Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Со странным чувством девушка узнавала и манеру обращаться с оружием: оба одинаково хорошо владели и правой, и левой рукой, и молниеносность бросков, и быстроту реакции, позволявшей держать в поле зрения весь десяток, и силу удара. Перед мысленным взором Всеславы на миг мелькнула страшная картина: отец и сын, никогда не видевшие и ничего не знавшие друг о друге, сошлись в смертельном единоборстве, совсем как в персидской басне, которую в Корьдно часто сказывали булгарские купцы. Добрый Тармо и другие старинщики, переделав ее на славянский лад, нередко по своему усмотрению да по просьбе юной княжны меняли концовку: у них отец и сын все же признавали друг друга раньше, чем был нанесен роковой для одного из них удар, и затем отправлялись сражаться с общим врагом.

Но Неждан жестоко ненавидел сделавших его безродным Незнамовым сыном хазар, да и тархан, случись такая встреча, вряд ли в чужеземном воине родную кровь бы признал: белые хазары родство по матери считают. Не за старый ли отцовский грех жестоко расплачивался своим недугом юный Давид бен Иегуда?

Швырнув на песок последнего из десятка, тархан пружинящей, точно у хищника, походкой прошелся вдоль поля, высматривая, с кем бы еще помериться силой. Охотников с ним сразиться больше не находилось: старший прятался за среднего, средний за младшего, а младший и рот закрыл. Ратьша хотел было шагнуть вперед, но, опамятовав, что гостеприимному хозяину негоже обнажать оружие против дорогого гостя, передумал. Куда ему! Он зимой против едва оправившегося от ран Хельгисона не выстоял, да и с Нежданом меч ни разу не осмелился скрестить. Но тут взгляд Иегуды бен Моисея упал на притулившихся в дальнем конце двора скоморохов.

— Медведя сюда! — хозяйским голосом распорядился он. — И чтобы не как давеча, без поддавков!

Кромешники, да и сам Мстиславич вздохнули с явным облегчением — пронесло. А если косолапый попортит высокому гостю нарядное платье или, не приведи Велес, порвет, так скоморохи — люди ничейные, их и не расправу выдать не жалко. Да и почему обязательно порвет. Этого хазарина и самого можно в лес без рогатины отпускать! То-то у деда Молодило руки трясутся, а внучек Улебушка утирает слезы, гладит по загривку Озорника.

Подруженька Мурава рассказывала, как ее Хельги однажды в лесу, не имея под рукой рогатины, раскроил лесному властелину череп мечом. В ту пору он и хребет без особого труда переломил бы, да не захотел рисковать попусту жизнями случившихся рядом двух девушек и отрока. Иегуда бен Моисей ничьих жизней спасать не собирался, но все сразу поняли: на этот раз биться он станет до конца. Каким-то образом это понял и Озорник и потому, вместо того, чтобы идти вперед, уперся в землю всеми четырьмя лапами. Остановился и старик-поводырь.

— Ну же! Чего вы там копаетесь?! — прикрикнул на обоих Ратьша. — Батогов давно не пробовали?

Он резко вырвал у игреца цепь и чуть не получил пудовой, усаженной кривыми когтями медвежьей лапой по лицу. Только многолетняя воинская сноровка позволила ему буквально в последний миг отпрянуть в сторону и вниз. Озорник дополнил свое движение сердитым ревом. Кромешники подались назад: мало ли кого еще лютый зверь захочет утащить с собой в иной мир.

— Я тебе это припомню, старик! — оскалился не хуже Озорника Мстиславич, отряхивая песок с колен и пытаясь приладить на место снесенный медведем клок кожи на виске: еще бы полпальца, и череп княжича раскололся бы, точно орех.

Дед Молодило даже не глянул на него. Ратьша больше не имел над ним власти.

Без труда разрешившийся от цепи, вместе с ней сбросивший все свои обязательства по отношению к людям Озорник поднялся на дыбы во весь свой более чем саженный рост и огласил окрестности громогласным ревом. Точно воин в начале единоборства, он призывал в свидетели заступника Велеса и других богов и просил у Первого Медведя, прародителя своего рода, даровать ему победу над врагом.

— Якши аю! Хороший зверь! — оскалил зубы в усмешке тархан.

