Поцелуй меня сейчас - Стелла Так

И я узнал много всего интересного. Во-первых, что не стоит оставлять утюг на рубашке, что мне нравится пирог с лаймом, и что серфер из меня просто никакой. А еще я узнал, что такое абсолютное одиночество, и как отгонять от себя воспоминания о Еве и об отце, которые до сих иногда не давали мне спать по ночам. В этом особенно хорошо помогало битье боксерской груши, движения обладали удивительно медитативной силой, как и йога, которой я исправно занимался по средам и субботам.

Раньше я бы рассмеялся от одной только мысли, что буду тренироваться с толпой женщин на резиновых ковриках, но, честно говоря, я был без ума от йоги. А с тех пор, как я начал медитировать по часу в день, практически ушли ночные кошмары. Но для того, чтобы все это выяснить, мне пришлось уехать подальше от Нью-Йорка, Чендлера и Декстера. И еще дальше от Канады, моего отца и Евы.

Обучение оказалось совсем не простым, но каждый полученный удар, каждая ушибленная кость, каждая рваная рана превращали меня в того Кингсли, которым я был сейчас.

– Я горжусь тобой, сынок. Уверена, что твой отец тоже бы гордился тобой, если бы увидел тебя таким, – сказала мама и тихо вздохнула.

– Да… – Я не позволил себе погружаться в эти мысли и незаметно запихнул под диван лифчик – сувенир с моего последнего свидания. – Очень бы гордился.

– И к тому же лучший ученик года! Тебе что-то за это полагается?

– Да, больше сломанных костей.

– Сын!

– А что такое?

Я рассмеялся. Смех из груди вырвался хрипловатый, зато искренний. Мама прищелкнула языком, снова поправила мой наряд и склонила голову на бок.

– Пора! А то мы опоздаем на твою церемонию. Я еще хочу познакомиться с твоими коллегами.

– Ладно. Но фотографию, на которой мне два года и я голый сижу на горшке, ты оставишь здесь, – прорычал я.

Она распахнула глаза и театрально схватилась за грудь.

– Я бы ни за что…

– Оставь. Ее. Здесь.

– Ладно [16], – нехотя согласилась она по-испански, после чего извлекла из своей сумки несколько фотографий и сунула их мне в руку.

– Благодарю.

Мы направились к двери.

– И пожалуйста, давай поговорим о бюстгальтере, который ты так ловко пытался от меня спрятать.

– Давай не будем.

Я уже открыл дверь, как вдруг мой взгляд упал на фотографию, которую я держал в руке. На две фотографии, если быть точным. Нахмурившись, я достал нижнюю и почувствовал, как во мне снова поднимается знакомая боль. Это был снимок с похорон. Но изображен на нем был не гроб моего отца, не мама и не я, а худая фигура. Бледная кожа, черные волосы и красные губы. Сидит под деревом на траве и с потерянным выражением на лице смотрит на что-то или на кого-то. У меня перехватило дыхание.

– Что это? – спросил я, осознавая, что все это время мама пристально наблюдала за мной.

– Нашла ее во время уборки и подумала, что, возможно, ты захочешь, чтобы она была у тебя.

– Мам. – Я поднял голову и холодно взглянул на мать. Скомкал фотографию и выбросил ее в мусорку, стоящую возле двери. – Не упоминай о ней больше.

– Ладно [17], – согласилась она на испанском. Взяла мою руку и нежно сжала ее. – Я просто подумала, эта карточка может пригодиться тебе – в качестве воспоминания. Воспоминания важны. На них мы учимся.

– Я уже усвоил свой урок, – тихо ответил я и, выпроводив ее в коридор, с громким щелчком закрыл за собой дверь.

Ева

Великобритания, «Бертон Агнес Холл»

Серый гравий на подъездной дорожке хрустнул, когда я остановилась перед главным входом в ожидании новенькой. Чуть поодаль на траве ребята играли в футбол: истошно голося, они гонялись за мячом, как стая собак. Дориан, разумеется, стянул рубашку, хотя ветерок дул довольно прохладный. Но на какие только жертвы не пойдешь, чтобы девушки по тебе пускали слюни.

Я глубоко вдохнула, втягивая в легкие утренний воздух. Птицы щебетали, соперничая с ревом ребят, вдалеке шумел прибой. Ближайший город, Брайтон, находился более чем в часе езды, причем ехать надо было по узкой проселочной дороге среди лугов и пасущихся коров. А на этом конце пути обитали мы – сумасшедшие узники «Бертона». Правда, в принципе было понятно, чего можно ожидать от этого места, и, как правило, ничего из ряда вон выходящего здесь не происхоило.

По крайней мере, до сих пор.

Раздался громкий хлопок, к привычным утренним звукам добавилось прерывистое тарахтение, заставив стайку птиц сорваться с места и взметнуться в воздух. Я подняла глаза. По длинной подъездной дороге громыхал старый микроавтобус марки «Фольксваген» ярко-красного цвета. На крыше дергалась гигантская пластмассовая сосиска. Снова раздался хлопок, и из выхлопной трубы вылетели черные клубы дыма, при виде которых у любого защитника природы случился бы нервный срыв. Старая машина, кряхтя и охая, с трудом двигалась по гравию. Даже ребята перестали пинать мяч и, разинув рты, уставились на автобус. В следующее мгновение пассажирская дверца распахнулась, и из нее, кашляя, вывалилась девушка с вьющимися светло-каштановыми волосами. Изнутри повалил легкий дымок.

– Я же говорила тебе, что не надо зажигать благовония в машине! – прохрипела она. – Мне все равно, что там воняло сосисками! Я чуть не задохнулась!

В ярости она захлопнула дверь.

Из водительского окна высунулась черная шевелюра, а за ней последовал самый красивый мужчина лет сорока пяти, которого я когда-либо видела: темные волосы с проседью на висках, а лицо как у настоящей модели. Он тоже судорожно хватал ртом воздух.

– Прости, медвежонок. Куплю еще этих елочек, этих ароматизаторов.

Девушка фыркнула.

– Или в следующий раз просто не покупай автомобиль, в котором раньше продавали хот-доги!

– Да он же мне почти даром достался! – защищался он. – И прослужит еще сто лет. Не купить его было бы глупо… Ах, золотко, помоги мне вылезти. У моей двери оторвана ручка, а твою заклинило.

Вздохнув, девушка откинула свои светло-каштановые волосы назад и подошла к водительской двери, чтобы помочь седовласому красавцу – по-видимому, ее отцу, – который принялся лезть в окно.

– Это рухлядь. И я никогда не прощу тебе, что ты заставил меня приехать сюда на ней, – простонала она.

И тут ее отец вывалился из окна. Оба одновременно глубоко вздохнули.

Кажется, у меня отвисла челюсть. Как и у всех, кто стал свидетелем… тому, что только что произошло.

– Как думаешь, мы