В движении вечном - Владимир Колковский

А парню этому и так не работать здесь. Не цеховик нутром он, не производственник. Чужой он здесь крови, человек временный, а, значит, и прикрыться им можно без всяких зазрений совести.

— Так с чем же я пойду к главному? — словно про себя снова пробормотал Виктор Павлович.

— Да прикрыть верней всего это дело! Хотя бы на время… Не зря же японцы сюда не полезли.

— Х-ха, на весь мир целых полгода хвастались — и вот так, одним махом… Да знаешь ли ты, на каком тогда уровне…

— А что делать?

— Что делать… что делать… — скреб и скреб седую макушку задумчиво Виктор Павлович. — Вот ты… ты у меня спрашиваешь…

И вдруг встрепенулся в одно мгновение:

— Ты, ты у меня спрашиваешь!.. Что делать, он, он у меня спрашивает… Что ж, я?!.. Я, по-твоему, должен ответы искать?

Поджал строго губы, двинул грудью вперед, словно сделавшись сразу на голову выше. И на «вы» перешел тот час очень строго:

— Извините, молодой человек! Изви-и-ните… А для чего, собственно, вас сюда взяли? Чтобы задавать вопросы?.. Не-ет, дорогой мой, если вы еще не поняли, то я сейчас прямо скажу: вас сюда взяли решать вопросы! Решать именно, вот вы и решайте… Вам, в конце концов, за это здесь деньги платят.

И, заметив приоткрывшую дверь в кабинет Наталью Сергеевну, помахал ей призывно рукой:

— Ну-ка, ну-ка, Наталья Сергеевна! Смелее, смелее, как раз, вас-то мне и нужно… Ну-ка, запишите этому товарищу в план мероприятий на РТК…

Когда работницы сейчас видят, как «заплывает» вразвалочку в цех пятьдесят старший технолог на робототехнической линии, а потом шествует важно, медлительно со своей картонной папочкой под мышкой вдоль рабочих линеек, они только посмеиваются и, перемигиваясь, говорят друг дружке:

— Гляньте-ка, девчата, вон наш второй директор пошел!

И коллеги, другие технологи, тоже посмеиваются и даже при-ветствуют его частенько именно так:

— Приветик, второй наш директор!

Всем, всем вокруг комично уж очень видеть, что у такого вот «работничка» в цеху знаменитого и такой важный значительный вид.

А однажды он насмешил разом и всю диспетчерскую.

Подвесил как-то ему снова начальник цеха полтинничек на балансовую — другому и нет круче трагедии, а этот! — чудик этот сел себе в уголок свой обычный и… опять же, вроде с улыбочкой.

— Вы, я вижу, никак и довольны? — начальник цеха спрашивает вкрадчиво…

— А я вообще стараюсь поменьше расстраиваться, — отвечает. — В любой ситуации… Всегда стараюсь быть оптимистом по жизни да и…

— Ну-ка, ну-ка, Наталья Сергеевна! — с усмешкой перебил начальник. — Запишите-ка ему еще пятьдесят на балансовую…

И, кивнув с ехидцей, добавил так выразительно, что вся диспетчерская прямо-таки взорвалась смехом дружным:

— На полную соточку ему, для оптимизма!

Глава третья Тот самый Игнат

Есть одни очень немногие люди, которые уже изначально — пусть в мечтах своих, пусть в хоть мыслях — всегда стремятся к чему-то наивысшему, грандиозному… И есть еще, обычно вполне счастливые люди, которым всегда известно по жизни доподлинно «че надо конкретно», и как его этого конкретного добиться.

Именно так согласно главному герою романа можно разделить все людское племя на два совершенно разных «сорта». Несмотря на условность весьма спорную такого вот своеобразного деления, имеются в жизни основы, по отношению к которым оно вполне очевидно и контрастно.

Людям очень немногим, мечтателям и «ненормальным» понять всегда нужно, кто они здесь в этой Тайне безмерной, зачем они здесь и почему сейчас именно, в это мгновенье конкретное ее извечного круговорота… Людям конкретным все ясно сначала, ведь счастье не в деньгах — в количестве счастье.

Игнат Горанский, старший технолог цеха номер пятьдесят… да, да, это он!

Это он именно, тот самый Игнат.

Тот самый Игнат, неисправимый максималист, мечтатель и романтик, претендующий в жизни исключительно на самое-самое… А теперь он же «для битья мальчик», «лопух», «комик», «второй директор»…

Эти двенадцать юных лет словно пролетели в мгновение мимо. Позади уже и столь желанные университетские годы, шесть нелепейших лет «сонного царства» и полгода вот здесь… Здесь, в цеху пятьдесят на «этом роботе».

