Шеломянь - Олег Аксеничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вырвавшись из земли, столб перегнулся посередине, так нога сгибается в колене, только изгиб был назад, как у кузнечика.
С невероятной скоростью столб рванулся в сторону Миронега, и лекарь с недоумением увидел, как он непостижимым образом растет, преодолевая разделяющее их расстояние.
«Не безумствуй! – раздался пушистый голос. – Оставь его, хозяйка!»
Столб застыл в движении, и изба стала напоминать курицу над навозной кучей, нашедшую непереваренные зерна овса. Лишившись одной из опор, изба должна была завалиться на сторону, тем не менее она непоколебимо стояла на втором столбе, не замечая перемен.
«Оставь его!»
Оказывается, Пес Бога никуда не пропадал, просто в мире за стенами избы он снова обрел невидимость. Холодный нос уткнулся в ладонь Миронега. Хранильник бессознательно похлопал рукой по морде Пса.
ВЕРНИСЬ
«Оставь его!»
В голосе Пса появились новые, повелительные нотки, и Миронегу показалось, что собачьими устами заговорил его хозяин.
Иначе как понять, что собака, пусть и говорящая, осмеливается приказывать богине?! Никак не понять…
ТВАРЬ
Миронег ощутил ненависть, которую испытывала Хозяйка к Псу и его неведомому господину. И еще он почувствовал страх перед хозяином Пса, страх и вынужденное повиновение.
ПЕС
Что в этом слове? Вопрос? Ярость? Просьба?..
«Я здесь, Хозяйка. Что тебе нужно от меня?»
НЕ ОТ ТЕБЯ ОТ ХОЗЯИНА
«Говори!»
Точно, это говорил уже не Пес. Глухой усталый голос принадлежал его хозяину, неведомому богу, которого и Хозяйка, и сам Пес явно боялись называть по имени.
Я ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ
«А как же Мученик?»
ИГГДРАСИЛЬ ЕМУ ВАЖНЕЕ
«А кто будет хранить Проход?»
Миронег сел прямо на холодную землю. Разговор, происходивший внутри него, вытягивал силы, и лекарь опасался, что не сможет больше удерживать равновесие.
При упоминании о Проходе, которым, видимо, и была изба, Хозяйка замолчала. Молчал, выжидая, и господин Пса.
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ
Миронега скрутило кольцом, такая мука выплеснулась из Хозяйки.
Я ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ ЭТО ВАЖНО ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО
«Замолчи! Я думаю».
ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ
«Решено. Пусть свершится предначертанное!»
ДОЛЖНА-ДОЛЖНА ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО
«Ты будешь с ним. И ты останешься хранить Проход».
Миронег вздохнул. Оскорбительно, когда твоего мнения не спрашивают, унизительно, даже если твою судьбу решают боги. Хозяйка манила и пугала одновременно. Покинув избу, Миронег надеялся навсегда забыть ее или хотя бы больше с ней не встречаться.
Плавно поднялся в воздух один из черепов, висевших на заборе. Череп был прекрасно виден в ночи, подсвечивая сам себя. Из глазниц истекал голубоватый свет, такой бывает, когда в печи выгорают дрова и празднично змеятся искры, обожающие тонкий аромат не ощущаемого нами угарного газа. Череп выбелили годы дождей и снега, ветра и солнца. Тем не менее нижняя челюсть отчего-то держалась, хотя на ней не осталось даже следа мускулов и сухожилий.
Череп завертелся вокруг своей оси, и вращение ускорялось от витка к витку. Слились в белое пятно детали, и мертвая голова стала похожа на небольшой шар из моржовой кости. Такие шары везли от диких племен, что жили на полночь у вечно замерзшего океана.
Не прекращая вращения, шар подплыл по воздуху к Миронегу. По пути он сжимался больше и больше, уменьшившись в итоге до размера камня для пращи.
Маленький шарик подлетел к лицу Миронега, вращение замедлилось, и глазницы черепа безучастно уставились в глаза хранильника. Голубоватые искорки поблескивали, словно в глазницах чудом осталась частица души давно умершего хозяина.
ТЕПЕРЬ МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ ТЫ РАД
НЕТ ТЫ НЕ РАД И МНЕ НЕВЕСЕЛО
НО МЫ НЕ РАССТАНЕМСЯ
ТАК НАДО
«Что мне с тобой делать?» – спросил Миронег у разговорчивого черепа.
Я БУДУ У ТЕБЯ В СУМЕ
Я НЕ ПОТЕРЯЮСЬ
НИКОГДА-НИКОГДА-НИКОГДА
«Я счастлив», – подумал Миронег и пожалел об этом.
Череп обиделся, почувствовав неискренность.
