Пилот «штуки» - Рудель Ганс-Ульрих

«Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение в звании, если мне больше не позволят летать с моей частью».

Моя правая рука все еще в его руке, он все еще вглядывается мне в глаза. Левой рукой он передает мне черный, обтянутый вельветовый тканью футляр, в котором находится моя новая награда. Многочисленные лампы в комнате заставляют бриллианты сверкать всеми цветами радуги. Он смотрит на меня с печалью, затем выражение его лица меняется и он говорит: «Хорошо, продолжайте летать», и улыбается.

В этот момент мое сердце охватывает теплая волна радости и я счастлив. Впоследствии фон Белов говорит мне, что и его и генералов чуть было нее хватил удар, когда я ставил свои условия, он уверяет меня, что молния, проскользнувшая по лицу фюрера, не всегда превращается в улыбку. Все меня поздравляют, главнокомандующий Люфтваффе — с особой сердечностью, он сильно щипает мою руку просто от удовольствия. Поздравления адмирала Дёница более умеренные, поскольку он добавляет немного раздражительно:

«Я рассматриваю вашу просьбу продолжать полеты, обращенную к фюреру, как не соответствующую долгу солдата. У меня много хороших капитанов подводных лодок, но рано или поздно им всем пришлось подчиниться приказам».

Хорошо, что он не мой главнокомандующий!

Фюрер ведет меня к столу с картами и говорит мне, что на совещании только что обсуждалась ситуация в районе Будапешта, я же только что прибыл оттуда, не правда ли? Он перечисляет доложенные ему причины не вполне удовлетворительного хода операции, которая до сих пор не привела к созданию коридора для связи с осажденным городом. Я делаю умозаключение, что в качестве объяснения назывались погодные, транспортные и другие трудности, но ни разу не упоминались ошибки, свидетелями которых мы были сами, находясь в воздухе: разделение бронетанковых дивизий и выбор неподходящей местности для атаки танков и пехоты. Я докладываю о своем мнении, основанном на долгом опыте войны на восточном фронте и на том факте, что во время этой операции я летал в этом секторе по 8 часов ежедневно, в основном на малой высоте. Все слушают меня в молчании. После короткой паузы фюрер делает замечание, обводя глазами круг своих советников:

«Видите, как меня вводили в заблуждение — и кто знает, как долго?»

Он никого персонально не упрекает, хотя и знает подлинные обстоятельства, но очевидно, что он возмущен обманом. Показывая по карте, он высказывает свое желание перегруппировать наши силы для новой попытки снять осаду Будапешта. Он спрашивает меня, где, с моей точки зрения, местность больше всего благоприятствует атаке бронетанковых частей. Я высказываю свое мнение. Позднее эта операция завершается успешно, ударная группа подошла к оборонительным линиям защитников Будапешта и те смогли пробиться из города.

Когда совещание заканчивается, фюрер ведет меня в свой частный кабинет, меблированный с большим вкусом и с утилитарной простотой. Я хотел бы, чтобы мои товарищи могли бы находиться здесь и прожить со мной все эти часы, поскольку я здесь только благодаря их достижениям. Фюрер предлагает мне выпить и мы говорим о многих вещах. Он спрашивает меня о моей жене, сыне, родителях и сестрах. Расспросив самым детальным образом о моих личных делах, он начинает говорить о своих идеях, относящихся к перевооружению. Вполне естественно, он начинает с Люфтваффе, делая основной упор на предполагаемой модернизации самолетов, которые мы используем. Он спрашивает меня, считаю ли я оправданным продолжать полеты на медленных Ю-87 сейчас, когда вражеские истребители летают со скоростью на 400 км в час быстрее? Ссылаясь на некоторые чертежи и расчеты он указывает, что убирающиеся шасси способны увеличить скорость Ю-87 самое большое на 50 км в час, с другой стороны, его характеристики во время пикирования изменятся самым невыгодным образом. Он спрашивает моего мнения по каждому пункту. Он обсуждает мельчайшие детали из области баллистики, физики и химии с легкостью, которая оказывает на меня большое впечатление. Он также говорит мне о своем желании начать эксперименты для проверки возможности установки четырех 30 см пушек в крыльях вместо нынешних двух 37-мм пушек. Он полагает, что аэродинамические качества нашего противотанкового самолета очень сильно улучшатся благодаря этим изменениям, в качестве боеприпасов будут использоваться те же самые снаряды с вольфрамовым сердечником, и в результате эффективность самолетов, оснащенных таким оружием, наверняка возрастет.