Его ноздри возбужденно раздувались, как у хищника, почуявшего запах крови, карие, ореховые, как у Неждана, глаза следили за медведем, выбирая удобный момент для решающего броска. Совершенно не утомленный, а только раззадоренный предыдущей схваткой в ожидании и предвкушении следующей, он, казалось, сбросил не менее двадцати лет. Он сделал по двору несколько точно выверенных шагов, а затем раскрыл Озорнику объятья.

Через миг они слились воедино и застыли посреди двора, точно обращенные в камень взглядом крылатого, одетого змеями чудища из ромейской басни. Впрочем, не совсем так. Камни при всей своей тяжести хранили покой и стремились к покою. Сошедшиеся в смертельной схватке человек и зверь излучали чудовищную, мучительно ищущую выхода и не находящую его силу. Всеслава почти ощущала, как содрогались от гнета тяжелые кости, натягивались до предела жилы, бугрились сведенные в чудовищном напряжении мышцы, стучала в виски горячая кровь, темнело в глазах и прерывалось дыхание, без остатка отданное борьбе.

Но если Озорником руководила только жажда жизни, присущая всему, что дышит и движется, то тархана побуждали еще и иные чувства. Не только уязвленная гордость, тоска начинающего стареть и не желающего с этим смириться тела и безысходная боль родителя, не ведающего, как еще умолить богов, чтобы они вернули здоровье его ребенку, придавали силы могучим его рукам, все крепче сжимавшим мохнатый загривок. Посланник великого каганата, он должен был доказать этим северным варварам, что невидимый Бог хазар еще не оставил заступничеством свою землю, и, если каганат все-таки выстоит под натиском руссов, данникам следует знать, за кем сила и власть.

И потому в какой-то миг Озорник захрипел и начал задыхаться. Его лапы судорожно молотили тархана по спине, соскальзывая с чешуи доспеха, а Иегуда бен Моисей яростно и настойчиво продолжал усиливать захват. Затрещали ломающиеся кости, и Озорник медленно начал оседать.

Хазары и кромешники в один голос восторженно возопили, восхваляя Иегуду бен Моисея, уважительно закивали воины, которым довелось только что скрестить с ним меч, и вытер испарину со лба Ратьша, заодно прикидывая, а сам бы он так смог? И только дед Молодило и скоморохи, стоя в стороне, смотрели не на тархана, а на Озорника.

Их мохнатый товарищ прожил свою жизнь, и конец ее оказался не так уж плох. Да, не будет больше для него ночевок под теплым кровом и медовых пирожков, преданного поводыря, добывавшего ему пропитание, и заботливых друзей. Но вместе с тем не будет и оглушающего рева толпы, улюлюканья мальчишек, безнаказанно кидавших в него камни, ярмарочных забулдыг, докучающих ему своим братанием, и подгулявших нарочитых. Батюшка Велес примет косолапого под сводами Мирового Древа, а Великая Матерь Жива сошьет ему к зиме новую шубку и вдохнет его душу в новорожденного медвежонка. Только как теперь им жить без него? И кто заплатит за обиду игреца!

Плеть и обух

Вскоре после отъезда хазар Ратьша велел Всеславе готовиться к свадьбе.

— Да неужели ты думаешь, мой брат согласится признать этот брак? Ты разве забыл, что ты нынче вне закона?!

— Ошибаешься, милая! После ухода руссов в земле вятичей я теперь закон! А брат твой пусть благодарит меня за то, что ему ворота дегтем пока не измазали!

Вот и весь разговор, и как жить дальше — неведомо.

В прежние дни она еще могла бы излить кручину-горе другу Анастасию: внук священника, он всегда умел найти слова утешения. Но в последние дни ромей даже для перевязки к ней не приходил. День-деньской громыхал цепью в кузнице и возле нее, где в заполненной прелыми листьями, золой, навозом и, кажется, даже нечистотами зловонной яме прела, набухала под гнетом его горючая смесь. Еще одно зелье кипело на огне в котле, распространявшем густой запах перегара. Всеслава видела стеклянную трубку, по которой сочилась мутноватая бесцветная жидкость.

— Все, спекся твой ромей! — со злорадным торжеством сообщила подруге Войнега. — Понял своей ученой башкой, что плетью обуха не перешибить, а безродному с князем не поспорить. За работу, холопина упрямый, взялся!