Кавказ - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном месте крепостные стены были пробиты пулями; блокированная в 1831 году Кази-Муллою крепость устояла, но сильно пострадала от соседства башни, взятой горцами. Башня теперь срыта, чтобы не повторилось подобное. Она являлась частью системы укреплений, связывающих первую крепость со второй. Помимо этого, она соединяется с той знаменитой стеной — соперницей Китайской стены которая, по словам историков, простиралась от Дербента до Тамани, пересекала весь Кавказ и отделяла Европу от Азии. Не будем долго распространяться об этой стене — камня преткновения стольких научных изысканий, — а скажем то, что увидели своими глазами.
Мы проехали вдоль стены верхом от первой крепости до второй, т. е. на расстоянии шести верст, до места, где она прерывается непроходимой пропастью, за ней стена вновь показывается, и ехали вдоль нее все так же верхом верст двадцать; вот все, что мы сочли своим долгом сделать в честь науки.
Татарский князь Хасай Уцмиев, с которым мы познакомились в Баку, проследил стену еще на двадцать верст дальше нас, т. е. всего сорок верст, и нигде не терял из виду ее следов. Местные жители уверяли его, что она простирается бесконечно.
Мне известно, что мой ученый друг г-н Жомар[139] занимался этим вопросом; если я найду его, как и надеюсь, в добром здравии по возвращении в Париж, — доставлю ему об этой знаменитой стене все сведения, какие он ни пожелает.
Но тогда занимала меня более всего не эта древняя стена, столь протяженная и такая спорная, а могила Ольги Нестерцовой.
Мы направились к ней, повернув налево при выходе из ворот. Немного в стороне от небольшого кладбища, возвышающегося над морем, красуется надгробный камень самой простой формы. С одной стороны его надпись: «Здесь покоится прах девицы Ольги Нестерцовой, родившейся в 1814 году, умершей в 1833 г.». С обратной стороны вырезана роза; но роза увядшая, без листьев, уничтоженная молнией. Сверху начертано: «Судьба».
Вот история бедной девушки, или, по крайней мере, вот что рассказывают.
Она была возлюбленной Бестужева. Около года они жили счастливо, и ничто не нарушало их союза. Но однажды на пирушке, продлившейся за полночь, на которой веселились Бестужев и трое его друзей, речь зашла о бедной Ольге Нестерцовой. Уверенный в ней Бестужев восхвалял донельзя ее верность. Один из собутыльников предложил пари — он-де соблазнит юную девушку, которую так боготворит Бестужев.
Бестужев принял пари. Ольга, как говорят, была покорена; Бестужеву представили доказательства.
На следующий день Ольга вошла в комнату поэта; что там произошло, не знает никто. Вдруг раздался выстрел, потом крик, наконец увидели Бестужева выбежавшим из комнаты, бледного и расстроенного. Ольга лежала на полу, вся в крови и при последнем издыхании — пуля пронзила грудь насквозь. Рядом валялся разряженный пистолет. Умирающая могла еще говорить; послали за священником.
Через два часа она умерла.
Священник подтвердил под присягой, что Ольга Нестерцова объявила ему, будто пистолет выстрелил случайно в тот момент, когда она попыталась вырвать его из рук Бестужева. Умирая, она простила Бестужеву невольное убийство. Бестужева предали суду; но он был освобожден благодаря свидетельству священника[140].
Поэт поставил над могилой Ольги памятник, о котором мы говорили выше. Но с той минуты он совершенно переменился: впал в мрачную меланхолию, искал опасностей и смерти.
Он участвовал во всех походах и, что очень странно, будучи всегда первым и последним в огне, непременно возвращался невредимым. Наконец в 1841 году предприняли экспедицию против абадзехов и двинулись к деревне Адлер; перед самым вступлением в лес дано было знать, что лес занят горцами, которых было втрое больше, нежели русских. Позиция горцев была много выгоднее, ибо они прорыли в лесу траншеи.
Командир велел трубить отступление.
Вместе с другим офицером — капитаном Албрандом[141] Бестужев командовал стрелками. Вместо того, чтобы повиноваться сигналу, оба углубились в лес, преследуя горцев.
Капитан Албранд возвратился один, без Бестужева.
Князь Тарханов, который рассказывал мне эти подробности, снова послал г-на Албранда в сопровождении пятидесяти мингрельских стрелков разыскивать Бестужева.
Между тем генералу Эспехо[142] принесены были часы, принадлежавшие знаменитому романисту.
Вот все, что нашли, и все, что узнали о нем.
