Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

в Константинополь нелегко. Впрочем, я решился принять и другое что-нибудь в случае крайности. Теперь дело остановилось на мысли, чтобы сделать меня 2-м драгоманом для дел с патриархией2; жалованья 4500 и квартира. Главная трудность в том, что дела политические таковы, что никто сам не знает, что завтра будет, мир или война3… <…> Скажу еще, что место в Константинополе для дел с патриархией я сочту за истинный дар Господень. И Т. И. Филиппов4 придать готов этому духовное значение, а он не менее нас с тобой православен. Поэтому, голубчик, помолись ты поусерднее за это дело, я в твою честную и трудовую молитву ужасно верю и… даже боюсь ее, так что не знаю, как приступить к описанию тебе некоторых других моих дел и событий дня. Впрочем, слава богу, опасного в них мало; вероятно, и не будет, ибо, с моей стороны, есть все-таки знакомая тебе честность речи, а с той, если не ошибаюсь, много воли и «себе на уме»… Ты угадала или нет? Ну, конечно, ямщичок5. Дело пошло очень скоро, но мы оба спешим каждый по-своему, ставим себе тесные рамки и не хотим выходить из них. Она удивительно мила; и хитра, и смела донельзя. Ее «развивать» – куда! Едва ли уж не она меня развивает. По крайней мере, она заставляет меня упражняться в такой тончайшей дипломатии, что мне и передать себе трудно, как это делается. <…>

Одним словом, всего тебе не передать. Впрочем, я еще одно скажу. Мне кажется, и мать6, и 20-летний брат7 догадываются. И отчасти мешают, отчасти – нет. Мать либеральна, обожает детей и слаба противу них, а брат, не знаю, что думает. Вчера мы с ней при них заспорили. Мать вступилась за дочь, а брат говорит: «Оставь, мама! Il ne faut pas mettre le doigt entre l'arbre et l'écorce[27]. Может быть, люди находят удовольствие в пререканиях, и им очень досадно, что другие мешают ссориться».

А на днях я у них обедал, мать собиралась на вечер, Ольга должна была остаться дома одна. Я взял перчатки. А мать говорит: «Куда вы? Сидите. Я скажу там, что Ольга потому не поехала на вечер, что мосье Леонтьев проповедует ей православие…» И мы пробыли одни от 9 до половины 2-го часу ночи… Вообрази, что это был за рай земной! <…>

В Петербурге оттепель, тиф, дифтерит, ужасная смертность, а я все это время редкий день ложился раньше 3-х часов ночи и вставал все в 8, и при этом так бодр и лицом свеж, что удивляюсь. Такова милость Божия ко мне грешному за молитвы Батюшки! А я, грешный, до 3-х часов все у нее сижу, никак не насыщусь. Однако пора опомниться! Великий пост близко. Хочу дешевизны, покоя, молитвы и труда. Буду, впрочем, стараться скрывать от всех калужских и московских, что я в Любани. И ты это знай. Кажется, мы с тобой скоро простимся надолго (если не навсегда!) с Россией и начнем по воле Божией опять какую-то новую жизнь! <…>

Публикуется по копии (ЦГАЛИ). Частично опубликовано в журнале: «Русская мысль». 1917, ноябрь – декабрь. С. 17, 18.

1 В министерстве… – Т. е. в Министерстве иностранных дел.

2 …для дел с патриархией… – Подразумевается Константинопольская патриархия.

3 …что завтра будет, мир или война… – 19 февраля 1878 г. в главной квартире русской армии в местечке Сан-Стефано, расположенном в 15 км от Константинополя, был подписан мирный договор, предусматривавший создание автономной Болгарии, а также независимость Сербии, Черногории и Румынии.

4 Тертий Иванович Филиппов (1825–1899) – государственный и общественный деятель, писатель. Окончил курс историко-филологического факультета Московского университета. Входил в кружок Ап. Григорьева, А. А. Фета и А. Н. Островского. Исповедовал славянофильство, русским идеалом считал церковный строй жизни допетровского времени. Одним из первых показал художественное значение народных преданий и песен. Служил в Синоде и Государственном контроле, где достиг министерского поста. Как вспоминал С. Ю. Витте, «Тертий Иванович был церковник; он занимался церковными вопросами и вопросами литературными, но литературными определенного оттенка, вопросами чисто мистического направления. Он был человек неглупый, но как государственный контролер и вообще как государственный деятель он был совершенно второстепенным. Т. И. Филиппов, собственно, не занимался теми делами, которыми он должен был заниматься, т. е. контролем над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями» (Витте С. Ю. Воспоминания. В 4 т. М., 1960. Т. 1. С. 307).

5 …ямщичок… – О. С. Карцева (см. коммент. 1. к письму 88).

6 …мать… – Е. С. Карцева (см. коммент 1. к письму 88).

7 …20-летний брат… – Ю. С. Карцев (см. коммент 1. к письму 88).

87. Н. Я. Соловьеву

18 февраля 1878 г., Петербург

Николай Яковлевич, я был так занят и озабочен все это время, что большого письма не мог Вам написать и несколько раз уже хотел было написать маленькое с эпиграфом: «Не сули журавля в небе, дай синицу в руки!» Я понимаю по опыту, что такое ждать долго в уединении дружеского слова и не дождаться. Но это не для Вас только. Для меня самого истинное удовольствие писать к Вам именно не 2 слова, а 222. Зато уж и скажу я Вам сегодня слова! Сперва приятные, такие, каких Вы еще не слыхивали, а потом, если успею, то грозные и отеческие.

Во-первых. Вы сразу перешли рубикон. Вы – известность. Вы сразу получили имя. В Петербурге я пробыл теперь около 3-х недель, и не проходит дня и нет дома, когда бы и где бы не говорили о «Белугине» и о Вас. <…>

Николай Яковлевич, я сам автор, и потому Вы мне поверите, если я Вам скажу, что я бы завидовал такому успеху, если бы я умел завидовать. Но Вы меня знаете. Итак, Вы сразу – попали в седло. Надо теперь не только уметь усидеть, мой друг, надо уметь лет 15–20 ехать в гору. Орудие у Вас есть, формой в смысле [нрзб.] Вы владеете о сю пору. Относительно содержания – Вы уже вышли на хорошую дорогу, на путь изображения жизни и всей бесконечной красоты ее, с ее разнородной борьбой и разнородным очарованием, с ее тоской, ее романтическим томлением, с ее от радами, ужасами и кроткой прелестью. Вашей драмой «Без искупления» Вы доказали, что умеете делать то, что французские критики хорошо называют: «Tailler dans le vif» («Резать по живому»). Вы доказали этой восхитительной драмой, что Вы умеете возводить жизнь в перл