Памятное лето Сережки Зотова - Владимир Пистоленко

С нарушителями дисциплины, нерадивыми, лодырями Григорий Лысенко был строг. Его веселые и открытые глаза становились острыми, колючими, а голос — твердым и жестким. С лица исчезала добрая улыбка.

Лысенко не столько поучал молодежь, сколько служил для нее примером.

На стане, во второй бригаде, Григорий Лысенко собирался заночевать. Перед вечером, улучив минутку, Павел Иванович рассказал ему о своих замыслах. Секретарь райкома загорелся.

— Так это же находка! — с восторгом заговорил он. — Здорово! Да вы знаете, если это дело организовать во всех колхозах района, мы же горы сдвинем. А Дьячков, говорите, не согласен? Странно. Он вообще передовой старик, умный. Пойдемте к нему.

Дьячков был у лошадей.

— Петр Александрович, — хитровато улыбаясь, обратился к нему Григорий Лысенко, — это что же вы поступаете, как самый закоренелый консерватор?

— Как ты сказал, товарищ Лысенко? — настораживаясь, спросил Дьячков.

— Говорю, поступаете, мол, как консерватор. От вас такого и ждать нельзя было.

— Понимаю, выговариваешь мне за плохие дела, а что и как — в толк не возьму.

— Консерваторами называют тех, кто нового не признает, — пояснил секретарь райкома комсомола, — кто за старое цепляется.

Петр Александрович возмутился:

— Так ты что ж, и меня в эту шайку записал? Спасибочко, уважил, товарищ Лысенко.

Лысенко рассмеялся и, не гася улыбки, заговорил:

— Но я не назвал вас, Петр Александрович, консерватором. Человек вы, можно сказать, передовой, уважаемый не только в своей бригаде, но и во всем колхозе, а поступаете как заправский консерватор. Нового не признаете. Вот, например, товарищ Храбрецов внес ценное предложение, а вы — на дыбы. Почему так? Можете объяснить?

— А, ты вон про что, — облегченно вздохнул Дьячков. — Могу ответить: потому что я такой убежденный. И тут, товарищ Лысенко, скажу по совести, обругай меня не только консерватором, а хоть и похуже как-нибудь, но что я думаю, то и думаю, и не советую тебе об этом даже говорить. Вот так.

Григорий Лысенко пожалел, что бригадир уехал в поселок, с ним все-таки можно было бы договориться, ведь он хозяин бригады.

— Но откладывать этого вопроса нельзя, он имеет значение не только для вашего колхоза, — сказал Лысенко Павлу Ивановичу. — Я предлагаю так: давайте сейчас тоже двинемся в Потоцкое. К Семибратовой.

Павел Иванович согласился.

— Садитесь в мою двухколесную карету, и отправимся.

— Считаю, что нужно и Зотова взять. Это наша общая затея. Пускай во всем принимает участие.

Григорий Лысенко молча кивнул головой.

— Не знаю только, как мой экипаж выдержит. Ну, попробуем. А кстати, вы, Павел Иванович, не скажете, почему ваш Зотов выглядит немного странно? Смотрит на тебя, а сам, видно, о чем-то другом думает. Он или запуган, или растерян.

Павел Иванович невольно вздохнул:

— Дома у него неладно. Я сам хотел посоветоваться с вами.

Тут Павел Иванович рассказал все, о чем поведал ему Сергей.

— А парень-то он хороший. Гораздо лучше, чем я ожидал, — сказал Павел Иванович. — Мальчишке надо помочь. Обязательно. И я этим займусь.

— Шакалы! — с возмущением произнес Григорий Лысенко. — Видите ли, чего захотели — советского школьника, сына погибшего коммуниста в моленной замуровать. А знаете что? Доверьте мне семейные дела Зотова. А? Не беспокойтесь, не подведу. Я прежде всего попробую поговорить с бабкой.

— Пожалуй, бесполезно, — усомнился Павел Иванович.

— Попытка — не пытка. Я умею с такими разговаривать.

На стане появилась Семибратова. Она обо всем узнала от бригадира, отругала его за нерешительность и тут же выехала в поле.

— Ну, рассказывайте, чем хотите порадовать, — сойдя с тарантаса, сразу же обратилась она к Павлу Ивановичу.

Павел Иванович коротко изложил свой план.

— Мы с Сережей, — сказал он, ободряюще взглянув на Сергея, ручаемся, что если нам будут даны две смены лошадей — за световой день скосим пятнадцать гектаров.

— Что скажете, Антонина Петровна? — хитровато сощурив глаз, спросил Григорий Лысенко.

