Струны души - Светлана Богославская

голод, а иначе я вообще бы не смог заставить себя съесть еду, но в основном я всё равно заставлял себя есть. С трудом, но я съел почти всё содержимое тарелки и отдал тарелку папе.

— Молодец, Макси, — похвалил меня папа. — А теперь попей сока. Между прочим, твой любимый сок. Манго!

— О! Давай, — я с удовольствием выпил весь сок, что был в стакане. Этот сок я, правда, очень любил и я не понимал, как его можно не любить. Он же был таким вкусным!

Выпив сок, я также отдал стакан папе. Папа поднялся на ноги и покинул палату вместе с тарелкой. Тарелки нам давали вместе с едой, и потом их надо было возвращать, чтобы их могли помыть. Я же, пока папы не было, откинул голову назад. Я уже хотел вновь погрузиться в мысли о недавнем разговоре с друзьями, как понял, что и правда очень устал и хочу спать. Меня сильно клонило в сон, и я даже чувствовал, что мои глаза закрывались. Бороться со сном у меня желания не было, и я улёгся на кровать, опустив подушку. Я вполне имел право поспать, и больше мне в принципе было нечем заниматься. Я точно знал, что папа будет не против того, что я посплю, но предупредить его всё равно надо было.

Поэтому я дождался его возвращения и, как только я услышал папины шаги, я выдал:

— Пап, я, пожалуй, спать лягу.

— Хорошо, — не стал запрещать мне папа. — Ложись. Я был уверен, что ты устал. Давай, — папа помог мне накрыться одеялом. — Засыпай! Я буду рядом.

— Хорошо, — я повернулся на бок и закрыл глаза, начиная погружаться в сон.

Пока я, благодаря общению с ребятами, ни о чём не переживал и не волновался. Мне как никогда за это время было хорошо и спокойно. И поэтому я смог быстро и легко уснуть, не думая ни о чём плохом.

— Макси, ты готов? — спросил у меня папа. — Выписку уже отдали, и мы можем спускаться вниз.

— Ну, как я могу быть не готов? — не удержался я от сарказма. — Себя взял, одеться не забыл и уже хорошо. Это для меня самое главное!

— Пожалуйста, давай серьёзно, Макси, — мне даже не надо было видеть лицо папы, чтобы понять, что он нахмурился. Он всегда хмурился, когда ему что-то не нравилось. Я понимал папу. Ему было очень тяжело. Он разрывался между работой и мной. Он понимал, что мне нужна помощь и поддержка, и он старался со мной проводить как можно больше времени. Но и на работе нужно было появляться. Там входили в его положение, но совсем от работы освободить не могли. И поэтому папа всё время нервничал, переживал за меня и работу и был чрезмерно серьёзным. И вот опять он был чересчур серьёзным и очень переживал. А больше всего ему было тяжело от того, что мне было плохо, а он совсем не мог мне помочь. — Я не хочу здесь что-то забыть, — выдал папа. — У меня нет желания сюда возвращаться.

— Да, у меня тоже, — согласился я. — Но я не могу проверить всё ли мы взяли.

— Я понимаю, — папа тяжело вздохнул и начал осматривать каждую полочку. — Так. Ладно. Вроде всё взяли. Пойдём! — папа взял меня под руку, и мы вместе вышли из палаты.

Я пролежал в больнице достаточно долго. Меня ещё пару раз успели навестить друзья и не один раз навещали бабушка и дядя. Ко мне даже успели приехать многие из Церкви, желая проведать меня и узнать, как у меня дела. Но их приход меня не особо порадовал. Да, мне было приятно, что все за меня волнуются и хотят, чтобы у меня всё было хорошо, но приход знакомых меня очень сильно напрягал. С друзьями и родными мне было легко и просто, а вот с ними…. Я не знал, как с ними себя лучше вести. Притворяться, что всё хорошо ради них мне было сложно, а быть самим собой…. Так я тоже не мог в их присутствии. Ведь все меня знали как весёлого и простого мальчика, а теперь я был как его серая тень. Да, можно было понять, почему я сейчас такой, но всё равно мне было тяжело в присутствии знакомых из Церкви. А всё осложняло то, что я их даже не видел и некоторых не мог узнать по голосам и удивлялся кто это. С друзьями я общался много и их голоса знал просто замечательно, но вот голоса знакомых из Церкви…. Некоторых я узнавал, но многих не узнавал, и я чувствовал как им неловко от этого, а мне было ещё более неловко. Это всё заставляло меня ещё сильнее напрягаться и, пока они со мной общались, я лишь молился, чтобы они поскорее ушли. Конечно, это было немного некрасиво, но я ничего поделать с собой не мог. С ними мне было трудно общаться. Но вот наконец-то можно было ехать домой.

По идее это должно было меня радовать. Ну, кто любит больницы? Никто их не любит, и я их не особо любил, но и новость о том, что мы едем домой, меня несильно обрадовала. А чему мне радоваться? Дома каждая вещь будет напоминать о маме и о том, что я больше её не вижу. А это было слишком больно, и в какой-то степени я даже не хотел возвращаться домой. Но выбора у меня не было. Пора было возвращаться в место, где всё будет напоминать о самом тяжёлом и болезненном.

В больнице я как мог, держался, чтобы не впасть в депрессию. Конечно, это было сложно, но папа и все родные и друзья меня поддерживали и помогали мне. Я даже частенько общался с родными и друзьями по телефону. В этом мне помогал папа. Он набирал их номера, а я уже с ними говорил. Это мне очень помогало держать себя в руках и не погружаться в тоску и грусть, которые так и норовили заполнить меня. Но я не был уверен, что дома также смогу держаться, и я уже чувствовал, как мне становится всё хуже и хуже. Грустные мысли наваливались со всех сторон. Я не мог не думать о маме и о том, что ничего не вижу. Даже не так! Я думал только об этом!

— Вот так. Садись в машину, — я даже за своими мыслями не заметил, как мы спустились вниз, вышли на улицу и подошли к