Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

— И она знала, что ты…?

— Конечно, нет, — перебивая меня, отвечает Дмитрий. — Существует тайна усыновления. А Тома была лишь педагогом, она не участвовала в самом процессе.

— Но почему ты не забрал двоих?

— Я догадывался, что Тома всё равно закончит начатое. Аня, мать Дани, была её лучшей подругой. Тома бы никогда не оставила мальчишку в детдоме.

Не знаю, что сказать. Дмитрий опять отворачивается к окну, и тогда я хватаюсь за лицо, позабыв про ранки на щеке. Боль пробуждает. Это всё так безумно и одновременно так просто, что я путаюсь в собственных мыслях, пытаясь связать их воедино.

Невольно представляю, как бы сложилась наша жизнь, останься отец с мамой, и возьми они в семью Ваню и Даню.

О, дивный новый мир!

— Наверное, мне стоит извиниться, — произношу я на выдохе. Когда Дмитрий разворачивается, я вижу искреннее непонимание на его лице. — За то, что имею дурацкую привычку делать выводы по следствию раньше, чем узнаю причину, — поясняю я.

— То есть, теперь ты меня не ненавидишь?

Теперь моя очередь хмыкать.

— Не гони лошадей, папаша, всё-таки маме с двумя спиногрызами на шее пришлось хлебнуть лишнего после твоего ухода!

— И, несмотря на это, вы вон какими выросли! Я видел Данины работы на городской выставке. Парень — настоящий талант.

— Да, — соглашаюсь я. Тут уж улыбку скрывать нечего: братом я очень горжусь. — Тогда были куплены четыре его картины!

— Знаю, — кивает Дмитрий.

Он идёт к двери в другом конце комнаты и на некоторое мгновенье исчезает за ней. Я успеваю различить изножье кровати. Наверное, это его спальня.

Когда Дмитрий возвращается, в его руках что-то квадратное и замотанное в картонную бумагу.

— Я так и не смог распечатать её, — произносит он с грустью в голосе. — Смелости не хватило.

Дмитрий разрывает бумагу, которая кусками падает ему под ноги, и поворачивает картину на меня. Я хорошо помню день, когда Даня создал её. Это был подарок на мой день рождения, который после я позволила ему отправить на выставку. На этом портрете мне пятнадцать, и Дане удалось изобразить меня такой красивой, что даже я сама не смогла придраться.

— Это и мило, и немного странно, — произношу я, смеясь.

— Я надеялся, что это будет только мило, — признаётся Дмитрий.

Он улыбается, но теперь это улыбка облегчения. Наверное, чувствует то же, что и я: контакт.

Он ещё не до конца налажен, но, всё-таки, он есть.

Я не тороплюсь возвращаться в комнату Вани, потому что знаю — её хозяин ждёт моего прихода. Некоторое время слоняюсь по штабу без дела, потом выхожу на улицу, прихватив куртку, одолженную мне Полиной вместо запачканной кровью куртки Лии. Укутываюсь плотнее, вжимаю голову в плечи. К десяти часам на Старый мост окончательно опустились сумерки, а вместе с ними и собачий осенний холод. Иду к одинокой скамейке в центре внутреннего дворика. Ложусь на деревянное сиденье, свесив ноги с металлического подлокотника. Несмотря на то, что небо заволокло серыми тучами, луну всё равно хорошо видно. Складываю ладони под голову. До полнолуния осталось не больше пары дней, и это наводит меня на мысль об оборотнях. Точнее, об одном — о Ване. Со всеми этими разговорами о семье, я позабыла расспросить у Дмитрия о том, оправдались ли его опасения. И хотя не успела заметить за Ваней каких-либо признаков оборотня, это ничего не значит — рецессивный ген, он на то и рецессивный, что не будет проявляться полностью и моментально превращать Ваню в зверя. Может, он как Даша — тоже хорошо видит в темноте?

Разглядываю здание штаба. Мне нравится, что оно полностью сделано из красного кирпича, смущают лишь заколоченные окна, попадающиеся на каждом этаже в разном количестве, от одного и до трёх. Сбоку по зданию идёт зигзагообразная пожарная лестница: ступеньки, пролёт, ступеньки, пролёт — и так до самой крыши. Как и все лестницы, кроме главной, эта сделана из металла и явно видела слишком многое для того, чтобы всё ещё быть рабочей.