— Что же я скажу, товарищ Лысенко? Обрадовалась я, братцы мои. Ну как же, из-за дождей колхоз оказался в тяжелом положении… А тут, можно сказать, люди выход предлагают. Надо пробовать. Тогда все и решится. Есть у нас лошади? Есть. А вот свободных машин нет. И рабочих рук нехватка. Павел Иванович дополнительно и не требует людей, ему нужны только лошади. Дадим. Если опыт удастся, все лобогрейки и сенокосилки переведем на двухсменную упряжку. Пускай они выкашивают не по пятнадцать, а хотя бы по десять гектаров — и то для колхоза большая находка.

— А ты что скажешь, лобогрейщик? — положив Сергею на плечо руку, спросил Григорий Лысенко.

Сергей покраснел, растерялся.

— Не стесняйся, говори все, что думаешь. Ведь вам с Павлом Ивановичем крепко поработать придется. Тебе не трудно будет?

Сергей забеспокоился — еще, чего доброго, не пустят. Скажут, молодой еще. Он решился.

— Я… Ничего… Пожалуй, покрепче Павла Ивановича буду.

— А твое мнение, товарищ Лысенко?

— Мне, Антонина Петровна, и говорить нечего. Могу только добавить, что мы, комсомольцы района, возьмем шефство над этим новым делом и, как только будут первые результаты, передадим опыт всему району. Лично я понимаю эту задумку как начало большого дела. Мы — ваши шефы, — сказал он в заключение и крепко пожал руку Павлу Ивановичу и Сергею.

Вскоре он засобирался в дорогу. Пояснив удивленным ребятам, что неожиданные обстоятельства вынуждают срочно отбыть в Потоцкое, и пошептавшись с Павлом Ивановичем, Григорий Лысенко уехал в поселок.

«И Я С ВАМИ»

Павел Иванович и Сергей поднялись на рассвете — нужно было подготовить машину, проверить все ходовые части, исправность кос, прочность конской сбруи и многое такое, что сразу даже не приходило в голову.

На стане все уже знали, что Павел Иванович и Сергей будут косить по-новому, и старались помочь кто чем мог. Ребята не отходили от Павла Ивановича даже тогда, когда принимался накрапывать дождь. Он берется за осмотр лобогрейки — ее тут же начинают ощупывать двадцать рук. Не остаются обойденными ни одна гайка, ни один болтик, ни один гвоздь.

Звеньевая девушек-лобогрейщиц Галина Загораева тоже внимательно следила за приготовлениями Павла Ивановича. Когда он начал осматривать шатун, Галина покачала головой:

— Ненадежный косогон, не выдержит большой нагрузки.

— Другого нет, — с сожалением ответил Павел Иванович.

Галина вынула из своей машины шатун и протянула Павлу Ивановичу.

— Поставьте мой косогон, а мне давайте свой. У вашего жидковат изгиб, наварен плохо, а мой любую скорость выдержит, смотрите, как он отработан. Это труды моего бати, он ведь кузнец, ну и постарался для дочки, пошутила она.

В сторонке держался только Петр Александрович Дьячков. Был он хмур, молчалив, недовольно поглядывал на всех и сердито подергивал ус. Сначала он делал вид, что не замечает приготовлений и все происходящее на стане его не касается. Затем Петра Александровича начала пробирать беспокойная тревога: как же, вся бригада косарей занята одним делом, на языках у всех только и разговоров, что о сменной работе Храбрецова и Зотова, а он отбился от людей и остался, как огрех в поле. Петр Александрович уже не раз ругнул себя за то, что, не разобравшись как следует, выскочил со своим языком. Будто невзначай, он подошел к лобогрейке Павла Ивановича, постоял, посмотрел, послушал, о чем говорят, потом совсем безразличным тоном спросил:

— А кто же у вас будет косы точить? Да лошадей обихаживать? Не решили еще?

— Об этом пока не думали, — ответил бригадир. — Видно, вам придется, Петр Александрович, кому же больше. Можно сказать, родное ваше дело.

Дьячков от радости даже картуз сбил на затылок, но своих чувств не выдал. Наоборот, будто немного недоволен, он протянул:

— Так об этом надо сразу говорить, Лукьян Кондратьевич… А без меня вам все равно никак нельзя. И я, конечно, не откажусь. У меня и косы будут всегда что нужно, и лошади справные. Я недосплю, недоем, а дело сделаю. Вот как. А он, товарищ Лысенко, консерватор, говорит, прости господи, на одну доску с ними ставит. Разве же не обидно? Одним словом, и я с вами в этом деле поработаю.

Высказал все это Петр Александрович и словно преобразился — куда девалась его хмурость и молчаливость.

— За сбрую вы не беритесь, я сам ее облажу, — сказал он, отбирая у бригадира два комплекта упряжи, — это мое дело, конюха. И вот еще что скажу — две лошади на рысях лобогрейку долго не натаскают, нужно подпрягать и третью. Чтобы, значит, тройки в упряжке ходили, тогда дело надежнее будет. Я по своей части все обмозговал, все до последней точки.

Поздно вечером на стане снова появился Григорий Лысенко.