Сорок дней спустя - Алексей Доронин

"Наверно, это от кислородного голодания..." - пыталось подвести рациональную базу проснувшееся сознание.

Кислород... Это что? Это зачем? - удивилось то, что было на его месте, пока оно почивало. Но это нечто уже уходило.

Момент перехода был скучным. Никакого тебе буйства красок во тьме. Никакого ощущения полета, голосов, видений. Просто реальность начала натягиваться на него как тесный противогаз, воняющий потом и резиной. Он все вспомнил, и сразу захотелось выть и сдирать с себя кожу ногтями.

...Он упал у самой кромки, чудом задержавшись в расщелине среди ржавых труб и битого кирпича. От недавней легкости в ногах не осталось и следа, Саша с трудом сохранял вертикальное положение. Пудовые гири тянули его к земле и еще глубже - в землю. Как будто яма очень не хотела, чтобы он уходил...

А это уже реальность. Добро пожаловать домой.

Только не обратно... Только не опять. Если нельзя остаться там, в том весеннем дне, то уж лучше здесь, на меже, где нет ни времени, ни пространства.

Как часто хотелось забыть дорогу в тюрьму из плоти, но каждый раз перед ним вставала стена. Вот и теперь голос вырвал его из пучины. Он не просил и попытался нырнуть обратно, в комфортную бездну, к мертвому городу, но его подхватил восходящий поток и потащил к поверхности. А голос продолжал бубнить: "Просыпайся... Просыпайся... Просыпайся...".

Сопротивляться было бесполезно. Пробуждение было похоже на быстрый подъем с глубины. Он плыл сквозь мутную толщу, не видя ничего, по внутреннему компасу, плыл к поверхности, чтобы глотнуть воздуха. Мир принял его, но с неохотой, и тут же подарил набор ощущений, которые переживают и рождаемые в первый раз. В момент перехода боль отозвалась во всех мышцах, как при кессонной болезни. Она накатывала волнами. Его то резали тупым ножом, то рубили топором на колоде, то дробили чем-то тупым и тяжелым. Но когда он, наконец, закричал, как все, кто приходит не по своей воле в нелепый мир, крик вышел беззвучным - из горла не вырвалось даже хрипа.

Боль показалась знакомой. Возможно, та была рядом все это время, но чувства были притуплены, а память так податлива, что даже нечеловеческие страдания не оставили следов.

Наконец, огонь во всем теле утих. Снова наполнив легкие тяжелым воздухом, человек открыл глаза. Недели во мраке научили его ориентироваться, полагаясь не только на зрение; обращать внимание на вибрацию пола, движение воздуха и малейшие шорохи.

Он не увидел потолка над головой - от зрения было мало проку. Оно могло подсказать, что привычной темноты ничто не нарушало, и только. Но даже это успокоило его. Если бы на улице зажегся фонарик, его взгляд заметил бы изменение освещенности, несмотря на ставни и снежную толщу до середины окна.

Это Александр тоже вспомнил. Вспомнил, что после встречи с Провалом он шел, не видя ничего перед собой, пока не оказался у подножья невысоких гор, цепь которых протянулась километров на пять вдоль всего центра города. Кое-где они подходили к жилым домам вплотную. Он даже не знал, есть ли у них название. Не Гималаи, но заметная деталь рельефа - самая рослая была метров четыреста высотой, из его дома их было видно в любую погоду. Лет до двадцати он думал, что это терриконики, сложенные из вычерпанной из земли породы. Потом прочитал в какой-то книжке по краеведению. И летом 2017-го, когда его заявление на перевод в НГУ уже лежало на столе у ректора, какая-то сила заставила его подняться на ближайшую из них. Склоны, густо поросшие кустарником, были отвесными, но наверх вела пара козьих троп. Альпинист бы на эту кочку взглянул, но такой увалень, как Александр, мог споткнуться о корягу и по пути вниз пересчитать ребра. Тогда во время подъема он здорово сбил дыхание. Вершина оказалась пятачком два на два, где не было ничего кроме оставленной геодезистами мачты и нескольких пивных банок. Там он и сидел добрых полчаса, хотя высота была недостаточной, чтоб город казался красивым. Романтик хренов.

А в тот раз, после всего, Данилов решил, что они послужат ему хорошим ориентиром и позволят обогнуть пропасть на безопасном расстоянии. Даже далекий от геологии человек мог сообразить, что под их скальным основанием нет пустот. Так он брел от одной вершины к другой, работая лыжными палками и стараясь не думать о показаниях счетчика, который пикал где-то в рюкзаке.

Он наткнулся на эту завалюшку случайно. Это был последний дом в ряду, расположенный там, где неизвестная улочка была зажата между двумя склонами. Фундаменты остальных он сумел различить только с фонарем. Эта хибара была единственным сохранившимся зданием, которое он пока увидел в городе. И сохранившимся хорошо.

