Венера в мехах (сборник) - Леопольд Захер-Мазох

– Ах! – вскричала Ольга. – Целые ночи плакала я напролет и молила Бога, чтоб он спас меня от греха.

– В таком случае надо помочь тебе, – сухо заметил ее муж.

– Так помоги мне!

– Ты не чувствуешь себя счастливой в своем доме, при нашем уединенном образе жизни?

– Нет.

– Ты не в состоянии переносить такую жизнь?

– Нет.

– Итак, ты будешь жить, как тебе нравится. Принимай гостей, приглашай к себе приятельниц, езди к соседям, танцуй, катайся верхом, отправляйся с другими на охоту. Я не запрещаю тебе этого.

– Благодарю тебя, – пристыженно сказала Ольга.

– Не благодари меня, – серьезно ответил муж.

– Ты сердишься, – озабоченно заметила она и отерла свои слезы.

– Нет, не сержусь, – возразил он и, взяв ее голову, поцеловал в лоб, потом сел на лошадь и уехал к дровосекам.

В короткое время Ольга перевернула весь дом. Вскоре весь Коломейский округ слился в одно общество, в один большой салон, где все неутомимо веселились, средоточием же его была молодая красавица, жадно упивавшаяся новою жизнью. Уединенная усадьба стала неузнаваема, она переполнена была жизнью и светом; казалось, что даже тополя теперь веселее качались. Луг так и мерцал светлыми женскими платьями; пестрые кольца и воланы летали по воздуху; шаловливый смех раздавался в саду. Медленно краснели листья на деревьях. Ветер с шумом проносился по жниве. Паутина, словно флаг, развевалась на обнаженных кустах; журавли улетели на юг.

По осиротевшему полю Ольга несется на своем украинском коне, белом, как молоко, в длинной амазонке, в кокетливой шапочке с развевающимся пером. За ней скачут молодые помещики и дамы в фантастических нарядах. Вот затрубили в рог; застигнутый в поле заяц навостряет свои длинные уши, удивленно оглядывается и кидается в лес. Лисица хрипло лает и кустами уходит в сторону. Затем небо становится серее, туманнее; грачи кружатся вокруг старых тополей; ночью за забором светятся волчьи глаза, точь-в-точь – зеленые огоньки.

В одно ясное солнечное утро белое пушистое одеяло покрыло собою обширную равнину; мелкие алмазы липнут к окнам, с деревьев и крыш капает тающий снег, воробьи чирикают у конюшни. Проходят еще две недели, и снег перестает таять; из сарая вытаскивают сани с запыленной лебяжьей головой и выколачивают медвежью полость. Огонь пылает в огромных каминах. Как птицы, налетают со всех сторон сани в гостеприимный дом; в равнине издали слышны их звонкие колокольчики; в передней в беспорядке навалены шубы; сбросив с себя теплый мех, дамы скользят в маленький салон и закручивают папироски, кавалеры с трудом натягивают лайковые перчатки на свои окостеневшие руки. Кто-то садится за фортепиано, играет два такта, и пары уже расстанавливаются.

Так проходит одна неделя за другой; летают из поместья в поместье. Не стоит и закрывать игорных столов; длинные чубуки дымятся; в кладовой пустые бутылки стоят большими каре, как старая гвардия при Ватерлоо. А когда Ольга на рассвете возвращается домой, закутанная в соболью шубу и покрытая пушистой медвежьей полостью, то перед ней скачут верховые с факелами, горячая смола капает с них и шипит на холодном снегу; и все гости провожают ее, точно царицу.

Ольга неограниченно царствует в этом веселом кружке; она блестит, одерживает победы – и счастлива. Уже называют по имени ее обожателей, говорят, что такой-то ловко и оригинально ухаживает за нею и за то пользуется привилегией надевать и снимать с нее теплые сапожки и держать ее стремя, – когда она ни словом, ни взглядом не изменила своему мужу. Напротив, никогда не была она с ним так ласкова, она старается вознаградить его бесчисленными нежностями; но общественная молва через соседей и прислугу доходит до его слуха.

Он доверял своей жене, но он дорожил своей честью, и каждая капля злословия, падавшая на Ольгу, как яд, всасывалась в его душу. Он становился все молчаливее и холодней. Как скоро приезжали гости, он потихоньку уходил из дома. Все реже и реже стал он провожать жену в ее выездах. Весной он основал экономический клуб, при содействии других русских землевладельцев, и предпринял разные улучшения в своем имении, стал выписывать несколько газет, накупил много книг, начал сближаться с крестьянами, посещал деревенские корчмы, так как имел в виду выступить кандидатом во время выборов.

