Квартеронка - Майн Рид

— Он, верно, дрался с пантерой, — сказал один.

— С пантерой или с медведем, — заметил другой.

— Уж какой ни на есть дикий зверь, а он оставил на нем свою метку.

— Это тот самый парень, который свалил Билла-бандита?

— Тот самый.

— Он что, англичанин?

— Не знаю. Он из Англии, а уж англичанин ли, ирландец или шотландец — кто его знает! Лучше с ним не связываться. Черт возьми! Он уложил Билла-бандита на месте, можно сказать, голыми руками, каким-то хлыстом, и отобрал у него пару пистолетов. Ха-ха-ха!

— Здорово!

— Такой парень шутя справится с дикой кошкой. Я думаю, он убил рысь, вот что!

— Наверно, так оно и есть.

Я думал, что своей стычкой с Биллом-бандитом наживу себе врагов среди этих людей. Но по всему разговору и по тону собеседников было ясно, что это не так. Хотя, быть может, они и были немного задеты тем, что иностранец, да еще такой юнец, как я, победил одного из их приятелей, однако эти лесные люди не слишком держались друг за друга, а грубияна Ларкина явно недолюбливали. Если бы я отхлестал его по другому поводу, я, несомненно, заслужил бы всеобщее одобрение. Но я защищал негра — я, иностранец, и к тому же англичанин! Этого мне не могли простить. Вот что мешало моей популярности, вот почему меня считали в этих местах подозрительным человеком.

Все эти пересуды забавляли меня, пока я дожидался прихода Рейгарта, однако я не придавал им большого значения.

Но вдруг чье-то громкое замечание заставило меня насторожиться:

— Говорят, он увивается за мисс Безансон.

Теперь я заинтересовался. Я подошел к двери и, приложив ухо к замочной скважине, стал слушать.

— Вернее, за ее плантацией, — заметил другой, после чего раздался многозначительный смех.

— Ну что ж, — послышался третий голос, звучавший очень самоуверенно,

— тогда он гоняется за тем, чего не получит.

— Как? Почему? — раздалось несколько голосов.

— Он, может, и получит молодую леди, — продолжал тот же внушительный голос, — но плантации ему не видать, как своих ушей.

— Почему? Что вы хотите сказать, мистер Моксли? — снова спросило несколько голосов.

— То, что говорю, джентльмены, — ответил прежний голос и снова повторил свои слова тем же самоуверенным тоном: — Молодую леди он, может, и получит, но плантации ему не видать.

— О, значит это правда? — воскликнул новый голос. — Она несостоятельная должница? Да? А старик Гайар?..

— Скоро завладеет плантацией.

— Вместе с неграми?

— Со всеми потрохами. Завтра шериф наложит арест на все имущество.

В ответ раздались удивленные возгласы, в которых слышалось осуждение и сочувствие:

— Бедная девушка! Какая жалость!

— Нечего удивляться! После смерти старика она швыряла деньги направо и налево.

— Говорят, он ей вовсе не так много оставил. Большую часть имения он заложил сам…

Но тут приход доктора прервал этот разговор и избавил меня от жестокой пытки.

— Вы говорите, что встретили друга среди болот? — снова спросил он.

Я не решался ответить ему, помня о толпе за дверью, и сказал тихим, серьезным тоном:

— Дорогой друг, у меня было приключение в лесу. Как видите, я сильно поцарапан. Полечите мои ссадины, но не расспрашивайте меня о подробностях. По некоторым причинам я ничего не могу сказать вам сейчас. Потом я все расскажу. А пока…

— Хорошо! Хорошо! — прервал меня доктор. — Не волнуйтесь. Дайте мне взглянуть на ваши раны.

Добрый доктор замолчал и занялся моими царапинами.

В другое время перевязка этих болезненных ссадин была бы довольно мучительна, но только что услышанные новости так сильно взволновали меня, что я не чувствовал боли.

Я был в смертельной тревоге. Я горел нетерпением расспросить Рейгарта о делах на плантации, о судьбе Эжени и Авроры. Но я не мог, так как мы были не одни. Хозяин гостиницы и слуга-негр вошли в комнату, чтобы помочь доктору. Я не решался заговорить об этом в их присутствии, и мне пришлось сдерживать нетерпение, пока с перевязкой не было покончено и они не ушли.

— Скажите, доктор, что это толкуют о мадемуазель Безансон?

— Разве вы ничего не знаете?

— Только то, что услышал сейчас от этих болтунов за дверью. — И я передал Рейгарту слышанный мною разговор.

— А я думал, вам известны все эти новости. Я даже считал, что они-то и были причиной вашего долгого отсутствия, хотя и не представлял себе, какое вы имеете к ним отношение.

— Я ничего не знаю, кроме того, что случайно услышал здесь. Ради Бога, расскажите мне все! Значит, это правда?

— Совершенная правда, к сожалению.

— Бедная Эжени!

— У Гайара была закладная на все имение. Я давно это подозревал и боялся, что он ведет нечестную игру. Гайар подал ко изысканию и, говорят, уже введен в права владения. Теперь все принадлежит ему.

— Все?

— Все, что находится на плантации.

— А невольники?

— Тоже, разумеется.

— Все… все… и Аврора?

Я не сразу решился задать ему этот вопрос. Рейгарт не подозревал о моих чувствах к Авроре.

— Вы говорите о квартеронке? Конечно, и она вместе со всеми. Она такая же невольница, как и остальные. Ее продадут.

«Такая же невольница! Продадут вместе со всеми!» Однако я не высказал этого вслух.

Не могу выразить, в какое смятение повергли меня его слова. Кровь бросилась мне в голову, и я с трудом удержался от гневного восклицания. Но как я ни боролся с собой, я, видно, не мог скрыть своего волнения, ибо всегда спокойные глаза Рейгарта с удивлением остановились на мне. Однако если доктор и угадал мою тайну, он был великодушен и не задавал мне вопросов.

— Значит, все невольники будут проданы? — пробормотал я снова.

— Без сомнения, все пойдет с торгов — таков закон. Надо полагать, Гайар и купит плантацию, ведь она граничит с его землей.

— Гайар! О негодяй! А что же будет с мадемуазель Безансон? Неужели у нее нет друзей?

— Я слышал о какой-то тетке, у которой есть небольшое состояние. Она живет в городе. Должно быть, Эжени будет теперь жить у нее. У тетки, кажется, нет детей, и Эжени — единственная наследница. Впрочем, не могу поручиться, что это так. Знаю только по слухам.

Рейгарт говорил спокойным, сдержанным тоном. Мне даже сначала показался странным этот тон, но я понял причину его сдержанности. У него было ложное представление о моих чувствах к Эжени. Однако я не хотел разуверять его.

«Бедная Эжени! У нее двойное горе. Неудивительно, что она так изменилась в последнее время! Неудивительно, что она была так печальна!»

Все это я подумал про себя.

— Доктор, — сказал я вслух, — мне необходимо поехать на плантацию.