британскими службами советологи-кремлинологи. В сущности, следует сказать спасибо британским военным: меня не держали в Тауэре, как Рудольфа Гесса, – за мной приглядывает британский майор, вот и вся стража. Как и его американского коллегу, его тоже зовут Ричардс – говорят, все русские следователи называют себя «Иван Иванович»… а впрочем, какая разница?

– Скажите, майор, у вас нет родственника в Америке?

– Насколько мне известно, нет.

– Может быть, ваш кузен – тоже Ричардс?

– Это распространенная фамилия.

– Да, верно.

В конце концов, мне безразлично, кто за мной смотрит и в каком я городе. Я редко покидаю свою комнату. Lebensraum сократился до 12 метров.

5

В окно я вижу продуктовый магазин, которым владеют ямайские негры. Там продают какую-то пеструю ерунду. Рядом магазинчик игральных автоматов, принадлежащий тоже темнокожей семье. Дальше закусочная, в которой итальянка Диана (как явствует из вывески) потчует посетителей жареным беконом и яичницей с бобами. Сомневаюсь, чтобы в Неаполе, откуда она родом, такую кухню одобрили. Но вкусы Брикстона (так называется этот южный район) именно таковы – и вот уже Диана пишет на вывеске, что подаст в полдень настоящие камберлендские сосиски с бобами. Мой надзиратель, майор Ричардс, однажды угостил меня такой сосиской – невообразимая мерзость! Старикам – а я ветхий старик – такая пища противопоказана.

Помню, я пошутил, что если бы Гитлер знал больше о холестерине и камберлендских сосисках, он решал бы планы по Холокосту иначе. К чему «Циклон Б», если есть камберлендские сосиски? Итак, закусочная. Следующая дверь – служба миникэбов. Ямайские парни на убогих машинах составляют конкуренцию классическим британским кэбам – возят за полцены. Правда, майор Ричардс жалуется, что черные плохо знают город, могут не доставить в пункт назначения. Следующая дверь – обувная мастерская; там работает толстый лысый человек в переднике, его зовут Мэлвин, так написано на окне его лавочки. Обычно Мэлвин сидит на пороге и кушает большой сандвич, видит, что я его разглядываю и машет мне рукой, на которой изображен синий якорь.

Раз в неделю главный брикстонский бандит приезжает на длинной серебристой машине собирать дань с магазинов. Это грациозный негр грязно-серого цвета в золотом костюме с бахромой и войлочными волосами, заплетенными в косички. Костюм, конечно, не буквально из золота, но ткань сияет как золотая, возможно намазана фосфором. Негр движется в ритме африканского танца, вскидывая колени и потряхивая руками, на которых брякают браслеты. Видимо, он танцор или очень любит национальную музыку. Он входит в магазинчики, танцуя, за ним движется его охрана. Они выходят с пачками денег в руках, садятся в автомобиль и едут медленно дальше, вдоль домов. Тормозят у следующей двери, сцена повторяется: негр, танцуя, заходит в магазин, выходит с деньгами. В этом квартале живут в основном эмигранты – в большинстве это негры с Ямайки. Они безропотно отдают деньги бандиту, а тот похлопывает мужчин по щекам, а женщин шлепает пониже спины. Я спросил у майора Ричардса, почему власти Лондона не положат конец этому вымогательству. Танцующего негра и его охранников следует немедленно арестовать и изолировать. Майор Ричардс сообщил мне, что такого рода решение не в его компетенции, сам он не полицейский, но лично он полагает, что гораздо разумнее сохранить вещи как они есть. Лучше позволить танцующему негру (кстати, его зовут Бенджамен, он наш сосед, живет за углом) собирать свою мелкую дань (ну что это за деньги, сами посудите!), чем ввергнуть район Лондона в этнический конфликт. Ведь немедленно выяснится, что половина семей Брикстона – родственники танцора, что их права задеты, и так далее. Нет уж. Лучше не связываться. Вам лично Бенджамен мешает?

– Понимаю, – сказал я, – вы не трогаете негра Бенджамена, который вымогает деньги, а негр Бенжамен не трогает вас, если вы решите разбомбить Африку. У каждого свой интерес.

Майор Ричардс умеет промолчать. Англичане вообще очень спокойный народ, это особенно понимаешь, если на соседней улице наблюдаешь суету негров с Ямайки. Кастовое общество предполагает разницу в поведении. Брамины хранят спокойствие, потому что кшатрии трудятся, а воины совершают полеты на сверхзвуковых бомбардировщиках. Каждому – свое. В сущности, об этом Адольф и мечтал. Он ошибался, полагая, что мечтает один.

Как и его американский родственник, Ричардс снабжает меня прессой, а взамен забирает исписанные мной листки. Я всегда просил только книги по истории, только доклады политиков, только опубликованные архивы – и Ричардс не возражал. Раз в неделю приходит коробка с пометкой «Для Ханфштангеля» – там книги и журналы.

У майора Ричардса короткие пальцы с узкими полосками ногтей. Он говорит тихим голосом и краснеет до морковно-рыжего цвета, когда врет. У майора жена и двое детей: взрослый сын и маленькая дочка. Майор любит пиво и камберлендские сосиски. Когда майор хочет сделать мне приятное, он обещает на следующий день заказать для меня большой ланч в пабе «Лягушка и цапля», в этот момент майор шалеет от собственной расточительности.

– Знаете что? – говорит майор и становится похож на русского купца, едущего к цыганам. – Отчего бы вам не попробовать камберлендских сосисок?

В порыве щедрости он готов на все.

– You know what I am going to do tomorrow? I am going to order the special lunch for you!

Русские купцы, швыряющие в печь пачки ассигнаций, не выглядели такими мотами, каким кажется себе в этот момент майор Ричардс. Я вижу по выражению морковного лица, что он занят торопливым подсчетом: камберлендские сосиски с яичницей – четыре фунта пятьдесят пенсов, пинта пива – два фунта… Правды ради, свои планы майор никогда не приводил в исполнение: наступал новый день, я получал стандартный рацион – чай с молоком, бульон, галеты. Я радуюсь избавлению от мерзкой пищи, благодарю Провидение, что сосиски меня миновали, но проходит три месяца, и майор снова начинает сулить обильный ланч.