Избушка больше напоминала дачный домик, чем постоянное жилье. Бревенчатый сруб, крытая рубероидом крыша, рядом занесенный снегом огород меньше шести соток и крохотный сарай. Бревна почернели, но, как подумалось Саше, не от времени, а от валившей с неба сажи.

Он был удивлен: ему всегда казалось, что по эту сторону гор никто не жил. У него не было времени удивляться. Чтоб не умереть, надо было согреться. В доме имелась печь, все щели были законопачены, а окна забиты досками. И все же он выглядел так, будто минимум неделю никто не в нем не появлялся.

Тогда это спасло ему жизнь. Но теперь это место уже не казалось Саше таким безопасным. Наоборот, он остро ощущал чье-то присутствие. Ощущал еще до того, как услышал тихое-тихое поскрипывание.

Снаружи, как и вечером, неистовствовал буран; но сон Александра нарушил не привычный вой ветра, который не могли полностью заглушить заколоченные и законопаченные окна. То, что вырвало его из забытья, не сохранилось в памяти; сигнал был принят подсознанием, которое скомандовало: "тревога!" и привело его в чувство. Человек привык доверять этому внутреннему голосу, который десятки раз спасал ему жизнь.

Вот и теперь тот в обход слуха нашептывал ему: "В доме кто-то есть".

Он появился из-под земли, как и положено беспокойному духу.

Сначала оторопевший Александр увидел, как несколько досок приподнялись над полом. Вслед за ними в ореоле бледного света показалась рука.

В прошлый раз они выходили из стены. Неужели опять?.. Правда, духи не носят рукавиц. Не нужно им это.

В этот момент крышка люка, сделанного заподлицо с полом, со стуком упала, и Саша понял, что это не сон. Существо, поднимавшееся из подпола, было материально. И вряд ли призрак станет мурлыкать под нос песню Высоцкого про черное надежное золото.

- Испугался? - прозвучал чуть надтреснутый бас. - Да не боись, не бредишь ты. Разве что мы вместе.

- Да кто ты? - Данилов струхнул, когда понял, что ружья нет на месте.

- Живу здесь, - развел руками человек, легко взобравшись по лестнице. - А ты, стало быть, гость... незваный.

Одет незнакомец был по нынешним временам легко - фуфайка, ватные штаны и резиновые сапоги. Вдобавок с почти непокрытой головой - в вязаной шапке, на которой крепился слабенький налобный фонарь. Видимо, ему этого света хватало. Человек был высок - под два метра, костляв, жилист, но не тощ. Черты лица его были резкими, будто рубленные топором. Из-за окладистой бороды - сам Саша никак не мог обзавестись такой, хоть забыл о бритве месяц назад - да из-за хорошо поставленного голоса парень сначала принял его за священника. Борода была с проседью, лицо незнакомца рассекали глубокие морщины, но, сколько ему лет, сказать было трудно. Наверно, это роднило всех уцелевших. Александр и сам чувствовал, что проживает за каждый месяц прежний год, и это отражается у него на лице. Как бы то ни было, держался человек прямо, а говорил бодро. Но когда он снял шапку, чтобы вытереть пот со лба, Александр увидел, что он седой, как конь блед.

- Напрасно боишься, - произнес тот, видя, что Данилов подался назад и начал озираться. - Я не людоед, да и не содомит, слава богу. Ружье не ищи, убрал от греха. Да и разряжено оно у тебя. А вставать тебе пока не надо.

- Так понимаю, я должен "спасибо" сказать? - с трудом выговорил Саша. Только теперь, попытавшись подняться, он почувствовал, насколько расклеился.

- Не за что, - отмахнулся человек. - Ты сам оклемался. Вылезаю вчера, гляжу - труп. Странный, думаю: растопил печку, хату прогрел, даже постель постелил, а потом лег и помер. Но гляжу, обознался слегка. Шевелится. Потрогал башку - холодный как ледышка; был бы на улице, снег бы на морде не таял. Не знаю, что за дрянь с тобой была. На лучевую вроде не похоже. При ней наоборот жар. Что я мог сделать? Я ж не доктор и не шаман. Помолился преподобному Афанасию Афонскому. "О скором выздоровлении или легкой кончине тяжело болящего" и ждать стал, - нельзя было понять, шутит он, или нет.

- Полезная молитва.

- Мне помогало, - он вряд ли заметил иронию в Сашином голосе. - А утром сегодня ты восстал, аки сам знаешь кто. Ересь нес про какой-то рагнарек, а через полчаса опять бухнулся. Жрать не стал, только воды выпил полковша и ведро попросил. В этот раз провалялся часов девять. Сейчас уже вечер. Да, зовут меня Василий Иваныч, как Чапаева. Но можно дядя Вася. Фамилия моя Фельдгауэр. Немецкая, - поторопился добавить он, словно боясь, что гость посчитает иначе. - Из немцев Поволжья дед был. В 41-м их сюда...