Там, где всегда ветер - Мария Романушко

Одним словом, мы вдвоём так набросились на Фёдора, что он махнул рукой и с облегчением отказался от заманчивого предложения. Мы в Германию не поехали. А Фёдор и сам был рад, ведь для него бросить Вольногорск в самый разгар строительства – было равносильно тому, как бросить малого ребёнка. Он признался: «Я бы поехал только в том случае, если бы вы с мамой очень настаивали. Мне даже приятно, что вы обе так воспротивились».

Мы все были счастливы нашим общим выбором. Благодаря этой истории, я почувствовала, что, несмотря на сложности наших внутрисемейных отношений, на главные вещи в жизни мы с мамой и Фёдором смотрим одинаково. Это меня утешило и ободрило. Эта наша не-поездка сплотила нашу семью. По крайней мере, на тот момент жизни. Я ещё раз убедилась, что для моих родителей главное в жизни их ДЕЛО, а не деньги. И я гордилась ними.

А в Германию вместо Фёдора поехал отец моей одноклассницы. Ну, и моя одноклассница со своей мамой, естественно, тоже последовали следом за главой семейства.

О любви к родине и не только

Тогда за границу предпочитали посылать людей семейных – так было спокойнее за граждан: не влюбятся там в кого не надо, не станут перебежчиками и предателями Родины, которая их вскормила и выучила. В то время браки с гражданами других стран не приветствовались. Помню, как одна мамина подруга вышла замуж за румына и уехала в Румынию. Это считалось дурным тоном. Помню, как кто-то сказал о ней: «Миля предала Родину».

Да, именно так это и воспринималось тогда. Потому что с молоком матери впитывалось: Родина – это наша общая мать. Причём, Родина – с большой буквы.

В те далёкие времена любовь к Родине была в сердце каждого гражданина (независимо от пола и возраста) – на первом месте. Тем более, Родину не так давно отвоевали у фашистов. Почти в каждой семье был кто-то, кто за Родину погиб – чаще всего, это был дед. Или даже оба деда, с отцовской и материнской стороны. Я не могу вспомнить, чтобы у кого-нибудь из моих одноклассников был дедушка. В нашем детском словаре даже слова такого не было: «дедушка». Не помню, чтобы кто-нибудь из моих одноклассников сказал: «мой дедушка», или: «мы с дедушкой». Не помню!

А вот отцы были почти у всех. И некоторые из них тоже успели повоевать.

Только одна девочка в нашем классе росла без отца, и только у троих были отчимы, и это воспринималось окружающими сочувственно, потому что считалось неправильностью жизни. Почти трагедией. За редким исключением, послевоенные браки были крепкими, по крайней мере – в нашей провинции. Конечно, случались в семьях внутренние трудности (а как без них?), но люди, пережившие войну, пережившие трагедию утрат, ужас похоронок, не спешили разбегаться из-за такой ерунды, как «несходство характеров», или ещё что-то. Были какие-то совершенно другие точки отсчёта, чем сейчас. И когда родители нашего одноклассника Жорки разошлись, это страшно потрясло и его самого, и весь наш класс, и весь город. Как может потрясти только смерть. Жорке все сочувствовали, переживали за него и за его маму, недоумевали: как же они теперь будут жить? Как оправятся после такого страшного несчастья?!

В те, далёкие уже, времена люди женились не для того, чтобы через год-другой разбежаться. Да, были и такие времена…

А как раз разбегаться стали мы – наше поколение: послевоенные детки. Почему?… Ну, это уже тема для отдельного трактата. Хотя причина, мне кажется, лежит на поверхности: наши мамы слишком любили Родину. И работу.

Это же внушалось и нам, детям. А о том, что нужно любить мужа, домашний очаг (фи, какое мещанство!), о том, что истинное призвание женщины – семья и дети, нежность и уют, – вот о чём прежде всего нужно волноваться и заботиться, а вовсе не о выполнении очередного пятилетнего плана на производстве, – об этом мало кто из нас слышал. Я, по крайней мере, не слышала.

И хотя наши мамы жили-поживали со своими мужьями, но как-то странно они с ними жили: то ли любили, то ли нет… Крепкие браки наших родителей выглядели очень скучными. В основательности чувствовалась унылая приземлённость: долг, быт. А где же любовь, романтика? нежность?… куда всё подевалось? Ведь совсем недавно они были молодыми. Неужели возраст «за тридцать» – это уже конец всему?

