Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь - Вера Камша

Маркиза Фукиано требовала внимания и раболепия. Маркиза Фукиано негодовала и выговаривала. Маркиза Фукиано желала добраться до своих ближних владений. Проэмперадор был счастлив — отъезд маркизы не просто избавлял от старой ведьмы, с ней уходили те, у кого в Фукиано или по дороге туда имелась родня.

— Я выделю вам сопровождение, — пообещал Эпинэ, глядя снизу вверх на восседающую в карете старуху.

— Оставьте ваших неумех при себе! — гавкнула Фукиано, и к хозяйке немедленно присоединилась пара левреток. Собачонки в бантиках напоминали о Капуль-Гизайлях; это было лишним поводом не злиться, как бы маркиза ни язвила. Старая перечница была злопамятна, наблюдательна и неглупа. То гладя левреток, то цыкая на них, Фукиано басила про вечно виноватых перед «добрыми горожанами» солдат, не перевешанных вовремя барсинцев, не выставленного из дома Алвы Окделла и оскорбительную для олларианцев дружбу с эсператистским кардиналом. С последним Эпинэ попробовал спорить, но напоминание о воле королевы грымзу лишь подхлестнуло.

— Катарина и так мало что соображала, — отрезала старуха, — а уж на сносях и вовсе. Эдакая горлица Создателева… Были б мозги не птичьи, молилась бы хоть Леворукому, только втихаря, а она серых развела, не продохнуть! Белль, ах ты поганка!

Не угодившая хозяйке собачонка вылетела в окошко и заскулила; пожилая девушка в оборках неуклюже вылезла из кареты, подхватила изгнанницу и тут же была укушена. Фукиано хрипло, по-мужски, захохотала.

— Вот что значит помогать мелкой дряни! Вы распустили чернь, молодой человек. Ракан не церемонился, и при нем было тихо.

— Дочь моя, — подоспевший Левий, хоть с трудом доставал Роберу до плеча, выглядел снисходящим до засевшей в карете грешницы, — не возводи хулу на спасших тебя, и Создатель тебя не осудит. Господин Проэмперадор, нас ждут более важные дела.

От неожиданности и возмущения Фукиано аж задохнулась, и Робер, воспользовавшись паузой, благополучно ретировался.

— Плохо, — сказал Левий, когда они отошли. — Отвратительно. Вчера вы явили себя истинным Проэмперадором, ваше главенство признали даже мои офицеры, а сегодня с виноватым видом слушаете старую дуру.

— Она во многом права.

— Возможно, она будет права зимой у камина. Если она, вы, я, Талиг, Церковь доживут до зимы. Оглядываться назад и копаться в ошибках сейчас могут одни дураки. Ваш долг — позаботиться о доверившихся вам людях и уведомить власти. Идемте.

— Куда?

— К реке, там все, кто на что-то способен, кроме южан. Они еще на тракте.

Тихую заводь обнимали ивы, на темно-зеленой воде важно лежали листья водяных лилий, среди них белел запоздалый цветок. Как бы он пошел Марианне…

— Добрый день, господа! — поздоровался Эпинэ.

— Приветствую, — по-алатски откликнулся Карой. За всех. Одиннадцать офицеров, пятерка полузнакомых горожан и одетый по-талигойски и к тому же стриженый казарон ограничились кто безмолвным военным приветствием, кто поклоном.

— Докладывайте, — велел неизвестно кому Робер. Откликнулся Блор.

— Монсеньор, — сообщил он, — народ продолжает прибывать. Люди выбирались из города мелкими группами, семьями и поодиночке, но вырвавшиеся так или иначе стягиваются к тракту. Разъезды заворачивают их сюда. При этом те, у кого поблизости имеются родственники или собственность, просят разрешения покинуть лагерь.

— Разрешите. — Пусть уходят. Они сами так решили, значит, о них заботиться не надо, но ведь еще сколько остается! Их надо кормить, успокаивать, куда-то вести… Куда-то? Тракт южный, значит, на юг, самое малое до Фрамбуа, где дорога раздваивается. — Мы слишком близко к Олларии, чтобы задерживаться. После обеда надо двигаться. В городе какая-то… скверна. Не стоит надеяться, что она развеется без следа. Что говорят вновь прибывшие?

— Их рассказы дополняют картину всеобщего помешательства. — Левий тронул пережившего безумную ночь голубка. — Господин Проэмперадор, выборные от беженцев просят их выслушать.

— Монсеньор, — тут же подал голос немолодой горожанин, кажется, трактирщик, кажется, Боннэ. — Мы собрались… Мы решили, лучше помогать военным, чем просто ждать от вас заботы! Мы никогда, никогда не забудем… Мы до конца жизни будем…

— Прекратите! — прикрикнул Иноходец и, боясь выдать отнюдь не проэмперадорские чувства, отвернулся к заводи. — О прошлом будем говорить… зимой у камина… А сейчас помогайте офицерам, у нас мало времени. Блор, вы временно замешаете генерала Карваля. Разберитесь с наличными силами и готовьтесь к выступлению. Новые назначения мы обговорили, так что вперед. Вы — человек опытный, что нужно, знаете. Ваше высокопреосвященство, я прошу вас взять на себя тылы. У вас есть подходящие люди?