В любой обычный день меня было бы к этой лестнице и под дулом пистолета не подвести. Но всё сегодняшнее не подходит ни под одни рамки обычного. Кряхтя от отдающей в ушибленное колено боли, я слезаю со скамейки и направляюсь к лестнице. Энтузиазм стремительно падает до нуля, когда оказывается, что самая нижняя ступенька располагается на уровне моей груди. Мало того, что нужно подтянуться, так ещё и перенести весь вес своего тела на хрупкую, только лишь чудом держащуюся под углом, конструкцию.

Я хватаюсь за крайнюю ступеньку и чувствую, как в кожу впиваются ошмётки отходящей ржавчины. Это определённо плохая идея. Даже в сравнении с той, когда я позволила Дане попасть в ловушку сирен. Я ведь чертовски боюсь высоты. Сама не понимаю, что со мной, но будто что-то внутри просит: «Давай, проверь себя! Сегодня ты стреляла в сирену! Кто знает, на что ты ещё способна?».

Я цепляюсь за ступеньку повыше, подаюсь вперёд и на секунду повисаю в воздухе. Лестница выдерживает. Без скрипа, лишь немного кренясь. Я опускаюсь обратно на землю. Привстаю на носочки. Уверенно хватаюсь за самую дальнюю ступеньку, до которой могу дотянуться. Выдыхаю. Подтягиваюсь.

Мои руки слабее, чем я могла предположить. Только на то, чтобы оказаться на первом пролёте, у меня уходит около минуты. Зато потом всё идёт легче, и мне остаётся лишь не смотреть вниз, чтобы не струсить раньше времени.

Ведь это и так неизбежно.

— Коротышка! — кричит кто-то внизу.

Я не оборачиваюсь. Понятно, что это Бен, но, что бы ему от меня не нужно, это явно не стоит мгновенной панической атаки от брошенного вниз взгляда.

— Слава, стой! — второй голос, женский.

Я часто дышу. Цепляюсь крепче за металлические перекладины, как если бы от них зависела моя жизнь.

Чёрт… Она ведь и правда сейчас от них зависит.

— Ты чего удумала? — снова эта девушка.

— Если у тебя депрессия, то тут в паре кварталов есть девятиэтажка. Может, лучше оттуда спрыгнешь? — предлагает Бен. — Всё-таки мозги твои с земли нам потом оттирать!

— Шёл бы ты, Бен! — кричу в ответ.

Стискиваю зубы, возобновляю движение. Мне просто хочется добраться до крыши, чтобы доказать себе… что-то. Конечно, четыре этажа — это не небоскрёб, но, в моём случае, всё, что выше уровня земли хотя бы на метр, уже чёртова карусель.

Последняя ступенька, и вот я на крыше. Ветер тут страшный; моя юбка громко хлопает, развеваясь. Я гляжу на свои ладони. Крупные и мелкие куски ржавчины впились в кожу. Сую руки в карманы куртки, оставляя эту проблему на потом, и медленно направляюсь к противоположному краю крыши.

Машин в такое время суток мало. Все, кто торопился домой после работы, уже давно отдыхают перед телевизором, поэтому случайные путники сейчас скорее исключение, нежели правило.

Я держусь от огораживающего бордюра на достаточном расстоянии, но и так уже смогу увидеть дорогу, если опущу глаза. Вместо этого концентрирую внимание на больших окнах противоположного дома. Кажется, там расположены офисы, и, несмотря на поздний час, я различаю сидящих за компьютерами людей.

— А я говорил, что ты чокнутая, — раздаётся за спиной.

Так близко и неожиданно, что я вздрагиваю. Взгляд случайно падает на дорогу. Кружится голова. Я делаю большой шаг назад.

— Ты пила в том баре? Начало отпускать, и тебе захотелось острых ощущений?

Бен встаёт передо мной. Широкая довольная улыбка в секунду меняется на гримасу непонимания.

— Ты чего такая бледная?

— Я высоты боюсь, — выдавливаю с трудом.

— И именно поэтому ты полезла на крышу? — Бен скептически приподнимает бровь. — В принципе, я не удивлён.

Он трёт ладони друг о друга. Понимаю, что всё дело в шелухе ржавчины. Закончив с этим, Бен разворачивается, подходит к краю и приседает на бордюр.

— А вид-то ничего такой.

— Нормальный.

— Ты что решила, кстати? Остаёшься?

— Если я скажу да, ты скинешь меня с крыши, пока не поздно?