Воспоминания - Сергей Сазонов

Я не имею возможности сказать, произвели ли мои разговоры должное действие на Талаата и убедили ли они его в необходимости избегать опасности столкновения с Россией, к которому должен был привести её, рано или поздно, отказ от независимой национальной политики и полное подчинение указаниям из Берлина. То немногое, что я слышал от него в ответ, звучало дружественно и как будто указывало на желание считаться с нашими предостережениями, но было ли оно искренно, мне было решить трудно. Зная нравственное обличие этого человека, я склонялся к тому, что в обстановке нашего крымского свидания ожидать от него правды было ещё гораздо труднее, чем во всякой другой, когда он не ощущал на себе никаких внешних стеснений и мог дать полный простор тому цинизму, который сделал его предметом ужаса и ненависти в глазах его собственных соотечественников. Для психологического анализа не было времени, и мне приходилось судить о Талаате по тем готовым данным, которыми я мог располагать.

В день своего отбытия Талаат и Иззет пригласили меня и моих сотрудников, а также нескольких лиц свиты Государя обедать на яхте султана, стоявшей на якоре в ялтинском порту. Во время обеда Талаат, сидевший рядом со мной, говорил мало и казался чем-то озабочен. К самому концу обеда и незадолго перед тем, как я хотел вернуться с яхты на берег, он наклонился ко мне и сказал очень тихим голосом, чтобы не быть услышанным другими: «Я должен сделать вам серьезное предложение. Не хочет ли русское правительство заключить союз с Турцией?». Я должен признаться, что это предложение застигло меня врасплох. Я ожидал чего угодно, кроме предложения союза от Талаата. Справившись со своим изумлением, я спросил у него: «Отчего вы оставили ваше предложение до последней минуты, когда у вас было столько случаев сделать его раньше?». Талаат ответил мне, что обсудить его теперь, конечно, уже не было времени и что ему хотелось только знать, как бы я взглянул на возможность подобного союза. Я сказал ему, что наш посол в Константинополе вернется к своему посту через три дня. Мне не оставалось ничего другого, как поручить ему подробно обсудить сделанное мне турецкое предложение, которого я принципиально не отвергал, хотя и думал, что о серьезных вещах следует говорить весьма серьезно, с чем Талаат, по-видимому, согласился.

Вернувшись домой, я обсудил ещё в тот же вечер с М. Н. Гирсом сделанное мне Талаатом так неожиданно предложение, которого он, также как и все остальные русские гости на султанской яхте, не слышал, так как сидел за столом не с ним, а рядом с Иззетом-пашой.

Михаил Николаевич, давно и хорошо знающий ту специальную политическую атмосферу, которая составляет особенность Константинополя и с которой можно освоиться только после долгого пребывания в турецкой столице, не скрыл от меня своего удивления как по поводу самого предложения Талаата, так и по поводу того способа, которым оно было сделано. Вместе с тем он сказал мне, что он, однако, не решился бы сразу отнестись к предложению Талаата как к вещи, не заслуживающей никакого внимания, так как ему было известно, что среди членов младотурецкой партии были люди, которые склонялись искать обеспечения независимости своей страны в сближении её с Россией. Эти люди были те, которые тяготились более других возраставшей зависимостью своего правительства от Германии и которые были бы рады новой ориентации турецкой политики, в которой они усматривали возможность выхода из-под тяготевшей над ними опеки. Гирсу казалось возможным, что и Талаат начинал почему-либо ощущать неудобство германской опеки и придумал сближение с нами как способ её с себя стряхнуть. Всё это можно было узнать и проверить только в Константинополе, чем он и собирался заняться тотчас по возвращении туда.

Я оставался в Крыму лишь несколько дней после отъезда турецкого посольства и затем вернулся в Петроград в ожидании разъяснений М. Н. Гирсом ялтинской загадки. Прошло недели две, прежде чем я получил от него письмо, из которого мне стало ясно, что было бы напрасно ожидать продолжения начатого с турками в последнюю минуту разговора на тему о сближении с Россией. Младотурецкий кабинет, очевидно испугавшись сам смелости своего почина, решил сойти с того пути, на который его хотел поставить Талаат, а может быть, германское посольство, узнав о его попытке найти у нас противовес своему влиянию, быстро положило конец всем подобного рода поползновениям. Как бы то ни было, не может быть сомнения в том (и это подтверждается и из других источников) что младотурки не без колебаний окончательно связали свою судьбу с Германской империей, в несокрушимой мощи которой их уверил германский посол, барон Вангенгейм, и военная миссия генерала Лимана фон Сандерса. В эту несокрушимость верили, пожалуй, ещё тверже, если это было возможно, военный министр Энвер-паша, пользовавшийся за долгую свою службу в Берлине в качестве военного агента особым благоволением кайзера, а равно и весьма многочисленные в турецких военных кругах германофилы.

Как было только что упомянуто, среди тех предметов, которых я коснулся в моих беседах с турецкими послами в Ялте, был и вопрос о проведении реформ в армянских вилаетах в Малой Азии, которому, как я откровенно высказал Талаату, я придавал особенное значение. На этом вопросе можно было с полной ясностью проследить борьбу политических влияний России и Германии на почве ближневосточных интересов. Ввиду этого я считаю нужным уделить несколько минут внимания сложному и скорбному вопросу об участи армян в пределах Оттоманской империи и о попытке императорского правительства создать для этого христианского народа условия сносного существования.

Наподобие евреев, армяне представляют редкий и противоестественный пример народа без территории. Та горная страна, которая носит историческое название Армении и которая была колыбелью армянского племени, уже давно является родиной для небольшой только его части, теперь ещё значительно уменьшенной после того ужасающего истребления, которому турки подвергли армян в Малой Азии во время великой войны 1914 года. Но и ранее этих страшных событий ни в так называемой Русской Армении, ни в турецких вилаетах по ту сторону границы армяне нигде, за исключением нескольких городов, не составляли большинства местного населения.

Вся история армянского народа, начиная с XIII века, когда он подпал под власть сперва сельджуков, затем, попеременно, – монголов и персов, и, наконец, после создания Оттоманской империи в XIV веке он был отдан турками в крепостную зависимость курдским феодальным владетелям, представляет многовековой мартиролог. Как ни была полна ужасов история всех христианских народов, подпадавших под власть турок, ни одна из них не может быть сравнима, с точки зрения перенесенных страданий, с историей армянского народа, положение которого было тем более трагично, что он не мог, подобно другим, рассчитывать когда-либо свергнуть иго варваров и организовать своё существование на началах национальной независимости. Для этого у него не хватало главного условия – собственной территории. Наиболее предприимчивая часть армян ушла в рассеяние и вскоре, благодаря своему трудолюбию и прирожденной деловитости, устроила себе, даже в пределах самой Турецкой империи, вполне терпимое существование, а в иных случаях достигла богатства и власти. Завидная, сравнительно, участь выпала на долю армянского населения, жившего в тех областях России, которые были присоединены к ней после многочисленных побед над Турцией и Персией. Несмотря на некоторые кратковременные проявления бюрократической нетерпимости, вроде лишения армянского духовного управления права распоряжения принадлежавшим ему церковным имуществом из-за подозрения в употреблении его на революционные цели, армяне пользовались на всем протяжении Российской империи покровительством закона и полнотой гражданских прав. Во многих городах Юго-Восточной России они достигли высокой степени материального благосостояния и занимали благодаря этому преобладающее положение в городском управлении, что иногда имело последствием проявление недружелюбия и зависти со стороны других местных элементов.