Беглец - Александр Федорович Косенков

Реакция на её появление и исчезновение у собравшихся проявилась по-разному. Отец Дмитрий перекрестился и стал негромко читать какую-то молитву, Ленчик по-прежнему прятался за спиной Федора Николаевича и бормотал:

— А я чего говорил, а я чего говорил… Сам дурак, что верить не хотел.

Федор Николаевич, толком не разглядевший непонятное явление, был скорее удивлен, чем напуган.

— Двери все заперты, самолично проверял. По первому этажу в окнах исключительно решетки. Никакие тетки, материалистически рассуждая, в данный момент невозможны.

— По причине скудного освещения можно сомневаться, конечно, — прокомментировал неожиданное происшествие отец Дмитрий. — Но, по-моему, наличие все-таки наблюдалось.

— Пацаны говорят, кто её увидит, болеть будет долго, — стал объяснять Ленчик.

— Сейчас, кого ни возьми, либо больной, либо того хуже, — не очень вразумительно пробормотал отец Дмитрий.

— Больной не больной, а обследовать надо, — принял наконец решение Федор Николаевич и, прихватив лежащую у топящейся печурки кочергу, двинулся к знакомому бюсту. — Не положено посторонним находиться — и все дела. Тут ещё имущество частично сохранилось.

И именно в это время в ровный шум дождя за стенами их исторического убежища сначала чуть слышно, потом всё отчетливее и громче вплелся и стал издалека приближаться рев мотоциклов, машин, мопедов. Воплей, правда, на сей раз не было. Скоро свет фар пробился сквозь щели заколоченных окон, заметался по стенам и потолку. Неподалеку от бывшего сумасшедшего дома кавалькада остановилась. Моторы приглохли. Но скоро подъехавшие, видимо, разглядели свет в окнах первого этажа. Раздались свист, бессмысленные крики, звон разбитого стекла. Моторы разом взвыли, и кавалькада, захлебываясь поднятым шумом и воплями, умчалась в наступающую ночь. Снова стал слышен шум дождя и потрескивание догорающих в печурке дров.

— Угловое окно сволочи разбили, — проворчал Федор Николаевич.

— Сатанинское семя… Прости, Господи, — снова перекрестился отец Дмитрий.

— Никакие не сатанинские, — возразил Ленчик. — Спиринские это.

— Носятся сломя голову — куда, зачем? — сами не знают, — словно самому себе стал объяснять священник. — Ладно бы погода была — холод, дождь, грязь. В любой момент вдребезги. Без покаяния, без смысла. Чего ради, спрашивается?

— Вестники, — неожиданно заявил Федор Николаевич.

— Не понял. Что вы имеете в виду? — удивился отец Дмитрий.

— Он всё время так — вестники, лябры какие-то. Ни фига не понять. Говорит, говорит… — обиженно проворчал Ленчик. — Сам дурак!

— Ещё раз обзовешь кого-нибудь дураком, язык отнимется. Будешь не говорить, а мычать — му-у, — припугнул его отец Дмитрий.

Федор Николаевич, подбрасывая в печурку дрова, решил объяснить свои соображения:

— Мое скромное историческое открытие. Я про Вестников.

— Объясните неразумному, — подошел и присел рядом с ним на какой-то чурбак отец Дмитрий.

— У меня всё зафиксировано, — доверительно стал объяснять ему бывший учитель истории. — С датами, именами. При случае могу ознакомить подробнее.

— Не откажусь. У вас, судя по всему, богатейший материал о здешней жизни собран. Быт, случаи всякие. Я отчасти наслышан.

— Не поверите, какие случаются любопытные аналогии…

Внезапно снаружи, перед самыми дверьми, заиграла гармошка и хриплый, не лишенный приятности голос запел:

Темная ночь

Разлучила любимая нас.