Позади давно и мечты те самые, детские… нет, нет! — ведь в душе он все тот же. Он по-прежнему тот, он не изменился ни капельки, он такой же неисправимый максималист и романтик… И силу-силищу в себе ощущает великую, да только как тому греку античному силище этой опора нужна — расскажи, подскажи только, где она, и повернул набекрень бы планету родимую, вокруг точки опоры своей бы вращаться заставил… Где она, где в жизни нашей опора желанная, ради которой ты в Таинство призван, ради которой все годы отмеряны?

Игнату, конечно же, известно, что в цехе пятьдесят его считают ненормальным. Впрочем, чудаком, а по сути тем же «ненормальным», но с гораздо более приятным, уважительным оттенком его считали и в «сонном царстве». Все-таки, там он был среди лучших, он регулярно побеждал в ежемесячном социалистическом соревновании по отделу, а за «высокие трудовые показатели» ему даже выделили внеочередную трехкомнатную квартиру, да еще в центре столицы.

И в «сонном царстве», и в цеху пятьдесят, да и вообще по жизни Игната окружала не одна сотня самых различных людских характеров, но точно таких же по духу, как и сам, ярко выраженных максималистов-романтиков он почти не встречал рядом. Отсюда ему вполне очевидно, что жизнь нашу наполняют в подавляющем большинстве как раз люди нормальные, «конкретные» с все той же известной, изначально константной для них жизненной опорой. Вместе с тем, все более очевидно ему, что и сам скачок принципиальный homo sapiens как вида обусловлен именно тем, что когда-то в его общей массе каким-то чудесным образом вдруг выделился новый, совершенно особый подвид, человек «ненормальный» — максималист, мечтатель и романтик.

Квартира-машина-дача плюс штатовские фирменные джинсы в придачу — это было в эпоху развитого социализма. Что-то было когда-то другое, как это «что-то другое» в наборе суетном скользит в пустоту и теперь. Но всегда и во все времена человеку нормальному и в рамках вот такой конкретной атрибутики «простого человеческого счастья» вполне хватает размаху по жизни, здесь, в рамках этих опора его.

А вот Игнату, к примеру, неймется всегда, несмотря на опоры и стены вокруг, и он всегда что-то ищет… И так будет всегда, сколько бы лет не отмерилось.

Книга пятая Связующая нить

Глава первая Простые ответы

Из ниоткуда комочком горластым продравшись вслепую, внезапно, отчаянно, и в никуда в тот же миг невзначай исчезая — мы с первых дней как в лесу незнакомом, до странности дивном, внимая пытливо, в оглядке растерянной…

Все, все вокруг так ново, необъятно, загадочно… И сама Вселенная беспредельная, и каждая ее частичка мельчайшая от травинки изумрудной под ногами до звезд равнодушных, холодных спесиво… Все, все вокруг, как чудо волшебное.

И потому, наверное, в свои первые годы так искренне верится в чудо. Читая и слушая сказки волшебные, мы так искренне верим, что они есть, есть и в действительности — волшебные, сказочные персонажи и чудеса волшебные, сказочные… Те, что по мановению волшебной палочки.

Кто «Я»?

Что есть То, где теперь «Я»?

Откуда?

Вопросы простые в своей простоте безнадежной. И ответить на них просто тогда лишь, когда еще так искренне верится в Чудо.

Но шли дни, и с каждым днем все более настойчиво допрашивал Игнат взрослых:

— А как волшебству научиться?

— Баба-Яга!.. В нашей пуще дремучей за речкой тоже есть баба-Яга?… в избушке на ножках курьих живет?

— Катька!.. Катька, кошка наша, а почему она не говорит по-человечьи?

И вот однажды, решив, что это время пришло, мать объяснила ему с обескураживающей простотой и откровенностью, что «чудес на свете нет». И, что есть они только в волшебных детских сказках, а то, например, что есть на свете деревья березка и каштан, объясняется вовсе не тем, что кто-то однажды просто взял и взмахнул волшебной палочкой.

— А откуда, откуда же тогда взялись на свете деревья березка и каштан? — подхватил тот час Игнат.

Он понадеялся, начав с березки и каштана, узнать затем и о самом главном. Мать поняла это и отвечала ему не сразу:

— Тебе уже в школу совсем скоро! Там тебе о многом гораздо лучше расскажут.

Первые годы она всегда говорила, повысив голос строго, когда не хотела или не знала, что отвечать ему:

— Игнат, не задавай глупых вопросов!

Позднее в аналогичной ситуации она всегда отвечала именно так: