Европеец - Иван Киреевский

Дон Педро, одушевляемый благородными чувствами, искренно желал свободы своему народу. Сия великодушная идея была основанием законодательной грамоты. Хартия утвердила собою начала справедливости, и некоторые статьи оной достойны великой похвалы. Но в ней не было существенного различия со всеми прочими законоположениями сего рода; в ней ничего не было бразильского. Хартия сия столько же приличествовала Мексике, как и Бразилии, Франции, как и Германии.

С самого начала революции толпа людей невежественных, вскормленных в навыке рабства, была внезапно призвана к участию в делах. Страсти, порожденные в одно и то же время и колониальною системою и изнеможенною властию Иоанна VI, вырвались из цепей, ринулись на Бразилию и, казалось, готовы были растерзать ее.

Книгопечатание, это ручательство народного благоустройства, сделалось только органом ненависти и зависти. Мелкие политические сочинения, печатаемые в Бразилии, гнусные и своею плоскостию и личностями, показались бы отвратительными и тем из европейских народов, кои сами переступают через границы благоразумной свободы тиснения. С 1821 года едва ли вышли в Бразилии два или три сочинения, истинно полезные, и страна сия обязана иностранцам тем, что ныне она становится более известною.

Напрасно Дон Педро между окружавшими его придворными искал министров, которые бы могли водворить благоденствие в Бразильской империи. От человека слабого переходил он к человеку порочному и всюду встречался с самою обезнадеживающею ничтожностию.

Некоторые из нас видели в Париже военного министра, высланного бразильским правительством. Вряд ли последний из наших полков согласился бы принять его капралом. Уже столько людей неспособных получали один за другим высшие правительственные места, что нечему удивляться, если большая часть бразильцев стараются теперь сделаться министрами, каждый в свою очередь. С другой стороны, Дон Педро в царствование свое встретился с таким множеством людей порочных, что после сего, может быть, для него извинительно — не верить более ни чести, ни правоте.

Правительству невозможно было постоянно следовать одной единообразной системе при беспрестанной перемене министров. За действием власти, сильным и решительным, следовало действие слабости.

Правительство шло неровными скачками и на каждом шагу теряло прежде приобретенное им уважение.

Несмотря на то, в Бразилии обнаруживались некоторые успехи в общественной жизни; но этим обязана она была не столько свободе в своих торговых сношениях, в особенности своему благодетельному климату, быстро произращающему на необозримом пространстве все семена естественного богатства.

Лудвиг XIV и Петр Великий призвали ученых иностранцев для просвещения своих народов. Счастливые следствия сих мер весьма известны. Вначале и бразильское правительство имело мысль обратить себе в пользу просвещение образованнейших наций. Но вместо того, чтобы призвать в Бразилию ученых профессоров, которые, преподавая уроки многочисленным слушателям, распространили бы в народе полезные сведения, они отправили во Францию молодых бразильцев, издержали на них большие деньги и дали им приказание сделаться учеными. Может быть, цель правительства и могла бы отчасти быть достигнута, если бы, вызвав желающих на места пансионеров, подвергнул и их приличному испытанию и, таким образом, отправили бы во Францию юношей более других образованных и трудолюбивых. Но одни происки и непотизм управляли сим выбором, и сильные тогда люди посылали в Европу своих родных и людей им преданных, а в этом числе находились молодые люди, которым бы не лишнее было поучиться грамматике и арифметике. Пансионеры наслаждались на счет своих соотечественников всеми удовольствиями Парижа; напоследок бразильскому правительству наскучили большие на них издержки, и оно, с такою же грубостию, с какою прежде неразборчивою поспешностью отправило их в Европу, предписало этим молодым людям, не весьма, впрочем, жадным к познаниям, возвратиться из Парижа в Бразилию.

