Том 5. Пьесы 1867-1870 - Александр Островский

Курослепов. Поди сюда!

Матрена (возвращаясь). Ну?

Курослепов. Что ты меня одного покидаешь! Ночное дело…

Матрена. А ночное дело, так спи! Чего еще?

Курослепов. Спать-то бы оно точно… да меня сумление… где Наркис?

Матрена. Не печалься, найдется. Наркис не иголка; ту потеряешь, так не скоро сыщешь.

Курослепов. Какой же такой порядок? Как же он может! Стало быть, его гнать надобно по шее. По хозяйскому делу послан, опять же я ему наказывал…

Матрена. А если он дома?

Курослепов. Для чего не кажется?

Матрена. А коли он спит! Человек он тоже или нет?

Курослепов. Значит, он не в своем виде.

Матрена. А ты давеча в своем виде приехал от Хлынова? Впереди тебя человек сидит да за плечи держит. Днем-то так, по городу.

Курослепов. Так всякий знает, что я хозяин. А он что?

Матрена. Каков хозяин, таковы и люди. С кого им пример-то брать, как не с хозяина.

Курослепов. Что ты меня морочишь! Я еще не совсем из ума-то выжил. Кого за делом посылают, должен он ответ дать? Говори, должен?

Матрена. Разве завтра для вас дня-то не будет! Наговоритесь. Авось дело-то не государственное.

Курослепов (со страхом). Матрена! Матрена!

Матрена. Что с тобой?

Курослепов. Смотри кверху! Гляди сюда!

Матрена. Ох! Как ты, Павлин Павлиныч, вдруг женщине! Ведь ты как испугать можешь! Наше дело такое слабое, что ото всякой малости мало ль что! Ты меня таким манером когда-нибудь уродом сделаешь. Вот упало сердце. Чуть жива стою, вся как пустая.

Курослепов. Гляди ты кверху, говорят тебе!

Матрена. Зачем?

Курослепов. Падает?

Матрена. Что падает-то, оглашенный человек?

Курослепов. Небо.

Матрена. Ну, будет! Поговорил, и будет. Ступай спать! Мочи моей нет с тобой! Связать тебя да в сумасшедший дом! Как может небо падать, когда оно утвержденное. Сказано: твердь! Ступай спать! Ступай без разговору. Минуты с тобой покою нет.

Курослепов (уходя). А спать, так спать. Я пошел!

Матрена. Ты что это в сапог-то прячешь?

Курослепов. Деньги.

Матрена. Много ли?

Курослепов. Доложить рубль, так шестьсот сорок будет.

Матрена. Потеряешь из сапога-то, а потом опять историю заведешь.

Курослепов. Нет, уж я теперь их, знаешь куда? В спальне мешочек с орехами, так я их под орехи, под самый под низ, пущай до завтрего. Там целей, в орехах-то! (Уходит.)

Матрена. Силантий!

Силан (подходя). Чего тебе?

Матрена. Что Наркис?

Силан. Ничего, образумился. Причесывается теперь.

Матрена. Где это он?

Силан. Мало местов-то? Была б охота! С мужиками торговался, со всем миром.

Матрена. Так что ж?

Силан. То ж. У мужиков-то ни этой думы, ни сенату не выстроено, одно строение только и есть, где мирские дела судят.

Матрена. Так вот что!

Силан. А то что же? Заведен порядок, не менять его стать. Ну, значит, суди сама, ежели кто падок. Да вот он, Наркис-то. (Отходит от Матрены и потом уходит за ворота.)

Выходит Наркис.

Матрена и Наркис.

Матрена. Что, беспутный! Что, беспутный! Вот погоди, достанется тебе от хозяина.

Наркис. Не больно страшно. Ты меня не пугай! Я нынче и не такие страсти видел, да не испугался. Вот тебя бы на этакую страсть, посмотрел бы я, что ты заговорила. Тут на одном такие сапоги были, что у тебя от одних от сапог-то душа бы в пятки ушла. А уж какие шляпы! Да всё с перьями. А у одного мешок на голове, суконный.

Матрена. От такого загулу мало ль что приснится. Дня на два рассказывать будет.

Наркис. Ну, уж это я знаю, приснилось мне или нет. Оно хоть я и не больно испугался, а все меня как будто ломает; мне теперь поправка хорошая нужна.

Матрена. Какая поправка?

Наркис. Рому бутылка, а то две… На ночь я теплого.

Матрена. Ты липового цвету лучше.

Наркис. Ври еще! Ромашки не выпить ли? Очень нужно сырость-то эту в животе заводить. Сказано тебе, рому. Я свою натуру лучше знаю.

Матрена. Где ж я возьму?

Наркис. Ищи поди! Не найдешь впотьмах, так фонарь зажги.