Объяснив мне далеко идущие улучшения в других областях, таких как артиллерия, стрелковое оружие и подводные лодки, — и все с тем же самой поразительной осведомленностью, — он рассказывает мне, что он лично написал предварительный текст оснований для моей последней награды.

Мы беседуем примерно полтора часа, когда ординарец доложил, что «фильм готов к показу». Каждый новый еженедельный выпуск новостей незамедлительно показывают фюреру, который дает разрешение на его демонстрацию по всей Германии. Случилось так — мы спустились вниз только на один пролет и уже сидели в зрительном зале, — что картина начиналась со сцены, снятой на летном поле во время стоянки нашего полка в Штульвессенбурге, за которой следовала сцена взлета «Штук» и панорама танков, подбитых мною западнее Будапешта. После показа фильма я покинул Верховного главнокомандующего. Оберст фон Белов передал мне грамоты о награждении Рыцарским крестом Дубовыми листьями, Мечами и Бриллиантами, которые хранились в рейхсканцелярии. Каждая из них весила больше килограмма, особенно последние две, помещенные в массивных золотых рамках, которые, если не считать их сентиментальной ценности, должны были стоить изрядно. Я отправился в штаб-квартиру Геринга. Рейхсмаршал выразил свое удовольствие, которое было тем больше, поскольку недавние события сделали его положение очень трудным. Превосходство врага в воздухе усилило все наши неприятности и препятствовало нашим планам, но как можно было с ним покончить? Он безмерно весел и горд, что в этот момент один из его людей вдохновил фюрера на создание новой германской награды за храбрость. Отведя меня немного в сторону, он говорит мне шаловливо:

«Видите, как мне все завидуют и как радуются ухудшению моих позиций? На совещании фюрер сказал, что он создает новую и уникальную награду для вас, поскольку ваши достижения ни с чем не сравнимы, в то время как представители других родов войск возражали, что награжденный — солдат Люфтваффе, недостатки которых были причиной стольких проблем. Они хотели знать, разве было невозможно, по крайней мере теоретически, заработать награду солдатам и других родов войск? Вы видите теперь, чему мне приходится противостоять».

Он говорит, что никогда бы не поверил тому, что я смогу убедить фюрера изменить его мнение относительно запрета на мои полеты. Сейчас, когда у меня есть его разрешение, он не может сам запретить мне полеты. Он просит меня, как он неоднократно делал прежде, принять пост командующего всей фронтовой авиацией. Но принимая во внимание, как я добился согласия фюрера на полеты, я не думаю, что он серьезно верит, что сможет меня убедить в необходимости этого, по крайней мере сегодня.

После обеда я сажусь в специальный поезд, отправляющийся в Берлин, где меня ждет мой самолет, который доставит меня к моим товарищам на фронт. Я провожу в Берлине только несколько часов, но этого достаточно, чтобы привлечь целую толпу любопытных, поскольку рассказ о моем награждении был уже сообщен прессой и по радио. Вечером я встречаюсь с Риттером фон Хальтом, в то время вождем организации «Немецкий спорт». Он рассказывает мне, как после долгих попыток он смог убедить Гитлера, что мне следовало бы возглавить спортивное движение рейха после войны. Когда будут написаны мои военные воспоминания и я передам своему преемнику мой нынешний пост, мне предложат этот назначение.

По дороге на фронт я залетаю в Гёрлиц, где встречаюсь с семьей, затем вновь поднимаюсь в воздух и беру курс на Будапешт в тот же самый день, когда доклады о положении на этом участке фронта становятся особенно печальными. Во время моей посадки полк построен, чтобы заместитель командира эскадрильи мог поздравить меня от имени всей части с моей новой наградой и званием. Затем мы вновь поднимаемся в воздух и совершаем боевой вылет в район Будапешта.

«Если бы русские зенитчики только знали, сколько золота и бриллиантов летит над их головами», — говорит с ухмылкой один механик из наземного персонала, «можете биться об заклад, они стреляли бы гораздо лучше и приложили бы больше усилий».

Спустя несколько дней я получаю сообщение от венгерского лидера Салаши, который приглашает меня в свою штаб-квартиру к югу от Шопрона. Меня сопровождают генерал Фёттерер, командующий венгерскими военно-воздушными силами и Фридолин. В благодарность за наши операции против большевизма в Венгрии он награждает меня венгерской высшей военной наградой — Медалью за храбрость. До сих пор ею были награждены всего семеро венгров. Я — восьмой ее кавалер и единственный иностранец. Поместье, права на которое присуждаются вместе с наградой, не слишком меня интересует. Я должен буду вступить в права собственника только после войны и без всякого сомнения, оно станет местом отдыха для всех летчиков моего полка.