Роза и лилия - Жеральд Мессадье

Едва она показалась, прихожане тотчас окружили ее.

— Это королевская пирожница…

После мессы и причастия Жанна, разумеется, отправилась в свою лавку и отведала пирожок с сыром, запив его вином. Потянувшиеся за ней прихожане с удовольствием сделали то же самое.

В последовавшие за этим событием недели и месяцы Жанна большую часть времени проводила в комнате малыша. Она отрывала от него взгляд только для того, чтобы лучше запомнить черты Франсуа. С каждой неделей они становились все отчетливее. Жанна внимательно наблюдала за лицом мальчика. Можно ли будет угадать его настоящего отца? Даже если и возникнут сомнения, убеждала она себя, то разве не сплошь и рядом дети походят не на отцов, а на дедов, дядей и мало ли еще каких родственников?

Ей так хотелось ошибиться в своих подсчетах! Куда там, тонкие изогнутые губы мальчика ясно указывали на кровь Монкорбье.

Пришел милый май, но только без песен. Всякий раз, возвращаясь домой, Бартелеми спешил в комнату Франсуа, подхватывал его на руки и со счастливым смехом кружил в воздухе. Кормилица причитала. Ребенок радостно лепетал. На улице заливались первые дрозды.

— А что, если мы подарим ему братика? Или сестричку? — шептал Бартелеми в ночной темноте.

По утрам они не могли разжать объятий.

Груди Жанны набухли как почки весной. Мужская плоть Бартелеми представлялась ей длинной тыквой в огороде Ла-Кудрэ, а семя его — медом. Вместе мы словно земля и растения, говорила она себе. Мы и есть мир.

Мы звезды.

Настало 19 марта 1452 года. «Прошел год!» — говорила себе Жанна. Ей захотелось встретиться с отцом Мартино. После рождения ребенка ее все сильнее занимали вопросы жизни и смерти. Как понять их смысл?

— Если вы думаете, что вы одна на свете, — сказал отец Мартино, — то ошибаетесь. Раскройте глаза и взгляните на тех, кто вас окружает. Родители смотрят на вас с небес. Если бы они не ушли из жизни так рано, вы бы не покинули Нормандию и не исполнили бы то, что исполнили.

— Выходит, смерть питает жизнь?

— Мы все связаны за пределами этой жизни, Жанна. Человечество — это одна длинная процессия. Подвиги святых озаряют нас и сегодня, преступления злодеев бросают на нас тень. Постараемся же, чтобы первых было все-таки больше.

По случаю дня рождения маленького Франсуа Жанна устроила небольшой праздник.

Гостям подавали вино, как вдруг появился запыхавшийся и измученный лейтенант стрелков. Он хотел немедленно видеть Жанну, и та, едва взглянув на его лицо, чуть не лишилась чувств. В комнате малыша воцарилась зловещая тишина.

— Госпожа…

Ему и самому надо было собраться с силами.

— Сеньор де Бовуа погиб вчера… при взрыве плохо заряженной пушки.

Жанна вскрикнула и пошатнулась. Сидони бросилась к ней на помощь, а Гийоме поспешил подставить стул. Немного придя в себя, Жанна услышала голос лейтенанта, говорившего о том, что Бартелеми умер мгновенно.

Праздник превратился в поминки. Сидони ни за что не желала оставлять Жанну одну.

Назавтра выразить свои соболезнования явился коннетабль де Ришмон. Король прислал ей письмо. Многие другие тоже. Все они были только тенями в той процессии, о которой говорил ей отец Мартино.

Через два дня в Париж доставили тело Бартелеми. Жанна, казалось, выплакала все слезы.

— Разве Господь не посылает вам утешение? — спросил отец Мартино.

— Он, должно быть, проклял меня, если отнимает все самое дорогое! Родители, брат, а теперь вот мой муж! Я так и не смогла по-настоящему доказать им мою любовь! За что это мне?

— А Иисус, распятый на кресте? Он что, тоже был проклят? А Жанна, сожженная как еретичка?

Жанна задумалась, смущенная этими словами. Чуть позже на похоронах каждое слово из проповеди отца Эстрада вонзалось в ее мозг словно гвоздь.

— …сила и благородство, исходившие Божьей милостью от Бартелеми де Бовуа…

Никогда в ее жизни не будет другого Бартелеми.

Выходя из часовни, Жанна решила оставить свой дом, над которым, без сомнения, тяготело проклятье. Она вернулась к себе на улицу Галанд вместе с малышом и кормилицей. Жанна распорядилась похоронить Бартелеми на кладбище Сен-Северен, чтобы как можно чаще приходить на его могилу.

Придя туда, она впервые прочитала надвратную надпись:

Неделю она не могла подняться с постели, из последних сил стараясь скрыть свое горе от мальчика.

Пушки! Они уносят жизни даже в мирное время.

Жанне было всего шестнадцать с половиной лет, но иной раз по вечерам она чувствовала себя древней старухой. Единственной поддержкой были тогда лица Исаака и собственного сына.

И жившая в ней надежда найти Дени.

Часть вторая

Как жестоки стихи

21

Интрига

В первые дни весны Жанна снова начала выходить из дома. Одной из причин тому было желание найти более просторное жилище в окрестностях улицы Га-ланд, ибо она уже привыкла жить в большом доме. Кроме того, ею двигал инстинкт самосохранения. Питаясь от случая к случаю, она так похудела, что отец Мартино, кормилица и Сидони стали хором протестовать. Часами поминая дорогих ей усопших у могилы Бартелеми, она и думать не думала о еде. Спала Жанна так мало, что никак не могла восстановить силы.

— Чрезмерно предаваться скорби — это грех, о котором забыли упомянуть отцы Церкви, — сказал раз отец Мартино. — Непозволительно терять надежду и слишком привязываться к земным созданиям, даже если любишь их по заслугам и от всего сердца. У вас есть сын. Разве он вам не дорог? Вы хотите, чтобы он вырос при матери, до срока приговорившей себя к могиле?

Жанна сказала себе, что, поменяв жилье, она, возможно, почувствует себя лучше. Наследство, доставшееся ей от Бартелеми, оказалось скромным: рента в три тысячи ливров в год, полученная ею по повелению короля и коннетабля де Ришмона, и несколько земельных наделов близ Орлеана. Но все это было не важно: доход от торговли вполне позволял ей обосноваться в более просторном доме. Жанне хотелось арендовать и другую лавку, чтобы расширить дело.

Она уже собралась посоветоваться обо всем с королем, но как-то утром в лавку заявился гладко выбритый мужчина, одетый дорого, но не крикливо, и пожелал поговорить с Жанной наедине. Она предложила ему подняться наверх. Когда гость сел, Жанна осведомилась о его имени, предполагая, что это один из тех законников, стремившихся найти выгодное дело на продажу, что кишели в то время в Париже.