Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Нет, – я не знал, как лучше ответить на этот простой вопрос, и потому ограничился односложным отрицанием.

– Понимаешь, – помедлив, произнесла она. – Я не могу ей дозвониться. Второй день автоответчик бормочет про «аппарат выключен или находится вне зоны доступа». Возможно, она сменила номер или, что хуже, внесла меня в черный список. Ты знаешь, где она может находиться?

– Наверное, в «Обломове». Сегодня у них короткий день, вернее, вечер. До полуночи. Попробуйте позвонить туда.

– Позвонить… – недоуменно протянула она. Точно мысль звонить в ночной клуб, представляться и попросить поискать среди тусующихся свою дочь, казалась чем-то невероятным. Из-за необходимости представиться. – Да, хорошо. Я попробую. У тебя есть их телефон?

Я продиктовал. Вроде бы настала пора прощаться, но госпожа Паупер все медлила. И, наконец:

– Мне сообщали, с ней было неприятное приключение на Новодевичьем. Ты там был…. Это так?

– Да. Она… – я даже не представлял, что сказать. И, главное, как. – У нее там ночью встреча была… неприятная. Возможно, поэтому…

– Я слышала. Мне сообщали. Если ты думаешь, что Милена от этого вдруг станет тихоней, запрется в четырех стенах и перестанет подходить к телефону – уволь. Значит, за два года ты так ее и не узнал. Хорошо, я позвоню по телефону, узнаю, может она действительно там и просто дуется на меня, что я мешаю ей жить. До свидания.

– Возможно, – пробормотал я зачастившим гудкам. И медленно повесил трубку.

28.

Только вечером Тихоновецкий смог попасть на прием к редактору. Тот словно нарочно весь день избегал его, уехав по неизвестным делам, и пригласил поговорить лишь под конец рабочего дня.

Редакция же бурлила, подобно гейзеру. Когда появились первые сообщения с информационных лент, всех как прорвало. Наконец, власти разрешили писать на злободневную тему, заметки о которой были заготовлены многими журналистами, и лишь дожидались нужного часа. В двенадцать пополудни, отмашка была дана, и редакция заработала в авральном режиме. Телевизор не выключался ни на минуту, сообщения о восставших из ада транслировались в режиме реального времени без перерыва по всем каналам, включая даже музыкальные и анимационные. Ничего удивительного, репортеры с ТВ тоже засиделись – за столько-то лет застоя им едва ли не впервые выдали карт-бланш на освещение ситуации в стране. Конечно, не в полном объеме, и с сознательно заниженными цифрами как количества восставших, так и потерь со стороны населения, но зато с полным доступом к любому чиновнику самого высокого ранга. О свидании с коим многие и думать забыли. Выступившего в полдень министра внутренних дел буквально затерзали вопросами – он просидел в пресс-центре до четырех часов. И то едва ли смог утолить информационный голод бесчисленного количества изданий, получивших аккредитацию – в большом зале буквально яблоку негде было упасть, стулья вынесли, чтобы могли поместиться все желающие.

Ничего удивительного, что завтрашний номер «Ярославского вестника» целиком был отдан на откуп живым мертвецам. Тихоновецкий тоже успел приготовить заметку, касательно разоров двух кладбищ первого числа, деятельности ФСБ и своего заключения под стражу по этому поводу, но заместитель отложил ее до приезда главного. Валентин вынужден был томиться, в ожидании появления шефа. Около пяти тот прибыл, вызвал к себе зама, и только затем вызвал Тихоновецкого к себе в кабинет.

– Как ты понимаешь, – произнес главный, указуя на стул и закуривая. – Твои статьи, хоть и подписаны модератором, в номер не пошли. И не потому, что ты подумал, – главный встал, и прошелся по комнате. – Дело куда серьезнее.

– А куда серьезнее? – нерешительно спросил он.

–  Голосок задрожал? – усмехнулся главред. – У меня тоже, когда позвонили из прокуратуры и потребовали тебя. Это хорошо, ты на работе не появился. Съездил к ним сам. Сунулся в логово, – главред пытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкая, будто приклеенная к лицу.

– Из двенадцатого отделения?

– Разумеется. Кому ты еще на хвост наступил? Имел долгий разговор со следователем, милый молодой человек сообщил мне, что на тебя поступило заявление от капитана… ну, обойдемся без фамилий. Он утверждает, что ты  препятствовал ходу дела против одного из экстремистски настроенных молодых людей, в том числе сделал ряд попыток напасть на капитана и своей немыслимой физической силой уничтожить важные улики. По всей видимости, сообщил мне приятный молодой человек, ты и этот парень находитесь в сговоре. Именно по этой статье он и хочет дать делу ход. Коли журналист не исправится, и не уберет статьи, дав им опровержение.