Матрена. Этакого ирода, как ты, еще свет не создавал.

Наркис. Да уж ты, кстати, с ромом-то захвати для меня тысячу рублей; по моим расчетам, у меня теперь ровно тысячи нехватает.

Матрена. Ни, ни, ни! Ни под каким видом! И не заикайся!

Наркис. Я и то не заикаюсь, я тебе явственно говорю. А то я тебя и на порог к себе не пущу. А завтрашнего числа, как буду хозяину отчет отдавать, все твои дела ему, как на ладони.

Матрена. Не я ль твою образину кругом облагодетельствовала! И тебе не жаль свою благодетельницу?

Наркис. Который я раз тебе говорю, что во мне жалости нет. Ты на мою жалость и не уповай никогда.

Матрена. Ох, погубитель! погубитель!

Наркис. Вот что, ты тише, не делай страму прежде времени.

Матрена. Где я столько денег возьму?

Наркис. Ну, ежели малость чего нехватит, я прощу.

Матрена. Да как я к тебе приду-то? Ну, как Силантий увидит?

Наркис. А ты вот что: возьми у мужа кафтан либо шинель, да и надень, а на голову шляпу. Силантий ежели хоть и увидит, так подумает, что сам хозяин идет ко мне, браниться. А я пойду самовар поставлю, чтобы мне теплого…

Уходит во флигель, Матрена в дом, Силан выходит из ворот.

Силан, потом Матрена.

Силан. Врозь разошлись. Диковина! А городничий дожидается. Пойти сказать ему, чтоб шел домой! Полно, мол, тебе по ночам-то! Иди, мол, старичок убогонький, домой! Тоже ведь и их дело! Как не пожалеть! Обыватель теперь спит, а он его береги. А кого беречь-то? Кого? Да еще взыскивают. То не усмотрел, другое оплошал. Ишь ты, обывателю покой нужен. А для чего ему покой? Что он трудился, что ли, через силу? Напился, наелся, да и на пуховик, как чурбан али пень какой. Службы он никакой не нес, походов из конца в конец не ломал, смертной чаши не видывал; лежит как боров, да говорит: ты меня от всякой напасти соблюдай! Нет, кто как, а мне нашего старика жаль. Первое дело — старый, уродованный…

Выходит Матрена в шинели и шляпе.

Что за диво! Хозяин вышел! Очень мне это удивительно, потому в эту пору разве его только рычагом или на блоке, а то не подымешь. (Подходит к Матрене.) Что тебе! Аль не спится? Ты будь без сумления, я тута.

Матрена (переменив голос). Ступай за ворота! Чего ты здесь не видал!

Силан. Приказываешь за ворота? Были мы и за воротами.

Матрена. Ступай, говорят тебе!

Силан (про себя). Эге! Вот оно что! (Матрене.) Иду, иду, хозяин; всю ночь буду у калитки сидеть, — оставайся с успокоем. (Идет к воротам.)

Матрена входит к Наркису.

Нет, шалишь! Не обманешь. Коротко шагаешь, ноги спутаны. Что у нее в руках-то? Какой-то мешочек; должно, орехов Наркису несет, позабавиться. (Подходит к калитке и отворяет ее.)

Входят Аристарх и Параша.

Силан, Аристарх, Параша.

Силан. Ты какими судьбами?

Аристарх. Сорока на хвосте принесла. Прошла?

Силан. Кто? Ступай, брат, ступай. Твоего тут дела никакого. Коли что есть, мы с хозяином промеж себя. Не в трубу нам трубить.

Аристарх. Не ломайся со мной! Меня городничий прислал, я с ним за добросовестного.

Силан. Ну, так бы ты и говорил! Прошла, братец, прошла. (Параше с поклоном.) Помолимшись!

Параша. Бог милости прислал, дядюшка Силантий.

Аристарх (Параше). Ну, иди, красавица, в свое гнездышко, ничего не бойся, душой своей отвечаю. Будет беда, да только не тебе. На отца не гневись: он не столько со злобы, сколько от слабости. Что делать! Ночная кукушка денную перекукует. А злодейке твоей мы, — бог даст, — язык-то прищемим.

Параша уходит в дом.

Силан (громко). Посматривай!

Входят Градобоев, Вася, Сидоренко, несколько будочников и инвалидных солдат.

Градобоев (Сидоренке). Расставляй команду к окнам, к дверям и к воротам, чтоб муха не пролетела. Хо, хо, хо! У меня пропажа не находится! Пропажа не находится! Вот я ему покажу, как не находится. Я ему найду, уткну его носом в деньги-то. Смотри, скажу, смотри! Не находятся? Видишь ты теперь? А вот, чтоб ты не обижал старых, заслуженных офицеров, я эти денежки теперь в карман. Сидоренко, бумаги с тобой, постановление писать?