Я оставил Багратиону стихотворение с просьбой вырезать его на память о моем пребывании в Дербенте на нижней части надгробного камня несчастной Ольги Нестерцовой:
Двадцать лет ей было —Она любилаИ была прекрасна.Но вот промчалась буря,И в сумраке однаждыОна опала, подобно нежной розе.О ты, Земля, приют умершихНе мучай деву —Ведь при жизниОна так малоБыла всем в тягость.
Глава XX
Великая Кавказская стена
Я хотел было писать о нашей поездке вдоль этой стены, как вспомнил, что Тарханов, у которого мы жили в Нухе, дал мне прочитать одно произведение Бестужева, содержащее в себе все подробности того же самого путешествия, совершенного им за двадцать лет до меня.
То, что я рассказал в предыдущей главе о поэте и романисте, должно было внушить читателям некоторое к нему любопытство. Поэтому я представлю его рассказ взамен моего.
Это рассказ человека, который вместо того, чтоб прожить на Кавказе три месяца, как сделал я, прожил там целых пять лет. Вот письмо отважного офицера[143].
«Сейчас из седла пишу к вам. Я ездил осматривать отрывок той славной стены, которая делила древний мир с миром неведомым, т. е. с Европою, которая построена была персами, а может быть, и медами, от набегов нас, варваров… Какое чудное превращение мыслей и событий!!
Если вы охотники чихать от пыли старинных рукописей и корпеть над грудами ненужных книг, то советую вам выучиться по-татарски и пробежать «Дербент-Наме»; вспомнить латынь и прочесть «De muro Caucaseo» Баера[144]; заглянуть в Гмелина; пожалеть, что Клапрот ничего не писал об этом, и вдвое пожалеть, что шевалье Гамба написал о том чепуху — наконец, сличить еще дюжину авторов, которых я забыл или не знаю, но которые знали и упоминали о Кавказской стене, и потом, основываясь на неоспоримых доказательствах, сознаться, что время построения этой стены неизвестно. Что ее выстроил, однако ж, Хозрев или Нуширван, или Исфендиар или Искендер, т.е. Александр Македонский… это ясно, как солнце в час затмения! — Наконец, что стена эта соединяла два моря (Каспий с Эвксином) и разделяла два мира, защищая Азию от набегов хазаров, как говорят европейцы — урусов, как толкуют фарсийские летописи. Дело в том, что благодаря разладице исторических показаний, достоверного про Кавказскую стену можно сказать одно: она существовала. Но строители, хранители, обновители, рушители ее — когда-то знаменитые, а теперь безымянные — спят давным-давно сном богатырским, не заботясь, что про них бредят. Я не потревожу ни их пепла, ни вашей лени; я не потащу вас сквозь туманную ночь древности отыскивать пустую кубышку… Нет! Я приглашаю вас только прогуляться со мной прекрасным утром сего июня, чтобы посмотреть почтенные или, если угодно, даже почтеннейшие развалины Кавказской стены. Опояшьте саблю, бросьте за спину ружье, крякните, опускаясь в седло, махните нагайкой — и марш в горы.
Железные ворота Дербентские распахнулись, едва заря бросила на барабан свои розовые перстики, и наш поезд загремел под древними сводами. Я прикомандировался для этого живописного путешествия к дербентскому коменданту майору Шнитникову. С нами был еще один капитан Куринского полка, и этим исчерпывалось число русских любопытных, и мудрено ли? Со времени Петра Великого, знаете ли, сколько раз русские осматривали Кавказскую стену? Только трижды! Первый был Петр Первый в 1722 году. Второй, полковник Верховский, тот самый, которого изменнически убил Аммалат-Бек[145] в 1819 году; третья очередь выпала нам. Может быть, вы подумаете, что путь до нее многотруден, далек, опасен? Ничуть не бывало: стоит взять с собой десяток вооруженных татар, сесть с левой стороны на коня и поехать, как сделали мы — вот и едем.
Утро было будто нарочно выдумано для пути. Туманы раскинули над нами дымку свою, и палящие лучи солнца, сквозь нее просеянные, лились на нас тихою теплотой и светом, не оскорбляющим глаз. Дорога вздымалась в гору и опять ныряла на дно ущелий. Поезд наш, огибая какой-нибудь дикий обрыв Кавказа, стоил кисти Сальватора. Выразительные физиономии татар под нахлобученными шапками, оружие, блестящее серебром, лихие кони их, и горы, и скалы, и море вдали, все было так ново, так дико, так живописно — хоть сейчас на картину. Комендант хотел сначала осмотреть все достойное замечания в окрестности, и мы начали розыски пещеры дивов, верстах в пяти от Дербента к югу, в ущелье, называемом по-старинному когекаф (каф — теснина, коге — духи).