– Я понял, – буркнул Тихоновецкий, ерзая на стуле. – Илья Ефимович, извините, что из-за меня вы…

– Да брось ты это. Извиняться и хорохориться будешь, когда гроза пройдет. Прокуратура пока ждет твоих опровержений, у тебя сутки на раздумье.

– Они ведь Белоконя так и не выпустили.

– Ясно дело, не выпустили, я и гадать не стал. А милому молодому человеку я сообщил, что Тихоновецкий к ним на прием ни сегодня, ни завтра попасть не сможет. Он отправился в командировку в Москву. Если желают, пусть связываются с тамошними коллегами и отыскивают его. Я нашел спасительную работку.  Поедешь на первое служение в храм Ктулху.

– Илья Ефимович, спасибо вам большое за предложение, но мне очень неловко, что вы ради меня подставляетесь в очередной раз.

– Стерплю. И еще раз, спасибо будешь говорить, когда все утрясется. И если… тьфу-тьфу, как бы не сглазить, конечно. А делаю я это из соображений меркантильных, ты же знаешь. Ты парень пронырливый, глазастый и сообразительный, а у нас таких наперечет осталось. Особенно после чистки.

– Вы тогда меня тоже вытащили, – тихо произнес он.

– Вытащил, это мягко сказано, – ответствовал редактор. – Так что не дури, катай опровержение и дуй в Москву. И чтоб к ночи тебя уже тут не было. Или ты тоже не в теме?

– Слышал, но… признаться, краем уха. Его ж вроде освятили или что-то вроде того.

– Просто открыли. Я сам не здорово понимаю, что это и для кого, но всех, кто чего-то понимал, у нас вычистили в том году, когда дочка губернатора под коксом въехала в автобусную остановку. Ей ничего, а три гроба заготовили, два митинга разогнали, и нашу газету едва не прикрыли. Так вот, если ты там тоже вляпаешься в похожую историю, я защищать не буду. Я с трудом выбил приглашение.

– Илья Ефимович…

– Собирай манатки и катись отсюда на всех парах. Чтоб духу твоего не было. Все, свободен. Прибудешь, отзвонись, что все нормально, а то ведь по дороге живые мертвецы бродят, не забывай. Да и где ты остановишься, опять у знакомого? Потому как место в отеле я тебе забронировать уже не могу.

– Понимаю. Попробую уломать как-нибудь.

– Деньги… да в бухгалтерии я провел тебя вчерашним днем, так что получи и распишись, – Илья Ефимович достал из кармана перевязанные резинкой пятидесятирублевые банкноты и вручил Валентину. – И давай, давай, двигайся.

Поблагодарив главреда, Тихоновецкий пулей вылетел из редакции. Прикинув, что на своей «семерке» город покинуть ему будет, возможно, тяжеловато, если прокуратура взялась за его дело, он из дома позвонил знакомому, попросил одолжить «Хонду Аккорд».

– Нужно немного гламура, – объяснил Валентин. – У тебя тачка прокачана здорово, с картинками, а я на освящение храма Ктулху еду.

– Вот блин, – донеслось в ответ, – слюной захлебнешься, пока тебя дослушаешь. Я давно мечтал туда попасть, сам знаешь, как Лавкрафта уважаю. Подфартило, смотри, не облажайся. Ты когда будешь?

– Уже через час. Только перекушу.

– Перекусывай, что угодно, но только поторопись. Мне ребенку сказку читать на ночь. С выражением, иначе не уснет.

Через десять минут он приехал к знакомому, сменил машину. «Хонда» шла ходко, легко. Выехав на Угличскую улицу, он свернул на проспект Толбухина, в это время суток уже освободившийся от пробок. У площади Свободы, он остановился в кафе, перекусить. Разговоров только и было о живых мертвецах. Телевизор не выключался. Народ пристально смотрел Первый канал, шептался и косился по сторонам. Наверное, из-за этого на улицах и было так мало народа. Вот только в магазин спорттоваров выстраивались очереди.

Валентин взглянул на часы. Максимум к одиннадцати, даже если будет еле ползти, он успеет добраться до своего московского приятеля, Лени Опермана, у коего обычно и останавливался во время своих московских вояжей. «На ночь ты мне не помешаешь, – сказал он бодро. – Я сегодня работаю в темное время суток». Тихоновецкий отнесся к этому как к многозначительной шутке, они поболтали еще немного, приятель перед выходом пообещал оставить ключи у соседки.