И поэтому, знаю, со мной

Ничего не случится…

С трудом открыв тяжелую входную дверь, вошел, как вскоре выяснилось, ещё один приглашенный на намеченную Бовой встречу — Вениамин Глазов. В старом, большом, не по росту плаще, с гармошкой на плече. Его выступление началось прямо с порога.

— Считал, бесповоротно опоздал, а тут ещё никто не пил и не едал. Обманул, значит, сволота! Говорит: «Приходи в семнадцать ноль-ноль для поддержания общего веселого настроения. И нос будет в вине, и хвост в табаке. На моих командирских скоро семь, а тут только херувим, поп, да Федька клоп. Присосался, понимаешь, сторожить дырку от бывшего калача, да не рассчитал сгоряча. Сумасшедшие разбежались, одни стенки остались. Печка топится, Венька гулять торопится, поп стоит, на меня глядит. Спрашивается, на хрена попу гармонь? Всей честной компании поклон.

Ленчик весело захохотал, и даже захлопал в ладоши, отец Дмитрий смущенно улыбнулся, Федор Николаевич в сердцах сплюнул.

— Тьфу! Вывернутый ты наизнанку человек, Вениамин. Все у тебя не как у людей. Такую песню и ту испортил. Семь десятков скоро разменяешь, а всё шута горохового из себя разыгрываешь. Вот чего, спрашивается, приперся? Звал тебя кто? Здесь посторонним находиться не положено.

Вошедший скинул у входа прямо на пол мокрый плащ, не выпуская из рук гармошки, прошел прямо к столу, взъерошив по дороге волосы смеющегося Ленчика, по-хозяйски уселся на единственную у стола табуретку, повертел туда-сюда седой головой, рассматривая окружающую обстановку, неодобрительно хмыкнул и только после этого ответил на прозвучавшие в его адрес обвинения.

— Интересное дело, а кто тут не сторонний? Если этот, как его? Бова кажется? Ну да, Бова Королевич, который мне сюда очень основательное приглашение озвучил, не соврал, то всё это заведение теперь частная капиталистическая собственность. Значит, все мы здесь в настоящий момент посторонний элемент. Но! Я посторонний приглашенный, а ты ещё неизвестно. Гражданин поп тоже под вопросом.

— Меня, кажется, тоже пригласили, — почему-то не очень уверенно заявил отец Дмитрий.

— А когда кажется, лучше всего перекреститься. Чтобы не ошибиться. Это не я, это народ так вещает. А лично я вам что-нибудь спою.

Растянув гармошку, запел:

Я люблю тебя жизнь,

Что само по себе и не ново.

Я люблю тебя жизнь

Хоть живется совсем мне хреново…

Ленчик снова захлопал в ладоши.

Федор Николаевич, обращаясь к отцу Дмитрию, продолжая затеянный несколько минут назад разговор, решил снова затронуть начатую было тему, ссылаясь теперь на сидящий у стола пример:

— Помните, батюшка, я вам говорил о всеобщем падении нравственности народонаселения? Данный заявившийся экземпляр является ярчайшим тому доказательством.

— Точно! — громко согласился Вениамин. — Дед был казак, отец сын казачий, а я хвост собачий. Верно, ангел души моей? — обратился он к Ленчику. — Хочешь плясать?

— Хочу, — обрадовался Ленчик.

Вениамин стал наигрывать какую-то плясовую. Ленчик принялся неумело подплясывать.

— Хоть бы под старость угомонился, — окончательно разозлился Федор Михайлович. — О напрасно прожитой жизни задумался. Это ж никакого терпения не хватит больше получаса с ним в одном помещении находиться.

У отца Дмитрия, судя по всему, терпение тоже стало заканчиваться.

— А я, признаюсь, в полном теперь недоумении. Цель мероприятия, если оно, конечно, состоится, представляется мне непонятной и, я бы даже сказал, загадочной. Зачем…

Он замер на полуслове. Видимо, привлеченная музыкой и пляской Ленчика из темного угла, заваленного какой-то рухлядью, снова появилась женщина. Сделала несколько