Другой взгляд на Сталина - Людо Мартенс

Антикоммунистическая атака

Антикоммунистические элементы пытались превратить критику излишеств коллективизации в критику Сталина и партийного руководства. Попеременно атакуя ленинское руководство с право– и левооппортунистических позиций, они пытались продвинуть антикоммунистические идеи.

На собрании в Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева в Москве слышались выкрики: «Где был ЦК, когда допускались перегибы?». В редакторской статье «Правды» за 27 мая все попытки «дискредитировать ленинское руководство партии» были осуждены как «демагогические»{266}.

Некто Мамаев во время обсуждения написал: «Невольно возникает вопрос: головокружение в чьей голове?.. Кто-то пытается свалить с больной головы на здоровую, не давая об этом знать нижним партийным массам». Мамаев осуждал «массовое применение репрессивных мер к средним и бедным крестьянам». Деревня будет готова к коллективизации, только когда будет возможна механизация. Далее он критиковал «всеобъемлющую бюрократизацию» в партии и осуждал «искусственное подогревание классовой борьбы». Совершенно правильно Мамаев был осужден как «кулацкий агент в партии»{267}.

Изгнанный из Советского Союза Троцкий постоянно избирал позицию противостояния партии. В феврале 1930 года он осуждал ускоренную коллективизацию и раскулачивание как «бюрократическую авантюру». Он кричал, что попытка построить социализм в одной стране, опираясь на инструментарий отсталого крестьянства, обречена на провал. В марте он порицал Сталина за ошибки в допущении «утопического реакционного характера стопроцентной коллективизации», предполагавшей, что «принудительное создание огромных коллективных хозяйств без должной технической основы само по себе сможет обеспечить их преимущество перед малыми хозяйствами». Он утверждал, что «колхозы развалятся в ожидании технической базы»{268}. Левацкая критика Троцкого была уже неотличима от критики правых оппортунистов.

Раковский, главный троцкист, остававшийся в Советском Союзе во внутренней ссылке, призывал к свержению «центристского руководства», возглавляемого Сталиным. Колхозники взбунтуются и создадут единый фронт борьбы против социалистического государства. Кулакам не надо препятствовать в земледелии ограниченными средствами.

Надо импортировать промышленные товары для крестьян, а советская программа индустриализации должна проводиться не столь быстрыми темпами. Раковский признавал, что его предложения сходны с предложениями правых, но «разница между нашими предложениями и предложениями правых такая же, как разница между организованным отступлением войск и беспорядочным бегством дезертиров с поля боя»{269}.

Успехи и неудачи

В конечном счете, уровень коллективизации снизился с 57,2 % на 1 марта 1930 года до 21,9 % к 1 августа и снова поднялся до 25,9 % в январе 1931 года.

В Центрально-черноземной области этот показатель упал с 83,3 % до 15,4 % к 1 июля. В Московской области произошел спад с 74,2 % до 7,5 % к 1 мая. Число крестьян, покинувших колхозы, ясно показывало качество политической и идеологической работы на местах. Нижняя Волга, начав с 70,1 % 1 марта, насчитывала только 35,4 % к 1 августа и вновь увеличила уровень до 57,5 % к 1 января 1931 года. Северный Кавказ имел наилучшие результаты: 79,4 % 1 марта, 50,2 % 1 июля и 60 % на 1 января 1931 года{270}.

И тем не менее удача первой большой волны коллективизации была замечательной.

Уровень коллективизации значительно превысил показатель, запланированный на окончание пятилетки, на конец 1933 года. В мае 1930 года после массового выхода из колхозов в них оставалось еще шесть миллионов семей, в противовес одному миллиону в июне 1929 года. Типичный колхоз составляли 70 семей вместо 18 в июне 1929 года. Уровень коллективизации был выше, и артели по большей части вошли в колхозы вместо ТОЗов (товарищество по обработке земли). Численность поголовья молочного скота увеличилась с 2,11 миллиона в январе 1930 года до 4,77 миллиона в мае того же года. В колхозах состояли 81 957 членов партии в июне 1929 года и уже 313 200 в мае 1930. Эта большая волна коллективизации привлекла в колхозы главным образом безземельных и бедных крестьян. Но туда вступило и большое число середняков. В мае 32,7 % колхозников-первопроходцев составляли бывшие крестьяне-середняки{271}. В мае 1930 года недвижимое имущество колхозов оценивалось в 510 миллионов рублей, из них 175 миллионов дала экспроприация кулаков{272}.

Замечательные результаты

Несмотря на все потрясения, вызванные коллективизацией, урожай в 1930 году выдался прекрасный. Свою роль в этом сыграли благоприятные погодные условия, но получение высокого урожая могло сказаться в недооценке предстоящих трудностей.

Производство зерна составило, по разным оценкам, от 77,2 до 83,5 миллиона тонн против 71,7 миллиона тонн в 1929 году{273}. Благодаря государственному планированию и механизации сельского хозяйства в особенности возросли урожаи хлопка и свеклы – до 20 %. Но в связи с массовым забоем скота объем животноводческой продукции снизился с 5,68 миллиона рублей до 4,4 миллиона, или на 22 %.

В 1930 году весь коллективный сектор (колхозы, совхозы и индивидуальные наделы колхозников) произвели 28,8 % всей сельхозпродукции, по сравнению с 7,6 % в прошлые годы{274}.

Поставки зерна в города выросли с 7,47 миллиона тонн в 1928–1929 годах до 9,09 миллиона тонн в 1930–1931 годах, т. е. на 21,7 %. Но огромное число населения, связанное с работой по ускоренному развитию промышленности, получило увеличение хлебного рациона с 26 до 33 миллионов тонн, или на 27 %{275}.

Потребление сельхозпродукции в деревне было 60,55 рубля на человека в 1928 году, 61,95 рубля в 1929-м и немного уменьшилось в 1930 году, до 58,62 рубля. Но потребление промышленных товаров росло – 28,29 рубля на человека в 1928 году, 32,30 в 1929-м и 32,33 в 1930-м. В целом потребление сельского населения менялось: если принять потребление на душу в 1928 году за 100 %, то в 1929-м было 105,4, а в 1930-м – 102,4. То есть жизненные стандарты в деревне медленно улучшались, тогда как в городе теми же темпами шло ухудшение. Потребление на душу населения в городах менялось с индекса 100 в 1928 году до 97,6 в 1929-м и 97,5 в 1930 году{276}.

Эти цифры противоречат обвинениям, высказанным Бухариным и другими правыми, согласно которым Сталин организовал феодально-бюрократическую эксплуатацию крестьянства: все работающее население страны шло на лишения ради построения социализма и индустриализации, и жертвы, принесенные рабочими, зачастую были намного более значительными, чем крестьянские.