По окончании жатвы он часто один со своей собакой ходил на охоту. Иногда он возвращался домой поздно ночью, Ольга была в постели, но не смыкала глаз и ждала его с волнующимся сердцем; но он думал, что она уже спит, и тихо шел к себе. Никогда не интересовал он ее так, как теперь… Все, что он ни делал, имело большое значение в ее глазах. Когда его не было дома, она пробегала газеты, которые он читал, перелистывала его книги. Только теперь стала она догадываться, что такое любовь, и она чувствовала, что она могла бы полюбить своего мужа. Она жаждала его любви тогда, когда, по-видимому, она утратила свое значение в его сердце. Она выходила из себя, видя, что он мог говорить по целым часам с посещавшими его крестьянами, которые распространяли в комнате страшный запах дегтя, а ей не находил сказать и слова.

Когда она просиживала длинные вечера возле него и он ни разу не отрывал глаз от своей книги, когда он мог уйти спать, не поцеловав ее, тогда она с какой-то вспыльчивостью стала требовать его любви. Она выдумывала очаровательные неглиже и кокетничала со своим мужем более, чем со своими сумасшедшими поклонниками. Он должен был любить ее, ей хотелось, чтоб он любил ее.

Все испытала она и решилась на отчаянное средство. Она задумала возбудить его ревность. Но где взять человека, который в состоянии был возбудить ревность в ее хладнокровном, умном и твердом муже? Напрасно искала Ольга, она никого не нашла достойным этой роли. Беспокойно блуждала она в обществе и дома.

Однажды вечером муж ее стоял у садовой решетки и грустно смотрел на солнце, садившееся за лес, на колосья, оставшиеся в поле, на траву и листья, подернутые как бы расплавленным красным металлом. Вдруг она обняла его и схватила его теплую руку, – рука эта сейчас же похолодела, как лед.

– Отчего ты не сидишь со мною, – заговорила она, вполне доверяясь ему, – ты постоянно избегаешь меня. Я перестала нравиться тебе. Какой бы желал ты видеть меня? Или ты более не любишь меня?

Мишель погладил ее щеку и снова стал смотреть на ландшафт. Ольга страстно обняла его и прижала свои губки к его устам. Муж тихо освободился из ее объятий.

– Завтра ты собираешься на псовую охоту в Цавале и желаешь, чтоб я проводил тебя, – спокойно заметил он.

Ольга испуганно взглянула на него.

– Ты не понял меня, – сказала она.

– Нет, понял, – ответил он, улыбаясь, – но становится свежо, взойдем в комнаты.

В комнате он привлек Ольгу к себе на колени и покрыл поцелуями ее голову, губы и грудь; сердце ее замолкло от восторга. Вдруг он сказал:

– Зажги лампу и принеси мне газету.

Жена его сжала руку в кулак и проплакала затем всю ночь. Слезы еще не высохли на ее глазах в то время, как он помогал ей сесть на седло; она почти не глядела на него, ударила свою лошадь и поскакала вперед. День стоял ясный и теплый. Весело раздавалась охота по жниве. Стрелки разместились в лесу.

Мужу ее пришлось стоять в лесной чаще. Прекрасная, победоносная женщина, с сердцем, которое обливалось кровью, и со слезами на глазах, руководила охотой. Прежде всех увидела она зайца, который искал спасения в поле, и указала на него своей маленькой, дрожащей ручкой; гончих сейчас спустили, и с дикими криками погнались охотники за несчастным животным.

С веселым презрением к жизни перескакивала Ольга через рвы, ручьи и заборы, каждый нерв ее дрожал от жестокого удовольствия; она смеялась, как ребенок, который смотрит на полет шара, пока наконец гончие не окружили бедного зайца, испускавшего жалобные стоны перед неминуемой ужасной смертью. Взоры всех выражали удивление к бешеной наезднице; тщеславие ее отпраздновало новую оргию, а между тем не более как жалкий заяц издыхал у ног ее. Кавалеры целовали ее влажные перчатки и в восторге кидали свои шапки кверху. С разгоревшимся лицом и блестящими глазами смотрела она на окружающих ее охотников.

Вдруг она увидела в стороне молодого человека, которого прежде не замечала. Он молча рассматривал ее с серьезным вниманием.

– Милостивый государь, – надменно закричала она ему, – как понравилась я вам?

– Мне вы вовсе не нравитесь, – сухо ответил он.

Ольга быстро повернула лошадь и подъехала к нему.

– Отчего? – спросила она скорее с любопытством, чем с гневом.

– Женщина, которая потешается предсмертным страхом животного, поступает или очень бессердечно, или необдуманно.

В эту минуту что-то похожее на ненависть охватило душу бедной тщеславной женщины, демоническое, ужасное, непреодолимое ощущение, но это была не ненависть. Она только молча поглядела на этого смелого молодого человека. Он был настолько значителен, что мог помучить ее мужа. Она сейчас поняла это, а более ей ничего не нужно было в эту минуту. Вдобавок он осмелился так равнодушно отнестись к ее красоте, ему следовало искупить этот грех; она не спрашивала ни о чем другом.