Не одно это обстоятельство доказывает, что бразильское правительство было не совсем равнодушно к успехам просвещения; оно вознамерилось наградить некоторых знаменитых иностранцев, и выбор его пал на людей, которым никто не может отказать в превосходстве дарования. Но как правительству невозможно было отличить наградами все роды заслуг, то, вероятно, подумают, что оно отдало преимущество, например, А. Гумбольту[8], которому американский материк столько обязан; или тем ученым, которые, подобно Спиксу[9], Полю[10] и Марциусу[11], предпочтительно старались дать верное понятие о Бразилии, о ее произведениях и богатствах; или, наконец, людям, исследования и наблюдения коих имели великое влияние на успехи полезнейших наук и способствовали благосостоянию всех народов, — людям, каков наприм.: Кювье[12], Ге-Люсак[13], Деви[14], Ампер[15], Пуасон[16], Араго[17] и Берцелиус[18] Нет, не сим ученым мужам бразильское правительство оказало знаки своего благоволения: выбор его пал на Скриба[19] и Россини54* [20].

Если бы целью нашею было представить все события бразильской империи в течение последних 12 лет, то мы могли бы иметь удовольствие наименовать многих людей, по справедливости достойных уважения. Война, равно неблагоразумная как и несчастная, с Рио-де-Плата, морские разбойничества Кокрена[22], мятежи, возникавшие в провинциях, представили бы нам много весьма любопытных подробностей о правах сей страны: но изображая историю правительства в Рио-де-Жанейро, историю тамошнего двора и всех его интриг, мы не раз бы могли подумать, что переписываем некоторые страницы из летописей Восточной Римской Империи.

Дон Педро, утомленный делами правления, коего он был главою, мучимый беспрестанно возрождающимися препятствиями и страшившийся дать полную доверенность своим министрам, искал утешений в откровенности и коротком обществе некоторых своих придворных, людей неизвестных и необразованных. Одиночество, в котором он находился, конечно, извиняло в нем сию ошибку; но она тем более казалась важною в глазах бразильцев, что любимцами Дон Педро были португальцы. Любимцы сии, ослепленные пристрастием к своему отечеству, в очаровательных красках представляли воображению юного императора удовольствия Европы и поселили в нем отвращение к Бразилии, которая также мало-помалу изменялась в чувствах своих к Дон Педру.

Готовился переворот. Он был ускорен знаменитым уже с давнего времени между бразильцами Филисбертом Калдейра Брантом[23], получившим от императора титло маркиза Барбасена. Верное изображение Филисберта было бы весьма занимательно для европейцев и, может быть, представило бы им особенный образец для нравоописательного романа. Но современная история, позволяя себе общие рассуждения о делах, должна ограничиться повествованием событий. Филисберто вел жизнь прошлеца и еще при прежнем правлении нажил себе большое состояние.

Император дал ему сверх того титло и почести: он был главнокомандующим южной армии и первым бразильским дипломатом во всех важных сношениях с иностранными державами, и ему поручено было делать все займы для правительства. Наконец, ему же поверил император вести переговоры о браке его с молодой принцессою, дочерью Евгения Богарне[24].

Возвратясь в Бразилию, Филисберто Кальдейра Брант воспользовался упоением, в котором был император от сего счастливого союза. Во время блистательных праздников, данных по случаю бракосочетания Дон Педро, хитрый придворный более и более вкрадывался в доверенность своего государя и успел до того, что сделался, наконец, для него необходимым. Тогда предложили ему министерство финансов и председательство в совете; но он отказывался принять сии должности прежде, нежели окажут ему знак высокого императорского благоволения утверждением, без всякой поверки, представленных им отчетов.

Получив важнейшее место в правительстве, Филисберто чувствовал, что он не может совершенно овладеть умом государя, если не успеет отдалить других любимцев, имевших влияние на дела, и особливо Франциска Гомеса[25], тайного секретаря при императоре, и да Роша Пиито[26], помощника интенданта императорских имуществ. Он начал с ними вражду, и император принужден был отправить в Европу двух своих любимцев, к которым он имел доверенность. Гомес, по приезде своем в Лондон, не теряя времени, собрал сколько можно было доказательств тому, что Филисберто не всегда был беспорочным исполнителем воли императора, и послал документы сии самому Дон Педро. Доверенность государя к министру обратилась тотчас в негодование; Дон Педро изъявил ему свой гнев и выгнал из службы.