Или просто время такое было – не до нежности – тоже война в этом виновата. Или виновато было спартанское, точнее – коммунистическое воспитание, которое получили наши мамы и отцы: всякие проявления чувств считались мещанством, пошлостью. Я, например, не помню, чтобы мама хотя бы раз вышла в прихожую встретить Фёдора, вернувшегося с работы, или приехавшего из командировки, улыбнулась бы ему и поцеловала. Не было такого никогда. Наверное, если бы такое вдруг случилось, крыша бы обвалилась! Или ещё что-нибудь рухнуло. Потому что это было бы полное сотрясение моральных основ.

«Морально» в то время было скрывать свои чувства, никак их не проявлять. Не только в отношении мужа-жены, но и в отношении детей. Дети сами должны догадаться, что они любимы. Сыты, одеты – значит, любимы. А всякие там нежности… ерунда это всё, пережитки буржуазного прошлого! Ребёнка нужно воспитывать в строгости – тогда он вырастит сильным и правильным.

Одно из самых презрительных слов того времени, почти ругательство - «сентиментальный».

Замечательная поэтесса ХХ века Людмила Окназова очень точно сказала о взаимоотношениях мужчин и женщин того времени – эпохи после Отечественной войны:

«…ибо слово стыдное «люблю»никогда не поминалось нами».

Сказать любимому человеку, или даже родному ребёнку «люблю» – считалось неуместной сентиментальностью.

Но если чувства долго не проявлять, то они в конце концов засыхают где-то внутри… Это как заткнуть источник воды! Кто догадается потом, что здесь что-то когда-то лилось и журчало?…

Семья была на периферии жизни. Глубокий тыл. Который должен быть прочным, но без лишних наворотов. Без «вытребенек», как сказала бы моя бабушка. На «вытребеньки» не хватало ни времени, ни сил.

На первом же месте была РАБОТА. И на втором, и на третьем. И вовсе не ради денег. А ради Родины. А семья… ну это вроде как одежда. Без неё ты голый: неуютно, холодно. Но кто вкладывает в одежду душу? эмоции? силы?

Только одна семья из всех, которые я видела в детстве – это семья Ани-большой, где люди постоянно вкладывали фантазию и юмор в повседневную жизнь – генерили радость. И самым главным выдумщиком был Анин папа. Вот и Аня, заразившись этим в детстве, продолжает фантазировать и фонтанировать, не может жить, прозябая, всё время сочиняет и устраивает в жизни праздники: для себя и для своих старых школьных друзей. То поэтические вечера при свечах, то музыкальные вечера, посвящённые Баху или Моцарту. А чего стоит празднование собственного столетия! (Того самого, до которого вряд ли доживёшь, но почему бы его не отпраздновать заранее?) По-прежнему Аня-большая – душа компании. По-прежнему из неё с удивительной лёгкостью сыплются шуточки, и окружающие смеются до слёз… Браво, Анюта! Я восхищаюсь тобой.

…В основном же, семья для большинства граждан была тихой заводью, которая постепенно превращалась в болото. Ну, поквакают иногда его обитатели, порой даже громко, но кто ж бежит из родного болота? куда? и, главное, зачем?! Здесь ели и спали. Ну, совсем как в общежитии.

А все накопленные эмоции выплёскивались в праздники. Их было пять в году, и они были очень любимы и долгожданны: Новый год, 23 февраля, 8 марта, Первомай и 7 ноября. Негусто, конечно, зато – качественно. Пили и пели от души!… А потом – опять трудовые будни. Но, как пелось в популярной песне тех лет – «Трудовые будни – праздники для нас!»

А о том, что любовь – это великий и ежедневный труд души и сердца, об этом мало кто из нас, послевоенных девчонок, слышал. Об этом наши мамы нам не говорили.

А догадаться самому об этом было трудно, отправляясь в годовалом возрасте в ясли. Потом – в детсад, потом в школу – в недра пионерской, а потом комсомольской организаций. Эти организации и брали на себя родительские функции.

И учились мы не для кого-нибудь, а для Родины. На благо Родины. Родина строго смотрела на нас и ждала от нас пятёрок.

Если ученик хватал двойку, мог прозвучать такой вопрос: «Тебе перед Родиной не стыдно?» Родина была как бы член семьи, член школьного коллектива. Но, прежде всего, Родина должна была жить в сердце и оттуда следить за нашей нравственностью и за нашей успеваемостью. Родина – как главный цензор жизни.

Нас воспитывали не лаской и нежностью, а лозунгами и линейками, на примере пионеров-героев и комсомольцев-героев, больше жизни любящих Родину, умирающих за Родину. Всё это, надо сказать, очень действовало на детское умонастроение. Думаю, разбуди кого-нибудь из нас, тогдашних подростков, и задай среди ночи вопрос: «Что ты больше всего любишь?» – почти уверена, что практически каждый тут же ответил бы: «Конечно, Родину!» Причём, Родина всегда мыслилась с большой буквы. Никак не иначе.