Изба, так и застывшая с полусогнутой лапой, медленно оседала в землю. Оглянувшись, Миронег увидел, как уходит вниз стена, где незадолго до этого находился вход, охраняемый острыми клыками.
В это время Миронег услышал голос давно молчавшего кметя:
– Я и не заметил, как ты вылез оттуда! А с избушкой-то что? Сломалась? Оно и правильно, тут гнилье одно!
Миронег не смог выдавить из себя ни слова.
– Не молчи же! – сердился кметь. – Я же тебе только что говорил, не молчи, тебя же сложно разглядеть… Случаем, тебя бревном не задело? От гнилушек плохие раны, заживают долго…
– Только что? – удивился Миронег. – Сколько же времени я провел за забором?
– Да самую малость. У меня в животе от голода пробурчать не успело, как избушка стала заваливаться.
– Самую малость…
Миронег только покачал головой.
Возможно, все, что с ним приключилось, – просто морок?
Но шевелящийся в заплечной суме говорящий череп, пытающийся устроиться поудобнее, опровергал такие мысли.
Просто боги живут иначе.
И время бога не совпадает со временем человеческим.
– Едем обратно, – сказал кметь. – Тут делать больше нечего, а в лагере как бы все без нас не подъели!
– Едем, – ответил Миронег. – Князь, верно, уже волнуется.
– Князь? Волнуется? Гы!
Улыбка кметя на миг осветила ночь.
За последние недели в тмутараканском святилище произошли серьезные перемены. Жители города убрали накопившиеся за десятилетия полного забвения каменные обломки и мусор, вынесли закрывшие плиты пола землю и пыль. Статуя неведомого бога, скромно стоявшая в дальнем углу святилища, была перенесена на почетное место в центр и установлена на новый постамент. Никто не мог объяснить, зачем это делается, но все точно знали, что так надо.
Изредка по утрам на истертом жертвеннике у ног бога первые из пришедших в святилище находили плохо затертые следы крови. Но никто не связал эти находки с участившимися исчезновениями людей.
А по вечерам жрецы в темных накидках служили идолу, бормоча заклинания на странном языке, который не слышал ранее никто из жителей Тмутаракани, даже, казалось, повидавшие все купцы.
Никто не решался предположить, что же представлял собой неведомый бог, был ли он человекоподобен или схож со зверем. Поэтому не заметили, как на каменном стертом лице появилась сама собой хищная злая улыбка, открылись маленькие глаза – по одному на привычном для нас месте, по сторонам носа и еще два на лбу над переносицей.
Бог видел, только не глазами, а чувствами своих слуг, возродивших рабское служение господину. Видел он и того, кто должен был принести богу освобождение и в итоге изменить и уничтожить мир.
Видел бог и магический кодекс, без которого перемены будут невозможны. Там, на страницах, сделанных из человеческой кожи, кровью жертв были написаны страшные заклинания и формулы опасных составов, нарисованы демоны и амулеты, дающие над ними власть.
Только находился этот кодекс совсем в ином месте, чем считал слуга бога.
Бог почувствовал нечто, что человек расценил бы как волнение.
Но бог не может волноваться.
А надеяться?
7. Новгород-Северский – Путивль.
Конец апреля 1185 года
Звонили колокола в Новгороде-Северском. Следом загудело за городом, от Спасо-Преображенского монастыря, где рядом с добротной деревянной колокольней недавно был заложен каменный собор.
Князь Святослав Киевский последний раз обернулся и помахал рукой оставшемуся у старого моста через Десну Игорю Святославичу. Северские дружинники уже потянулись обратно, в Курские ворота.
Старые глаза киевского князя не видели, как невесел был Игорь Святославич. Даже если бы Святослав и заметил это, то решил бы, что плохое настроение двоюродного брата объясняется недолгой встречей и скорым расставанием. Князь киевский торопился на окраину своего княжества, в городок Корачев под Брянском. Оттуда, как он рассказал под большим секретом князю Игорю, пришли неприятные слухи о военных приготовлениях Всеволода Суздальского. Шевеление Мономашичей традиционно воспринималось потомками Олега Святославича как угроза, и Игорь Святославич соглашался, что киевский князь был просто обязан лично проверить готовность пограничной сторожи.
Но яд недоверия не давал князю Игорю успокоения. Святослав Киевский был слишком стар и слаб для того, чтобы, как в молодости, бросаться в дальний путь по первому непроверенному угрожающему слуху. Кроме того, странно выглядело поведение киевских бояр, не пожелавших уберечь своего князя от тяжелого перехода в начале весеннего разлива рек, когда растаявший снег превращает дороги в непроходимые ленты грязи.
