Форвард №17: Повесть о Валерии Харламове. - Владимир Дворцов

В годы становления советского хоккея с шайбой один из тогдашних руководителей Спорткомитета советовал Николаю Пучкову: «Хорошо бы вам между ног натянуть сетку, тогда шайба там не будет пролетать». Присутствовавший при разговоре Всеволод Бобров не выдержал и добавил: «А еще лучше наши ворота заколотить досками».

А вот на тренировке я записал; «Включай, включай! А теперь сменка… Ну что за пас? Догони меня. Молодчик, всех собрал, а пас «куда-нибудь»? Ты сегодня не хоккеист, а живой труп. Поэтому ты с таким здоровьем и в запасе».

– Что-то мы совсем про «бутыль» забыли, – меняет резко тему разговора Валерий. – Выпьем за то, чтобы все случалось в свое время!

Тост был загадочный, и, хотя Харламов улыбался, улыбка была какой-то заученной, как часто улыбаются люди, которым постоянно приходится быть в центре внимания. Мы выпили, помолчали.

– Чего не спишь, Валера? Спортсмены обычно бессонницей не страдают, скорее наоборот…

– Знаешь, конечно, – усмехнулся он, – что такое разбор игры. А бывает ведь и разбор жизни. Тридцать два, никуда не денешься…

– Но Бобби Халл и Горди Хоу вон до каких лет играли.

– Другой хоккей. Профессионалы редко выкладываются, больше играют, как при замедленном повторе по телевизору. А я всю жизнь «на скорости». По-другому не умею.

Почти все уже спали, салон наполнял негромкий уютный гул двигателей, и голос Харламова, полный внутреннего волнения, прозвучал резко. Словно подброшенный пружиной, он вскочил на ноги, несколько секунд постоял в проходе, снова сел. Помолчал, потом медленно сказал:

– Может, это и не такой уж повод для гордости, но мне кажется, для самоуважения нужно быть с собой честным.

Наверное, не лети мы сейчас темной январской ночью на высоте десяти километров между звездами и океаном, не опусти он от усталости защитного душевного снаряжения, не был бы скорее всего Харламов так откровенен. Он был человеком сдержанным, не склонным к длинным монологам, тем более о себе. И страшно было одним неосторожным словом разрушить этот зыбкий мостик драгоценного доверия, захлопнуть неожиданно распахнутое окно в душу человека.

– Думаешь, что я нюни распустил, жалею себя. Закон жизни. Еще поиграю немножко, потом уйду.

– Опять торопишься. После травмы надумал уходить, а потом в Праге в 1978 году чемпионат мира выиграл.

– Выиграла команда…

– Я все помню, как в Канаде за пять минут до конца проигрывали – 1:2, а ты сравнял. Потом Сергей Капустин забил. И перед самой сиреной Слава Фетисов, опять после твоего прихода, четвертую шайбу забросил, Такой «фейерверк» не забывается!

– Да, славная была пятиминутка! Канадцы впервые прислали на чемпионат мира сборную из профессионалов НХЛ. Марсель Дионн – он в то время из профессионалов больше всех зарабатывал, в Лос-Анджелесе играл, – приехал. И хозяева чемпионата – сборная Чехословакии – были сильны. Но нам-то тоже проигрывать было нельзя: получилось бы в третий раз подряд. От такого мы отвыкли. Да и Виктора Васильевича Тихонова хотелось поддержать. Он только-только ЦСКА и сборную СССР принял.

Те три гола за пять минут канадцы запомнили. Да и не только они…

А уходить все равно подходит время.

У нас нередко торопятся провожать ветеранов. Мишу Месхи его недавний партнер, а потом молодой тренер тбилисского «Динамо» Чохели прямо вытолкал с поля. Прощальный матч устроили, когда бразильцев в товарищеской встрече принимали. Ему только первый тайм дали сыграть. А Миша так отыграл сорок пять минут, что бразильский тренер ахнул: «Этого, говорит, провожают? Но он же лучший!»

Так что уходить заранее надо. И сразу.

Помню, как Локтев уходил. Торжественные проводы состоялись, цветы вручали, подарки, речи говорили, газеты писали. А он вскоре опять на лед вышел. Не усидел дома, потянуло на базу, к ребятам, к привычной жизни. Я его прекрасно понимаю, потому что тоже за долгие годы привык к хоккею, к спортивной жизни, к игре, тренировкам, переездам, к товарищам. И чего уж с собой финтить – скучать буду жестоко. Но ничего не поделаешь…

Валерий замолчал и закрыл глаза. Какие картины пронеслись перед его мысленным взором? Вскинутые в экстазе клюшки? Восторженный рев стадиона? Или гол в ворота «Крыльев Советов», первый после автомобильной катастрофы, когда мало кто верил, что вернется он на лед? Когда даже соперники стучали клюшками о лед, приветствуя гол в свои ворота?

Он сидел с закрытыми глазами, и нельзя было спросить, что именно вспоминал он, потому что были те воспоминания, наверное, драгоценны. Лицо его было нахмурено, а лоб прорезала печальная складочка. Но вот оно просветлело, он открыл глаза, улыбнулся:

– Не надо печалиться… Так, кажется, поется в песне? Действительно, вся жизнь впереди, пусть уже другая жизнь…

– Но с хоккеем-то не расстанешься? Тебе этого никто не простит.

– Спасибо. Затянул я с учебой. Обязательно надо подналечь и кончить институт физкультуры, ведь я уже на пятом курсе. Ну, а когда сыграю прощальный матч, буду работать с ребятишками. Обязательно надо начинать с них. Ни в коем случае не становиться тренером в команде, в которой только что играл.

– Почему?

– Как тебе объяснить… Между игроком и тренером обязательно должна быть дистанция. Тренер в глазах игрока должен быть полубогом, существом высшим, мудрым и справедливым. Можно любить его, недолюбливать, но все равно он должен обладать авторитетом. Если еще вчера ты был для игроков Колькой, Валерием или Петей, а сегодня должен держать их в руках – трудное это дело.

А уж для ребятишек-то, – улыбнулся Харламов, – я, надеюсь, буду авторитетом. Хотя и с ними непросто сейчас. Сплошь акселераты и развиты не по годам. Я тут недавно во дворе играл с пацанами. Говорю одному: «Катишь ты не очень, становись в ворота». А он мне: «Дядя Валера, а я читал, что вратари еще лучше полевых игроков должны кататься на коньках…»

Конечно, он был прав, Он был мужественным человеком и знал, что его яркая хоккейная жизнь подходит к концу.

Его не нужно было утешать, потому что спорт, требуя от людей многого, и дает много – воспитывает характер и мужество. В хоккей играют настоящие мужчины. И уходят из него, как настоящие мужчины.

И все-таки было грустно. Эмоции ведь не всегда подвластны логике. Логика говорила, что Харламов, увы, скорее всего прав, что в 32 года он уже не тот, что был несколькими годами раньше, а в 33 станет уже не тем, что был в 32. А эмоции восстали при мысли, что настанет время, когда не выйдет больше на лед невысокий хоккеист под семнадцатым номером, не будет расцвечивать эту простую, в сущности, игру блестками своего веселого, небудничного таланта.