— Капитан Агили.

— Пусть принимается за дело немедленно. Напоминаю, господа, после обеда мы выступаем, так что идите и займитесь делом. Ваше высокопреосвященство, господин Бурраз, Балинт, прошу вас задержаться. Нужно составить письмо регенту.

Проэмперадор победил сентиментального слабака — подступившие было слезы так и не вырвались на свободу. Только пить внезапно захотелось. Кромка берега была топкой, на ней росло что-то высокое, с бледно-розовыми соцветиями. Чавкая сапогами по грязи, Эпинэ вошел в заводь, наклонился, набрал пригоршню воды, выпил. Впереди качался одинокий белый цветок, дальше полоскали ветви ивы, за спиной ждали дела. Робер пригладил мокрой ладонью непривычно короткую шевелюру, заставляя себя вернуться, и тут за спиной раздался плеск.

— Сударь, — с тенью былого великолепия произнес тоже влезший в речку Бурраз, — вы называете алата Балинтом, а я для вас по-прежнему «господин». Это огорчительно.

Ставший ловушкой двор, огромный кагет с саблей, обреченный сгореть заживо тополь, почти обреченные люди, мертвый Жильбер, красные жаркие отсветы на стенах и на лицах… Это было? Это было вчера?!

— Лэйе Астрапэ! — Робер протянул казарону руку. — Мы в самом деле в… одной упряжке. И к кошкам дипломатию!

Ро рассказывал, как вскрывали гробницу Франциска, так рассказывал, что Арлетта будто сама видела, как разлетаются пестрые осколки, хлещет не самая виноватая кровь, змеятся по сдавшемуся наконец мрамору трещины. Альдо Сэц-Придд крушил с размахом — главным для него было ощутить себя победителем чужого величия. Дурак, бездарь и мерзавец, он начал войну с мертвецом и проиграл ее, но графиня Савиньяк ни с кем не воевала и не хотела разрушений, она всего лишь искала минувший Круг…

Трое солдат-южан осторожными ударами выбили закрывавшую вход плиту с именем Диамнида. Королеву Октавию защищала понсонья, того, кто лежал в Лаик, — лишь строки на древнегальтарском.

«Ураторе Кланниме, те урсти пентони меи нирати», — задумчиво прочла женщина, забрала у солдата фонарь и шагнула в темную дыру, опередив собиравшегося лезть первым коменданта.

Арлетта знала, что увидит. За две с лишним сотни лет до Эрнани конклав определил, какой быть усыпальнице влиятельного эсператиста, а хозяева Рафиано в те поры слыли таковыми. И очень запасливыми — склепов с избытком хватило и до конца Круга, и до конца веры. Любопытная, как кошка, Арлетта не могла не сунуть нос в пустующие склепы. Разные снаружи, внутри они были одинаковы, как ромашки на лугу. Мраморное основание для гроба, украшенное не подлежащим изменению орнаментом, в который вплетен вензель живущего Эсперадора. В ногах — скамья для бдящих, в головах — позолоченный язык пламени, в стены вделаны кольца для факелов, на полу — семь каменных ваз для цветов. Всё.

Протиснувшийся следом Сэц-Пуэн взял из рук графини фонарь; желтый свет робко погладил бронзовые накладки гроба. Пыли не было, но здесь ее не было нигде.

— Сударыня, — деловито спросил комендант, — это тоже надо открыть?

— Да, — подтвердила Арлетта, опускаясь на скамью. — Вам удастся обойтись без солдат?

Ему удалось. Гроб запирался, как шкатулка, и в замке по старой традиции был оставлен ключ. Те, кто хоронил брата Диамнида, не опасались грабителей. Арлетта Савиньяк долго смотрела на хилое тельце. Это мог быть как Эрнани, так и обычный, пусть и много проживший монах. Древние то ли боги, то ли демоны не пускали под эти своды тление, и время пощадило полуседые волосы, монашеский балахон с совой и кожаные сандалии, превратив самого покойника в подобие засушенного насекомого.

— Поднимите фонарь, — велела графиня. Будь она с Левием и шуми в столице не погромы, а ярмарки, она бы отступила. Не от страха — от стыда, и пусть бы мертвец хранил свои тайны и дальше, но вчерашний кошмар не оставлял места для чистоплюйства. Мимоходом пожалев об отсутствии перчаток, Арлетта сунула руку под тонкую ритуальную подушку и сразу же нашла. Пальцы коснулись чего-то гладкого и твердого. Воззвав сама не зная к кому, графиня осторожно потянула находку на себя. Ящичек оказался увесистым и не столь уж маленьким, но ей все же удалось ничего не повредить, только высохшая головка покойного устало откинулась назад.